Уцелел он на сухой ветке.
Вот на этой-то ветке и примостился наш герой, охваченный одной мечтой — увидеть муху-цокотуху...
На краю, у самого кончика листочка, пристроилась зелененькая тоненькая мушка. Крученая да верченая... Цокотала, лапками дрыгала и подведенными глазами туда-сюда водила.
На остальной его территории расположилась муха диаметром посолиднее. Чернющая, толстющая...
Разложив свои монатки, толстенная муха хлопала в ладоши и громко выкрикивала:
— Молчи! Не говори! Знаю я этих женихов... Прохвосты! Говоришь, и этот шалопут бросил?
— Бросил, Спиридоновна, бросил. Без вести пропал. Он в одну щелочку шмыгнул, а я, неглупая, в другую щель да другого комара приняла... Старенького, добренького...
— Вот живодер! Такую молодую завлекательную женщину бросил! Чтоб его бросало да подбрасывало до самой могилы! Говори, говори же, как он из тебя жилы тянул, как он твою душу выматывал? И кто только тебя до этой беды довел?
— Меня, Спиридоновна, родные тетушки сбили с толку. Сватали — говорили: «Он тебе и принесет, он тебе и привезет... Не теряй времени, бросайся комару на шею»/ Я сдуру и бросилась... Так он мне и принес и привез. Бил, колотил да день и ночь пил...
— А чтоб он сам кровью изошел! Вот ироды! Говори дальше.
— Вот так душу мотал да все шику-моды требовал.,. Губы мажь, нос крась и парижские фасоны перенимай: взлохмачивай на голове кобылий хвост!
— О господи! Светопреставление!.. На такое диво пошли! Из мухи кобылу сделали! А где же ты, голубушка, на свои нежные губки краску взяла? Я весь базар избегала — метут. Сурик и тот замели... Наступает пасха, яички надо красить... Слава всевышнему, есть еще комары, что не забыли бога, они и христосоваться и по-православному красить яйца будут.
— Спиридоновна! Я вам из моего запаса подброшу двадцать два тюбика.
— Подбрось, голубка, подбрось. А старенький комарик— как он, не пьет, не бьет?
— Этот комар — ангел! Лежу и ни за холодную воду не берусь. Встанет, сам подметет, сам приберет... Еще и вежливо спросит: «Мусенька! Чем бы нам позавтракать? Покажи, в каком углу кислятинка стоит». Греха, Спиридоновна, перед тобой не буду таить, люблю красоту, Люблю лежа в зеркало смотреть на себя, любоваться. Так я не рукой, а ногой показываю. Высуну из-под одеяла правую ножку и показываю: вот там бурдятина! Высуну левую: а вот там кислятина! Лопай!
— Ох, голубушка! Ох, сестрица!.. Наградил тебя господь бог умом. Так им, паразитам, и нужно! Так им, разбойникам!.. Пусть знают!.. Пусть понимают, как на свете жить! А то ты ему и навари, ты ему и напеки, и постель постели... А он наелся, напился... И, чтоб его гром небесный убил, к другой мухе, бездельник, подался... Не верь, голубушка, не верь комарам! Не верь ни молодым, ни старым... Все они собаки!
— Э, нет, Спиридоновна, нет! Не говори. Этот комар— душа. Угождает мушеньке — куда там!.. Ублажает да во всякие хорошие, тепленькие места свою женушку проталкивает. То на базу, то в кассу...
— Извини, голубка, извини. Может, я и не то слово ляпнула. Расскажи, как он тебе угождал, как тебя уму-разуму учил?
— «Хочешь, говорит, муся-дуся, роскошничать? Хочешь доверие испытать — пиши! Пиши, не жалей чернил!»— «Про что, спрашиваю, писать? Про какие мудрости сочинять?» — «Балансируй, говорит, перед начальством крылышками, шепчи и пиши: «Не тот,..», «Не такой...», «Такой-сякой...» Как только усвоила я эту мудрость, сразу повеселела... Ей-богу! Настращала!.. Начали мухи бояться меня... Лечу по коридору, а они от меня, как от чумной, кто куда! Убегают... Конечно, пробовали и на меня писать: «Кому муха шепчет в ухо?» Так я же не промах. Сажусь и на машинке выстукиваю. Цок — коллегии... Цок — комиссии. Цок-цок — подкомиссии... Кому я писала? Кому я шептала? На кого клепала?.. Проверили — рука не моя. Слышишь, Спири-доновна,— не моя! Все бумажки составлял и руку свою прикладывал комарик! А муха чиста-чистехонька...
— Ох, моя ты правдоокая! Сам бог послал мне такую советчицу! Черкни, голубушка, на двух моих заклятых врагов. Оглуши их, анафемских, под псевдонимом... Не секрет, я варю... Варю на совесть. Кто хлебнет —чихает. Двуствольно чихает... Огненная продукция, до самого нутра доходит... Правда же! Ей-богу, правда. Так вот я сварила, вскипятила и побежала к проходной на благовещение. Стою угощаю... Мне ведь все равно, кто православный, а кто неправославный. Выпьет, десяточку сунет,—значит, нашей веры... А этот ваш долговязый подошел к моим кошелкам — и хвать! Ты его, Муся, знаешь. Он у вас на контроле стоит...
— Ефим Ефимович? Такой, в кожаной фуражке?
— Он, он... Щупал-щупал, проклятый, и что же ты думаешь — нераспечатанную посудину нашел. «Нечестно, говорит, нечестно». И вылил, сукин сын, первачок на землю, а бутылочку конфисковал. «Куда же ты, спрашиваю, праведник, бутыль забираешь?» Холера, говорю, ему в бок, если он был когда-нибудь честным! Напиши, голубка, в самую высокую комиссию, напиши. Пиши так: это издевательство! Это разбазаривание дорогого продукта... Пусть оплатят трудоднями. Я три дня и три ночи варила.
— Три ночи не спала? Это ж, Спиридоновна, сверхурочная работа!
— Правду говоришь, голубка, ей-богу, сверхурочная... Не дремала и ие спала, по каплям собирала... За писывай и другой случай. Несу я на вербное воскресенье ведро... Кто бы мог подумать, что несу в подойнике вербное удовольствие? Нашлись же такие, что подумали. Попался один такой окаянный. Тот, что учит: «Не пейте,,.
Не курите... Не сорите...» Он в том учреждении работает, где и ты.
— Семен Семенович?
— Да, да... Взял подойник и нюхает. «Не будь, говорю, тем, чем твой отец был. Не нюхай, а наклоняй и пей. Вот тогда она и полезна...» — «Я, отвечает, этого стрихнина не пью!» Позвал понятых и забрал меня вместе с подойником. Я в крик: «Где же правда?» А они отвечают: «Мы по правде делаем. Портить свеклу не позволим!»—-«Господи! — кричу.— Чгоб вас столбняком выправило, как вы по правде делаете! Праздничное удовольствие забираете!» Черкни, голубка, в свою дистанцию — обижают муху-чернуху!
— Я, Спиридоновка, в той дистанции не работаю.
— Почему же ты там не работаешь?
— За нервность сняли. Очень я унеррвенная стала. Я утром то волосы в порядок приведу, то брови наведу, прихожу, а посетителей — полным-полно. Тому это, тому то... Третьему пятое, четвертому десятое. Ты им расскажешь, ты им в рот положишь. По буквам прочитаешь: «ЦНУ направило в МНУ... А МНУ написало письмо в ПНУ: угодили или ни тпру ни ну? Понятно?» — «Нам, отвечают, не много надо — стекла вставить».— «Говорят вам, прием закончен!»
Стоят. Так я как закричу на всю приемную: «Не играйте на нервах!..»
Крикнула тоненькая, зелененькая да от собственного крика и шлепнулась на землю. Чернющая, толстющая схватила свои монатки — и наутек.
Но ее по запаху узнали:
— Спиридоновна!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Вот на этой-то ветке и примостился наш герой, охваченный одной мечтой — увидеть муху-цокотуху...
На краю, у самого кончика листочка, пристроилась зелененькая тоненькая мушка. Крученая да верченая... Цокотала, лапками дрыгала и подведенными глазами туда-сюда водила.
На остальной его территории расположилась муха диаметром посолиднее. Чернющая, толстющая...
Разложив свои монатки, толстенная муха хлопала в ладоши и громко выкрикивала:
— Молчи! Не говори! Знаю я этих женихов... Прохвосты! Говоришь, и этот шалопут бросил?
— Бросил, Спиридоновна, бросил. Без вести пропал. Он в одну щелочку шмыгнул, а я, неглупая, в другую щель да другого комара приняла... Старенького, добренького...
— Вот живодер! Такую молодую завлекательную женщину бросил! Чтоб его бросало да подбрасывало до самой могилы! Говори, говори же, как он из тебя жилы тянул, как он твою душу выматывал? И кто только тебя до этой беды довел?
— Меня, Спиридоновна, родные тетушки сбили с толку. Сватали — говорили: «Он тебе и принесет, он тебе и привезет... Не теряй времени, бросайся комару на шею»/ Я сдуру и бросилась... Так он мне и принес и привез. Бил, колотил да день и ночь пил...
— А чтоб он сам кровью изошел! Вот ироды! Говори дальше.
— Вот так душу мотал да все шику-моды требовал.,. Губы мажь, нос крась и парижские фасоны перенимай: взлохмачивай на голове кобылий хвост!
— О господи! Светопреставление!.. На такое диво пошли! Из мухи кобылу сделали! А где же ты, голубушка, на свои нежные губки краску взяла? Я весь базар избегала — метут. Сурик и тот замели... Наступает пасха, яички надо красить... Слава всевышнему, есть еще комары, что не забыли бога, они и христосоваться и по-православному красить яйца будут.
— Спиридоновна! Я вам из моего запаса подброшу двадцать два тюбика.
— Подбрось, голубка, подбрось. А старенький комарик— как он, не пьет, не бьет?
— Этот комар — ангел! Лежу и ни за холодную воду не берусь. Встанет, сам подметет, сам приберет... Еще и вежливо спросит: «Мусенька! Чем бы нам позавтракать? Покажи, в каком углу кислятинка стоит». Греха, Спиридоновна, перед тобой не буду таить, люблю красоту, Люблю лежа в зеркало смотреть на себя, любоваться. Так я не рукой, а ногой показываю. Высуну из-под одеяла правую ножку и показываю: вот там бурдятина! Высуну левую: а вот там кислятина! Лопай!
— Ох, голубушка! Ох, сестрица!.. Наградил тебя господь бог умом. Так им, паразитам, и нужно! Так им, разбойникам!.. Пусть знают!.. Пусть понимают, как на свете жить! А то ты ему и навари, ты ему и напеки, и постель постели... А он наелся, напился... И, чтоб его гром небесный убил, к другой мухе, бездельник, подался... Не верь, голубушка, не верь комарам! Не верь ни молодым, ни старым... Все они собаки!
— Э, нет, Спиридоновна, нет! Не говори. Этот комар— душа. Угождает мушеньке — куда там!.. Ублажает да во всякие хорошие, тепленькие места свою женушку проталкивает. То на базу, то в кассу...
— Извини, голубка, извини. Может, я и не то слово ляпнула. Расскажи, как он тебе угождал, как тебя уму-разуму учил?
— «Хочешь, говорит, муся-дуся, роскошничать? Хочешь доверие испытать — пиши! Пиши, не жалей чернил!»— «Про что, спрашиваю, писать? Про какие мудрости сочинять?» — «Балансируй, говорит, перед начальством крылышками, шепчи и пиши: «Не тот,..», «Не такой...», «Такой-сякой...» Как только усвоила я эту мудрость, сразу повеселела... Ей-богу! Настращала!.. Начали мухи бояться меня... Лечу по коридору, а они от меня, как от чумной, кто куда! Убегают... Конечно, пробовали и на меня писать: «Кому муха шепчет в ухо?» Так я же не промах. Сажусь и на машинке выстукиваю. Цок — коллегии... Цок — комиссии. Цок-цок — подкомиссии... Кому я писала? Кому я шептала? На кого клепала?.. Проверили — рука не моя. Слышишь, Спири-доновна,— не моя! Все бумажки составлял и руку свою прикладывал комарик! А муха чиста-чистехонька...
— Ох, моя ты правдоокая! Сам бог послал мне такую советчицу! Черкни, голубушка, на двух моих заклятых врагов. Оглуши их, анафемских, под псевдонимом... Не секрет, я варю... Варю на совесть. Кто хлебнет —чихает. Двуствольно чихает... Огненная продукция, до самого нутра доходит... Правда же! Ей-богу, правда. Так вот я сварила, вскипятила и побежала к проходной на благовещение. Стою угощаю... Мне ведь все равно, кто православный, а кто неправославный. Выпьет, десяточку сунет,—значит, нашей веры... А этот ваш долговязый подошел к моим кошелкам — и хвать! Ты его, Муся, знаешь. Он у вас на контроле стоит...
— Ефим Ефимович? Такой, в кожаной фуражке?
— Он, он... Щупал-щупал, проклятый, и что же ты думаешь — нераспечатанную посудину нашел. «Нечестно, говорит, нечестно». И вылил, сукин сын, первачок на землю, а бутылочку конфисковал. «Куда же ты, спрашиваю, праведник, бутыль забираешь?» Холера, говорю, ему в бок, если он был когда-нибудь честным! Напиши, голубка, в самую высокую комиссию, напиши. Пиши так: это издевательство! Это разбазаривание дорогого продукта... Пусть оплатят трудоднями. Я три дня и три ночи варила.
— Три ночи не спала? Это ж, Спиридоновна, сверхурочная работа!
— Правду говоришь, голубка, ей-богу, сверхурочная... Не дремала и ие спала, по каплям собирала... За писывай и другой случай. Несу я на вербное воскресенье ведро... Кто бы мог подумать, что несу в подойнике вербное удовольствие? Нашлись же такие, что подумали. Попался один такой окаянный. Тот, что учит: «Не пейте,,.
Не курите... Не сорите...» Он в том учреждении работает, где и ты.
— Семен Семенович?
— Да, да... Взял подойник и нюхает. «Не будь, говорю, тем, чем твой отец был. Не нюхай, а наклоняй и пей. Вот тогда она и полезна...» — «Я, отвечает, этого стрихнина не пью!» Позвал понятых и забрал меня вместе с подойником. Я в крик: «Где же правда?» А они отвечают: «Мы по правде делаем. Портить свеклу не позволим!»—-«Господи! — кричу.— Чгоб вас столбняком выправило, как вы по правде делаете! Праздничное удовольствие забираете!» Черкни, голубка, в свою дистанцию — обижают муху-чернуху!
— Я, Спиридоновка, в той дистанции не работаю.
— Почему же ты там не работаешь?
— За нервность сняли. Очень я унеррвенная стала. Я утром то волосы в порядок приведу, то брови наведу, прихожу, а посетителей — полным-полно. Тому это, тому то... Третьему пятое, четвертому десятое. Ты им расскажешь, ты им в рот положишь. По буквам прочитаешь: «ЦНУ направило в МНУ... А МНУ написало письмо в ПНУ: угодили или ни тпру ни ну? Понятно?» — «Нам, отвечают, не много надо — стекла вставить».— «Говорят вам, прием закончен!»
Стоят. Так я как закричу на всю приемную: «Не играйте на нервах!..»
Крикнула тоненькая, зелененькая да от собственного крика и шлепнулась на землю. Чернющая, толстющая схватила свои монатки — и наутек.
Но ее по запаху узнали:
— Спиридоновна!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67