Я твоего отца и твою мамку еще не так хворостинкой гоняла. Бывало, станут вечерком под грушею и шепчутся, и шепчутся. А я тихонько подкрадусь и по ногам, по ногам. «Беда с вами, кричу, что-то вы долго целуетесь. Венчайтесь, а то вас черти в пекло потащут». И у меня так получилось— туда или сюда: в пекло, в котел или в рай. *
Только я подрос, как мое сердце попало в плен к черноокой Полинке. Любила меня Полинка. И я ее любил. Стоим под грушею, под той самой... Прильнет она ко мне и допытывается:
— И чего тебя в рай тянет? Что тебе там делать? Что за жизнь в раю? Там же не обнимаются, не целуются, не танцуют, не поют... Скучно там человеку жить. Смотри, как хорошо в пашем саду. Я считаю — на всем свете нет лучшего места, чем под грушею.
Я крутился, вертелся и деликатно предупреждал:
— Полинка, отодвинься. Бабушка сказала, что это... Увидят черти и нас обоих прямо в пекло потянут.
— Пускай тянут. Не так страшен черт, как его малюют.
Не боялась Полинка лукавого. Ничуть, И еще сильней ко мне льнула. Так под грушею и познал истину: лучше вместе с Полинкой кипегь в адовой смоле, чем в раю скучноватых ангелиц смотреть.
Но, извините, все как-то некогда было испытать кипение в смоле. То да се... То учился, то работал, то рассказы писал или находился в длительной творческой командировке.
Но уже сказано — свет не без добрых людей. Нашлас праведная душа — похлопотала... Написала прочувствованную реляцию и мелким почерком начертала ее на бумаге. Вот она, та реляция:
«Их превосходительству, в чертову обер-резиденцикх Поскольку сочинитель Ковинька в своих сатирах и юморесках доказывает, что его не из глины лепили и не святым духом сотворили, убедительно прошу: хвастуна схватить клещами и утопить в кипящем котле. Почитатель высоких небес и всевышних чудес, ваш покорный слуга — Сидор Липник»,
2
Какая оказия! Только я лег, только хотел сомкнуть глаза, гляжу — наваждение. Из спичечной коробки выбирается крохотный чертик. За ним другой, третий...
Вылезли и в момент преобразились... Стали такими, как жеребята. Ржут, копытами бьют, задки подбрасывают.
— Черти,— кричу,— хай вам черт! Чего вы тут вы-комариваете?!
— А ну-ка, сбрось одеяло, сейчас мы тебя за ноги потащим, согласно указанию.
— А резолюция у вас есть? — спрашиваю.
— Даже две. Вот, читай!
Читаю. Лукавые не соврали. Действительно — две резолюции. Первая подробная: «Жалобу преподобного отца удовлетворить. Ненавистного сатирика схватить...». Другая категоричная: «Согласовано. Хватайте. Вельзевул».
И схватили. И потащили. На пороге встретилась нам черная мантия. Мантия шептала что-то молитвенное, ехидно потирала руки и елейным голосом допытывалась:
— Куда это чертенята раба божьего тащут? Вместо меня ответила соседка:
— Куда тащут? Что вам, очи повылазили? Не видите — в пекло прут.
Мантия как захохочет. Я узнал его. По хохоту. Это тот самый... Липник, который реляцию писал. Даже корчился от смеха, даже захлебывался, проклятый.
— В пекло тащут... Ха-ха-ха. Хо-хо-хо. Тащите. Тащите его не из глины лепили, не святым духом сотворили». А из чего, спрашиваю, тебя сделали? Из дерева выстругали? Или в инкубаторе сотворили? Ха-ха-ха. Хохо-хо.
Хохотал, хохогал, но слышу вдруг затих... И его черти за фалды потащили.
3
Волокли, окаянные, волокли меня и перед рассветом приволокли в лоно нечестивых.
Повели по аду и пугают страшными картинами. Всё примеряют, какую мне сковороду языком лизать.
Судя по церковным картинам, я себе адские порядки так представлял: стоят в ряд кипящие котлы и бочки со смолой, и иод ними гори г негасимый огонь. А охочие до душегубства черти поднимают грешников на вилах и бросают в котлы по строгому графику... в воскресенье — бюрократов, в понедельник — казнокрадов, во вторник — многоженцев, в среду — насильников, в четверг — блудниц, в пятницу — хапуг, в субботу — пьяниц.
Само собой разумеется: лгунов и клеветников швыряют в котлы вне очереди. Но чтобы богословов поджаривали и рогачами подталкивали, этого хмоя фантазия не допускала. Черт-экскурсовод по-приятельски пояснил мне:
— Попадают на сковороды и отцы духовные. Сейчас покажу тебе одного богослова. Вчера вместе с тобой приволокли.
— Интересно, что недостойного совершил этот смиренный отец?
— По совести говоря, ничего особенного... Творил житейские дела: водил грешных сестричек в гречку на душеспасительные лекции. Белокурым читал творения апостолов, чернявых уверял — один бог без греха. Мы его и устно предупреждали, и анонимки ему писали: «Отец! Опомнитесь». Не внимал нашим указаниям. И снова за свое — в гречку. А в земной жизни все до поры до времени, до рокового часа. Наши дозорные один раз не обратили внимания, другой раз... В третий чувствую, что-то не так. Вот и получилось. Читал святой отец в гречке лекции и спрашивает сестричек: «У кого будут вопросы?»
Одна сестричка и спросила: «Батюшка! Какой черт научил вас искать душу у нас за пазухой?»
«Эге-ге-ге, — подумали наши наблюдатели, — беда! Наверное, кто-то из своих в гречке христианские души развращает». Метнулись туда. А там как раз наоборот, слуга церкви целует круглолицую сестричку и к сердцу ее прижимает.
«Отче! — воскликнули дозорные.— Святотатствуешь!»
«Помилуйте... Я не виноват. Это черти пригнали благоверную сестричку в гречку исключительно для искушения... Для испытания».
«Не бреши, батя»,— сказали черти и за бороду его... Видишь, этот самый отец-лектор стоит у котла и трясется.
Подхожу поближе. Действительно, богослов трясет животом и зубами стучит, котла боится больше, чем самого черта. Жалко стало беднягу: над святым отцом и так беспардонно издеваются.
Вы же поймите, до чего черти додумались. На благоверного мужа-чудотворца (господи! такую каверзу подстроили) уздечку надели...
Не вытерпел я и в сердцах крикнул:
— С ума сошли, окаянные! Погибели на вас нет, проклятых!
А им что. Взяли батюшку за узду, как коня... (Еще хорошо, что не стреножили.) Ох и шутки шутят черти. Глянул еще раз — и у меня в груди похолодело. Возле котлов и бочек стоят многоженцы, насильники, искусители, развратники, и какое нестерпимое оскорбление: на всех кожаная упряжь. С хапугами и пьяницами обошлись еще хуже: на высоких надели крепкие ошейники, а на тучных— хомуты и затянули. Какое неуважение! А черти еще глумятся:
— Отче! Не вешай нос. Умели сестричек в гречку водить, умейте и смолу глотать.
Хороши шутки! Когда на ваших глазах под котлы подбрасывают здоровенные охапки сухих дров.
Картина, скажу вам, не очень... Невеселая картина вырисовывалась. Повторяю: это был грустный, очень грустный этюд. Известный богослов, столп церковной науки, в виду котла окончательно пал духом. Как говорят, вконец разложился. Морально.
Я хотел посочувствовать, сказать грешному отцу елово утешения и приблизился к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Только я подрос, как мое сердце попало в плен к черноокой Полинке. Любила меня Полинка. И я ее любил. Стоим под грушею, под той самой... Прильнет она ко мне и допытывается:
— И чего тебя в рай тянет? Что тебе там делать? Что за жизнь в раю? Там же не обнимаются, не целуются, не танцуют, не поют... Скучно там человеку жить. Смотри, как хорошо в пашем саду. Я считаю — на всем свете нет лучшего места, чем под грушею.
Я крутился, вертелся и деликатно предупреждал:
— Полинка, отодвинься. Бабушка сказала, что это... Увидят черти и нас обоих прямо в пекло потянут.
— Пускай тянут. Не так страшен черт, как его малюют.
Не боялась Полинка лукавого. Ничуть, И еще сильней ко мне льнула. Так под грушею и познал истину: лучше вместе с Полинкой кипегь в адовой смоле, чем в раю скучноватых ангелиц смотреть.
Но, извините, все как-то некогда было испытать кипение в смоле. То да се... То учился, то работал, то рассказы писал или находился в длительной творческой командировке.
Но уже сказано — свет не без добрых людей. Нашлас праведная душа — похлопотала... Написала прочувствованную реляцию и мелким почерком начертала ее на бумаге. Вот она, та реляция:
«Их превосходительству, в чертову обер-резиденцикх Поскольку сочинитель Ковинька в своих сатирах и юморесках доказывает, что его не из глины лепили и не святым духом сотворили, убедительно прошу: хвастуна схватить клещами и утопить в кипящем котле. Почитатель высоких небес и всевышних чудес, ваш покорный слуга — Сидор Липник»,
2
Какая оказия! Только я лег, только хотел сомкнуть глаза, гляжу — наваждение. Из спичечной коробки выбирается крохотный чертик. За ним другой, третий...
Вылезли и в момент преобразились... Стали такими, как жеребята. Ржут, копытами бьют, задки подбрасывают.
— Черти,— кричу,— хай вам черт! Чего вы тут вы-комариваете?!
— А ну-ка, сбрось одеяло, сейчас мы тебя за ноги потащим, согласно указанию.
— А резолюция у вас есть? — спрашиваю.
— Даже две. Вот, читай!
Читаю. Лукавые не соврали. Действительно — две резолюции. Первая подробная: «Жалобу преподобного отца удовлетворить. Ненавистного сатирика схватить...». Другая категоричная: «Согласовано. Хватайте. Вельзевул».
И схватили. И потащили. На пороге встретилась нам черная мантия. Мантия шептала что-то молитвенное, ехидно потирала руки и елейным голосом допытывалась:
— Куда это чертенята раба божьего тащут? Вместо меня ответила соседка:
— Куда тащут? Что вам, очи повылазили? Не видите — в пекло прут.
Мантия как захохочет. Я узнал его. По хохоту. Это тот самый... Липник, который реляцию писал. Даже корчился от смеха, даже захлебывался, проклятый.
— В пекло тащут... Ха-ха-ха. Хо-хо-хо. Тащите. Тащите его не из глины лепили, не святым духом сотворили». А из чего, спрашиваю, тебя сделали? Из дерева выстругали? Или в инкубаторе сотворили? Ха-ха-ха. Хохо-хо.
Хохотал, хохогал, но слышу вдруг затих... И его черти за фалды потащили.
3
Волокли, окаянные, волокли меня и перед рассветом приволокли в лоно нечестивых.
Повели по аду и пугают страшными картинами. Всё примеряют, какую мне сковороду языком лизать.
Судя по церковным картинам, я себе адские порядки так представлял: стоят в ряд кипящие котлы и бочки со смолой, и иод ними гори г негасимый огонь. А охочие до душегубства черти поднимают грешников на вилах и бросают в котлы по строгому графику... в воскресенье — бюрократов, в понедельник — казнокрадов, во вторник — многоженцев, в среду — насильников, в четверг — блудниц, в пятницу — хапуг, в субботу — пьяниц.
Само собой разумеется: лгунов и клеветников швыряют в котлы вне очереди. Но чтобы богословов поджаривали и рогачами подталкивали, этого хмоя фантазия не допускала. Черт-экскурсовод по-приятельски пояснил мне:
— Попадают на сковороды и отцы духовные. Сейчас покажу тебе одного богослова. Вчера вместе с тобой приволокли.
— Интересно, что недостойного совершил этот смиренный отец?
— По совести говоря, ничего особенного... Творил житейские дела: водил грешных сестричек в гречку на душеспасительные лекции. Белокурым читал творения апостолов, чернявых уверял — один бог без греха. Мы его и устно предупреждали, и анонимки ему писали: «Отец! Опомнитесь». Не внимал нашим указаниям. И снова за свое — в гречку. А в земной жизни все до поры до времени, до рокового часа. Наши дозорные один раз не обратили внимания, другой раз... В третий чувствую, что-то не так. Вот и получилось. Читал святой отец в гречке лекции и спрашивает сестричек: «У кого будут вопросы?»
Одна сестричка и спросила: «Батюшка! Какой черт научил вас искать душу у нас за пазухой?»
«Эге-ге-ге, — подумали наши наблюдатели, — беда! Наверное, кто-то из своих в гречке христианские души развращает». Метнулись туда. А там как раз наоборот, слуга церкви целует круглолицую сестричку и к сердцу ее прижимает.
«Отче! — воскликнули дозорные.— Святотатствуешь!»
«Помилуйте... Я не виноват. Это черти пригнали благоверную сестричку в гречку исключительно для искушения... Для испытания».
«Не бреши, батя»,— сказали черти и за бороду его... Видишь, этот самый отец-лектор стоит у котла и трясется.
Подхожу поближе. Действительно, богослов трясет животом и зубами стучит, котла боится больше, чем самого черта. Жалко стало беднягу: над святым отцом и так беспардонно издеваются.
Вы же поймите, до чего черти додумались. На благоверного мужа-чудотворца (господи! такую каверзу подстроили) уздечку надели...
Не вытерпел я и в сердцах крикнул:
— С ума сошли, окаянные! Погибели на вас нет, проклятых!
А им что. Взяли батюшку за узду, как коня... (Еще хорошо, что не стреножили.) Ох и шутки шутят черти. Глянул еще раз — и у меня в груди похолодело. Возле котлов и бочек стоят многоженцы, насильники, искусители, развратники, и какое нестерпимое оскорбление: на всех кожаная упряжь. С хапугами и пьяницами обошлись еще хуже: на высоких надели крепкие ошейники, а на тучных— хомуты и затянули. Какое неуважение! А черти еще глумятся:
— Отче! Не вешай нос. Умели сестричек в гречку водить, умейте и смолу глотать.
Хороши шутки! Когда на ваших глазах под котлы подбрасывают здоровенные охапки сухих дров.
Картина, скажу вам, не очень... Невеселая картина вырисовывалась. Повторяю: это был грустный, очень грустный этюд. Известный богослов, столп церковной науки, в виду котла окончательно пал духом. Как говорят, вконец разложился. Морально.
Я хотел посочувствовать, сказать грешному отцу елово утешения и приблизился к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67