— Нет? А куда же он девался?
Я своевременно спохватился — пощадил родную маму.
— Скинули,— говорю.— Людям не угодил.
— Не угодил?.. А как же это, перевыборы были или на общем собрании скинули?
— На общем собрании.
— А кого же назначили?
— Николая-чудотворца поставили. Один, говорю, же-. лезнодорожник выступил и сказал: «Оставим бабам Николая-чудотворца...»
— Боже мой! Боже мой! Как же его, голубчика, звать, за кого свечку ставить? Такой хороший человек. Так, значит, и сказал: «Бабам оставим Николая-чудотворца»? Господи! Дай боже тому железнодорожнику долгих лет жизни... Ну, ты, сынку, обедай, а я побегу тетке Мокрине эту новость передам.
Слыхал, мама тетке Мокрине передавала:
— Приехал Сашко из Полтавы и говорит: «Скинули Саваофа, он плохо относился к людям. Очень вредил людям. А Николая-чудотворца оставили. Железнодорожник проголосовал — «оставить для баб...».
Тетка Мокрина перекрестилась.
— Я же вам, кума Елизавета, давно говорила: свет не без добрых людей. Слава тебе, господи, что и нас, баб, не забыл!
8
Как же это писать? — думаю. Вокруг такие дела — и смешные, и чудные...
По улочке быстренько ковыляет спекулянтик. В селе его звали Осипом. Еще — Еська, Еся, Есенька. По отчеству никто не именовал.
Навстречу идет мой родной дядька Филипп. Симпатичный, спокойный человек. Мастер на все руки. Коня подковать — подкует. Ведро полатать — полагает. Печь поставить — и печ поставит. Горю людскому надо помочь — и горю людскому сердечно помогал.
Что и говорить — мастер. В руках всегда свежая копейка.
Спешит к монопольке и тоскливо ноет, ибо для четвертинки гривенника не хватает. А тут — ба! С гривенниками ходит спекулянт.
— Осип Сидорович! Можно вас на одно словечко?
— Слушаю вас, Филипп!
— Осип Сидорович! Не могли бы вы для утоления жажды одолжить гривенник?
— С моим удовольствием... Надеюсь, вернете... Спекулянт дал монету и задумался. Через минуту
крикнул:
— Дядька Филипп! Позвольте вас спросить. Почему вы меня по имени и отчеству назвали? Никто не именует, а вы меня величаете...
— Честно вам скажу: когда выпью, то, простите за правду, я тогда по имени и по отчеству всякую сволочь величаю.
9
...Народный юмор хоть лопатой греби! «Учитесь у народа!»— эти правдивые слова принадлежат талантливому писателю-юмористу Филиппу Осиповичу Капельго-родскому.
Хороший учитель и хорошо, заботливо учил. Советовал: «Недостает остроумной мысли — ставьте точку. Точка-благодетельница вас всегда спасет...»
Работал я в то время инструктором-лектором Общества содействия обороне и развитию молодой советской' авиационной промышленности.
Смех — он таки есть смех.
Собрание... Я романтично излагаю будущее советской авиации.
— Самолетами,— говорю,— будем молниеносно больных спасать. Пожары будем гасить, вредителей на полях глушить. И сеять начнем самолетами...
Спрашиваю: может, что неясно?
— Все ясно! — крикнул председатель сельского комбеда.— Что же неясно? Конечно, ясно. Летать — так летать! Сеять — так сеять! Оно конечно, сеять сверху еще лучше. А вот как же мы будем с самолета пахать?
Заважничал я: пишу — и печатают. Задрал нос, из головы выскочил дорогой совет — учиться!
Думаю — да я ж!.. Да мы!.. Да я уже ученый!
Ударился в искушение. Соблазн даровитости нашел на меня. Попытался налечь на грешные капельки. Думал, опрокину чарочку чистенькой, она мне и подбавит вдохновения.
Начал колотить в двери высокой интуиции.
— Милостивый,— прошу,— позволь стеклянного мерзавчика раздавить? Того, что с перцем... Поддержи меня творческим запахом, ибо я пишу интермедию.
— А о ком же ты пишешь интермедию-комедию? Может, ты пишешь о моих сподвижниках, суть сущих на земле грешной?
— Эге ж... Эге ж,— говорю,— о них, о них...
— О них?.. Ах ты ж супостат! Не дозволяю! Соси минеральную!
Умоляю всевышнего:
— Минеральная не помогает. Горло пересыхает... Разреши, хотя бы вечерком, чтобы никто не видел. По-' жалуйста, дозволь вдохновенно поужинать и вдохновен* но пописать.
— А что тебе дают на ужин?
— Солененькие огурчики... Маринованные грибочки... Селедочку... Лучок... Сжалься, милостивый!
— Подожди... Не спеши... Чтобы не влепили мне каверзного выговора, я себя акафистом перестрахую: «И не введи нас во искушение, и избави нас от лукавого». Ох и дьявольский закусон! Сколько тебе надо для творческой зарядки? Тебе дать или сам будешь брать?
— Отче, вы только черкните резолюцию: «Согласовано», а я сам сбегаю в гастроном.
Покропил губы капельками и сел писать. Написал, прочитал и тотчас же порвал. Выбросил в корзинку. Нелепость!
Все-таки правду друзья говорили: без кропотливого, без упорного труда — ничего не создашь.
Еще, видите, и маленькую дочку Яринку обидел. В раздражении дернул за рубашечку. Дочка встала в независимую позу и говорит:
— Вишь какой! А еще и писатель! И, наверное, еще пишет, чтобы деток не обижали? А сам родную дочку вон как обидел!
Смех — очень благородное дело. Смех и утешает, смех и донимает. Зловредных сатирическое слово просто бросает в дрожь. Лихорадка их бьет, хватает и подбрасывает.
Еще в те дни, когда я устно читал свои рассказы, смиренная, богобоязненная «соль земли» готова была меня бурлящим кипятком ошпарить.
— Какой чертенок! Слыхали, что за диковину сочинил на писаря и попа?
— На святого отца?.. На него?! С ума сошел, дурной!..
— В их роду все такие малахольные. И дед такой, и отец такой-переэтакий, и мать такая-сякая... Греховодница... Уже четырнадцатого принесла. Да все двойни. Плодит, как котят. Чем она их кормить думает?
— Губы набить, чтоб вот так распухли! Да в три палки, да в три батога!.. Привести в волость, снять штаны и перед честным народом сказать: «А ну, господи благослови, начинайте, пока до бумаги не добрался!..»
Как и все советские сатирики-юмористы, в двадцатые— тридцатые годы я долго работал в газетах.
Писал. Читали. Смеялись, гневались, протестовали: «Что же вы публично клеймите? У меня ведь не три дома, а два».
Частенько на острое перо попадали и пьянчуги-хапуги. Эти автора корили скромнее: «Я же чистую глотал, а вы намалевали с укропом!.. Сделайте удовольствие, прекратите всякие насмешки...»
Ага, думаю, берет за живое? Сатира нужна. Перешел на сатирические рассказы.
Как они пишутся, сатирические рассказы?
Напишу, прочитаю и порву. Не то, не то и не то. Раз восемь переделываю — все не то и не то. На десятый раз как будто то.
Как-то я выступал на литературном вечере в клубе железнодорожников. Встреча была чудесная. Хорошо принимали. Я был в ореоле. Радуюсь, смеюсь. Слесарь-железнодорожник, большой поклонник сатиры и юмора, по дороге из клуба и говорит мне:
— Хорошие у вас юморески. А есть и такие... Беспредметные, так себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67