Я стал носить землю на
болотце, и скоро там, прямо напротив акации, вырос солидный холмик, вершиной
своей сровнявшийся с противоположным берегом. (Позднее болотце дало мне
неисчерпаемый резерв использования лишней земли и строительного мусора.
В конце концов от самого моего забора до ручья пролегла высокая и сухая насыпна
аллея.)
Вы заметили, конечно,
сколько тяжелой работы связано было у меня с перемещением строительных материалов и
земли на значительные расстояния. Я не оговорился, сказав, что носил
землю. Можете себе представить, сколько рейсов я совершал за день со двора на
болото, согнувшись под тяжестью огромной неудобной бадьи! Как-то в самом
начале земляных работ я приметил во дворе у соседа справа садовую тележку
с кузовом и зашел попросить ее на время для перевозки земли.
- Ты хоть чем сейчас занимаешься-то? - спросил
сосед, медля с ответом.
-
Сразу и не объяснить, - смутился я. - Вот уж закончу, тогда...
Ну как было признаться, что я рою во дворе
углубление под булыжную мостовую и таскаю землю на огород, чтобы возвести
там со временем мост?!
-
Тачка-то мне, понимаешь, самому нужна, - заключил он, отводя взгляд.
До этого он несколько дней к тележке не прикасался; не
пользовался ею и после разговора, только переместил с глаз долой в cарай.
Когда углубление было готово, я заполнил его
до самого верха чистым строительным песком и на этот дренаж стал укладывать один
к одному мои красивые булыжники. Я старался подгонять их как по размеру и
конфигурации, так и по цвету. Более темные и крупные располагал по краям
дорожки, среднюю часть выкладывал камнями помельче и посветлее, а по самому центру
бисером пустил ниточку белоснежной гальки. Теперь и ночью легко было различить тропу
по светящимся в темноте камешкам. (В будущем мой сад предстояло ярко осветить разнообразными декоративными фонарями,
но так далеко я пока не заглядывал.) На площадку перед крыльцом пошли плоские камни
нежно-сиреневого цвета, а перед входной калиткой со стороны улицы я положил черный
гранит почти правильной четырехугольной формы.
Все это я сделал наугад, не имея до той поры никакого опыта
в подобных работах и ни с кем не советуясь. Меня порадовало, что камни сразу
улеглись в песок плотно и не зыбили под ногами, но для окончательной проверки
требовался дождик. Мне запомнился один нервный вечер в Оксфорде, когда
я спешил под проливным дождем на семинар, где должен был выступать с докладом (и
для того нарядился соответственно). По тротуару замусоренной Корнмаркет-стрит шла
навстречу уборочная машина, вытесняя людей на проезжую часть. Из-под колес
автомобилей летели брызги, раскрытые зонты загораживали путь. Заторопившись, чтобы
ускользнуть от шипящего шинами автобуса, я прыгнул на тротуар позади уборочной машины,
и вдруг массивная плита подо мной покачнулась и - раз! - до колен обдала
грязным фонтаном мои тщательно отутюженные брюки.
- ...ать твою! - вырвалось у меня вслух. А про себ
подумал: Да чем вы, так вашу и так, отличаетесь от нас, русских разгильдяев? Да
чем ваш дерьмовый городишко лучше наших?..
Дорого бы я дал, чтобы снова оказаться в Оксфорде под
тем дождем...
Через несколько дней,
когда на Солигалич с первой майской грозой обрушился настоящий ливень,
я с гордостью убедился, что могу теперь выйти из дома не замочив ног.
О, русским дороги эти старые чужие камни...
Когда-нибудь и мои любовно уложенные камни,
думал я тогда, станут старыми, но будут потомкам не чужие. Как знать, может, с
них-то и пойдет в этом захолустье отсчет нового времени, новой цивилизации, и
мощеный двор мой будут показывать туристам, как показывают в Оксфорде тысячелетний каменный колодец?
В этой игре ума не было ни крупицы тщеславия, лишь
страсть к иной жизни и надежда. Одинокие размышления и тяжелый физический труд
успели к тому времени достаточно закалить мою душу. Я не держал в голове
ничего суетного, ничего такого, что относилось бы к выяснению моего места среди
других людей, к самоутверждению - будь то солигаличское или московское окружение. Зависти
и следа не осталось. Я всецело отдавался теперь одной страсти и служил
только одному Богу - красоте.
В
Солигаличе я заново переосмысливал многое. Интересно было вспомнить, например,
какое неординарное значение придавали в прошлом русские знатоки и ценители
Европы красоте жилища. Чаадаев как-то советовал своей милой корреспондентке в
одном из писем, навеки ее прославивших: Сделайте свой приют как можно
более привлекательным, займитесь его красивым убранством, почему бы даже не
вложить в это некоторую изысканность и нарядность?.. Одна из главных причин,
замедляющих у нас прогресс, состоит в отсутствии всякого отражения искусства в
нашей домашней жизни.
Мне
очень хотелось вспомнить, что думал по этому поводу мой Достоевский (о,
святая простота: мой Пушкин, мой Достоевский...), не
говорил ли и он где-нибудь об украшении дома - но ничего, кроме кадок с
лимонными и жасминными деревьями на террасе дачи Лебедева в Павловске, не
вспомнил. Там эти кадки против настоящих павловских деревьев ничего не
стоят. Однако, помню, получалось красиво! Когда все деревья были
наконец свезены на дачу и расставлены, Лебедев несколько раз в тот день сбегал
по ступенькам террасы на улицу и с улицы любовался на свое владение... Совсем
как я! Да еще пришло на память мрачное рогожинское жилище на Гороховой. Имелс
ли, однако, в сознании Достоевского желанный образ земного мира, идеал
не бытия - просто быта? То ли я отупел от тяжелой физической работы,
то ли Достоевский на самом деле не любил или не умел изображать интерьеры и
пейзажи, не был, как сказали бы сейчас, дизайнером, но ни одного красивого ландшафта, ни
одной светлой картины жизненного благоустройства я в сочинениях этого писателя, всю
мою сознательную жизнь учившего меня боготворить красоту, не припомнил. В
голове выстроился ряд когда-то сильно подействовавших на мое воображение страниц,
но все оказывалось при ближайшем рассмотрении либо выражением восторга
в коротких репликах (Смотри, какой день, смотри, как хорошо! -
говорит подросток Аркадий Долгорукий своей сестре Лизе), либо мельтешением отрывочных образов,
опять-таки преимущественно голых номинаций (деревья, мушка в
горячем солнечном луче), либо абстрактными рассуждениями типа: Архитектурные сочетания линий
имеют, конечно, свою тайну...
Теперь
частенько садился вечерами за шаткий стол, чуть не падая с колченогого стула
на кривом полу (и с кровати вначале раза три скатывался во сне - пока не
догадался подставить под ножки с одной стороны толстую доску), и допоздна рисовал
на клочках бумаги дом с прилегающим участком в их будущем виде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
болотце, и скоро там, прямо напротив акации, вырос солидный холмик, вершиной
своей сровнявшийся с противоположным берегом. (Позднее болотце дало мне
неисчерпаемый резерв использования лишней земли и строительного мусора.
В конце концов от самого моего забора до ручья пролегла высокая и сухая насыпна
аллея.)
Вы заметили, конечно,
сколько тяжелой работы связано было у меня с перемещением строительных материалов и
земли на значительные расстояния. Я не оговорился, сказав, что носил
землю. Можете себе представить, сколько рейсов я совершал за день со двора на
болото, согнувшись под тяжестью огромной неудобной бадьи! Как-то в самом
начале земляных работ я приметил во дворе у соседа справа садовую тележку
с кузовом и зашел попросить ее на время для перевозки земли.
- Ты хоть чем сейчас занимаешься-то? - спросил
сосед, медля с ответом.
-
Сразу и не объяснить, - смутился я. - Вот уж закончу, тогда...
Ну как было признаться, что я рою во дворе
углубление под булыжную мостовую и таскаю землю на огород, чтобы возвести
там со временем мост?!
-
Тачка-то мне, понимаешь, самому нужна, - заключил он, отводя взгляд.
До этого он несколько дней к тележке не прикасался; не
пользовался ею и после разговора, только переместил с глаз долой в cарай.
Когда углубление было готово, я заполнил его
до самого верха чистым строительным песком и на этот дренаж стал укладывать один
к одному мои красивые булыжники. Я старался подгонять их как по размеру и
конфигурации, так и по цвету. Более темные и крупные располагал по краям
дорожки, среднюю часть выкладывал камнями помельче и посветлее, а по самому центру
бисером пустил ниточку белоснежной гальки. Теперь и ночью легко было различить тропу
по светящимся в темноте камешкам. (В будущем мой сад предстояло ярко осветить разнообразными декоративными фонарями,
но так далеко я пока не заглядывал.) На площадку перед крыльцом пошли плоские камни
нежно-сиреневого цвета, а перед входной калиткой со стороны улицы я положил черный
гранит почти правильной четырехугольной формы.
Все это я сделал наугад, не имея до той поры никакого опыта
в подобных работах и ни с кем не советуясь. Меня порадовало, что камни сразу
улеглись в песок плотно и не зыбили под ногами, но для окончательной проверки
требовался дождик. Мне запомнился один нервный вечер в Оксфорде, когда
я спешил под проливным дождем на семинар, где должен был выступать с докладом (и
для того нарядился соответственно). По тротуару замусоренной Корнмаркет-стрит шла
навстречу уборочная машина, вытесняя людей на проезжую часть. Из-под колес
автомобилей летели брызги, раскрытые зонты загораживали путь. Заторопившись, чтобы
ускользнуть от шипящего шинами автобуса, я прыгнул на тротуар позади уборочной машины,
и вдруг массивная плита подо мной покачнулась и - раз! - до колен обдала
грязным фонтаном мои тщательно отутюженные брюки.
- ...ать твою! - вырвалось у меня вслух. А про себ
подумал: Да чем вы, так вашу и так, отличаетесь от нас, русских разгильдяев? Да
чем ваш дерьмовый городишко лучше наших?..
Дорого бы я дал, чтобы снова оказаться в Оксфорде под
тем дождем...
Через несколько дней,
когда на Солигалич с первой майской грозой обрушился настоящий ливень,
я с гордостью убедился, что могу теперь выйти из дома не замочив ног.
О, русским дороги эти старые чужие камни...
Когда-нибудь и мои любовно уложенные камни,
думал я тогда, станут старыми, но будут потомкам не чужие. Как знать, может, с
них-то и пойдет в этом захолустье отсчет нового времени, новой цивилизации, и
мощеный двор мой будут показывать туристам, как показывают в Оксфорде тысячелетний каменный колодец?
В этой игре ума не было ни крупицы тщеславия, лишь
страсть к иной жизни и надежда. Одинокие размышления и тяжелый физический труд
успели к тому времени достаточно закалить мою душу. Я не держал в голове
ничего суетного, ничего такого, что относилось бы к выяснению моего места среди
других людей, к самоутверждению - будь то солигаличское или московское окружение. Зависти
и следа не осталось. Я всецело отдавался теперь одной страсти и служил
только одному Богу - красоте.
В
Солигаличе я заново переосмысливал многое. Интересно было вспомнить, например,
какое неординарное значение придавали в прошлом русские знатоки и ценители
Европы красоте жилища. Чаадаев как-то советовал своей милой корреспондентке в
одном из писем, навеки ее прославивших: Сделайте свой приют как можно
более привлекательным, займитесь его красивым убранством, почему бы даже не
вложить в это некоторую изысканность и нарядность?.. Одна из главных причин,
замедляющих у нас прогресс, состоит в отсутствии всякого отражения искусства в
нашей домашней жизни.
Мне
очень хотелось вспомнить, что думал по этому поводу мой Достоевский (о,
святая простота: мой Пушкин, мой Достоевский...), не
говорил ли и он где-нибудь об украшении дома - но ничего, кроме кадок с
лимонными и жасминными деревьями на террасе дачи Лебедева в Павловске, не
вспомнил. Там эти кадки против настоящих павловских деревьев ничего не
стоят. Однако, помню, получалось красиво! Когда все деревья были
наконец свезены на дачу и расставлены, Лебедев несколько раз в тот день сбегал
по ступенькам террасы на улицу и с улицы любовался на свое владение... Совсем
как я! Да еще пришло на память мрачное рогожинское жилище на Гороховой. Имелс
ли, однако, в сознании Достоевского желанный образ земного мира, идеал
не бытия - просто быта? То ли я отупел от тяжелой физической работы,
то ли Достоевский на самом деле не любил или не умел изображать интерьеры и
пейзажи, не был, как сказали бы сейчас, дизайнером, но ни одного красивого ландшафта, ни
одной светлой картины жизненного благоустройства я в сочинениях этого писателя, всю
мою сознательную жизнь учившего меня боготворить красоту, не припомнил. В
голове выстроился ряд когда-то сильно подействовавших на мое воображение страниц,
но все оказывалось при ближайшем рассмотрении либо выражением восторга
в коротких репликах (Смотри, какой день, смотри, как хорошо! -
говорит подросток Аркадий Долгорукий своей сестре Лизе), либо мельтешением отрывочных образов,
опять-таки преимущественно голых номинаций (деревья, мушка в
горячем солнечном луче), либо абстрактными рассуждениями типа: Архитектурные сочетания линий
имеют, конечно, свою тайну...
Теперь
частенько садился вечерами за шаткий стол, чуть не падая с колченогого стула
на кривом полу (и с кровати вначале раза три скатывался во сне - пока не
догадался подставить под ножки с одной стороны толстую доску), и допоздна рисовал
на клочках бумаги дом с прилегающим участком в их будущем виде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52