Вилами махал:
— Не подходи! Заколю!
Тягниряднодосебе повел себя не так воинственно: потихоньку бухнулся на колени в арьергарде. В молельне молитвенно шептал:
— Боже праведный, помог ты мне кульки деньжатами наполнить. О всесильный, укажи своим перстом, куда их теперь припрятать?
Варивон Кирпатый мотался по улицам, как щепка в полынье, то туда, то сюда. Мотался и по-просвитянски похвалялся крестоносным походом Бедную Долину сокрушить. Огнем и мечом слобожан покорить.
Взяли аграрные мечи, ударили в колокола и стали наготове: сопротивление сломить и крестоносным сапогом вольную долину истоптать.
Подготовились к походу сполна. Нерешенной осталась лишь одна закавыка — на какую лошадиную масть земского верховода посадить. На белую или на черную?
— Белую!.. Белую!..— драли горло просветяне.— Белая — наша сила! Да воскреснет белая!
— Черту в зубы вашу белую! — загорланили аграрные степовики.— Ваша белая крутит хвостом. Бьет задом... Брыкается!.. Вороную! Вороная — символ красоты!
Представители нейтрально-христианского союза сахарозаводчиков степенно посоветовали:
— Посадим заправилу на осла!
Знатоки хуторской фауны нейтральным союзникам резонно возразили:
— А разве у нас ослы есть?
— Слава богу, есть. Такое, ей-богу, скажете! Чтобы в нашей богоспасаемой коалиции да не было ослов? Есть и будут!.. Сделаем, господа, по-христиански — посадим верховода на ишака. Скотина тихая, смирная, сена ест мало. А ревет, как иерихонская труба! Пусть только верховный на сапоги нацепит блестящие шпоры, чтобы люди добрые не перепутали, где чьи ноги.
Ускакал земец на вороной кобыле. За ним скакали наемники в серых жупанах. Скакали и шомполами размахивали. Фатально верили: махнем, крикнем — и бедная слобода покорно падет ниц.
Но нет, не пали слобожане. Гуртом поднялись на угнетателей. Да и слобожанам большая подмога подоспела: помочь украинцам-полтавчанам одолеть панство ненавистное пришли русские братья — туляки.
Симон Белена видит — перцем запахло. Поменял вороную на гнедую и во весь дух пустился на Свято-горскую гору.
Оттуда и телеграмму отбил:
«-Хвала всевышнему, на горе в святых пещерах спрятался. Не дремлю — болею. Самостийным кадилом подбрасываю. Высочайшим независимый ладан в глаза пускаю. Правлю молебен. Молю бога о ниспослании второго крестоносного похода».
Прямо из-под святого кропила Симон Белена — бух в ноги старшему баварцу:
— Ваше высочайшее! Спасайте! Курку берите! Яйка тяните! Тяните и кабана... Только в хутор нас подвезите...
Высочайшее баварское с большой охотой бросилось на дармовых кабанчиков. Раскрыв рот, оно гаркнуло;
— Хальт! Запихивайте шпек!
Полтовчане и тамбовчане закордонных лакомок встретили гостеприимно кто молотом, кто кочергой, а кто и метлой... Не жалея сил, хорошо угощали... И масленым и немасленым лупили..
Цесарское величие не выдержало полтавского молота — треснуло.
Величие лопнуло, но, на горе людям, целыми остались беленята...
Симон Белена еще тепленьким с разгона сиганул в другие панские покои.
— Целую ручки... Падаю к ногам панским... И мы не мы, и я не я, то Богдан Хмельницкий вашей милости панские ребра ломал. Ваша милость! Махнем из полтавских кувшинов сладенького молочка хлебнуть? А? Прошу пана!
Поскакали паны молочного киселя на берегах Ворск-лы попробовать.
Не удалось панам на Ворскле «млека» попробовать! Не добежали до Полтавы. Возле Шепетовки потомки Хмельницкого встретили панов острыми клинками.
Встретили и по горло напоили. Бежали паны — не догонишь.
Славным буденовцам приходилось им вдогонку кричать:
— Паны! Какое молочко — горькое или кислое? Не забывайте, вспоминайте! Да и другим панкам привет передавайте!
* * *
Долго бродил Симон Белена по западноевропейским ярмаркам. Трубка в зубах, веревка в руках.
Продавался. Надоели марки — перешел на франки...
Расторгорался . На другую валюту перешей Купили где-то за океаном. Тридцать сребреников в пазуху запихнули. Залез Белена на нью-йоркский небоскреб да и заважничал олух:
— Видите, где я?.. Аж на облака забрался! Теперь я вам... Теперь я вас... Зажму!.. Сотру!..
Говорит — выпрямится, просит прибавки — согнется.
— Алло! Алло! Мистер! Гуд бай, мистер! Подкиньте еще... Я их тогда!.. Ой-ой!.. Эге-ге!.. Подкинули?.. Щиро благодарю, потому что я и сам щирый... Трепещите, до-линчане!.. Теперь я вам!.. Теперь я вас!.. Испепелю!.. Вот что! Ага!.. Попались!..
Молол-молол да и полетел, дуралей, крестоносной башкой вниз. Шлепнулся на тротуар, только гул раздался.
Все это я написал кратенько, чтобы и мои внуки знали. Знали и не забывали, что такая белена еще где-то по свету бродит.,
ДЛЯ ВЕРУЮЩИХ И НЕВЕРУЮЩИХ
Некто Липник — возможно, экзар-хист, а может, еговист — прислал полтавскому Дому народного творчества письмо:
«Писатель Ковинька у микрофона доказывал, что его не из глины лепили и не святой дух сотворил. Предупредите сочинителя, пусть внесет за упокой души десять тысяч, иначе кипеть ему в адовой смоле.. »
Факт
Чего скрывать, я давно мечтал попасть в пекло. Спросите: что меня влекло туда?
Просто не терпелось убедиться: как ведут себя многоженцы, когда их тычут в смоляной котел. И другое хотелось узреть: как у кипящих котлов извиваются и корчатся пьянчуги, хапуги, бюрократы и казнокрады...
Да. Признаюсь. Что хотел, то хотел. Не отказываюсь. Но... родные не пускали. Мало того — пророчили: бабушка моя, например, предсказывала:
— Твоя дороженька ведет прямо в рай!
Может быть, старенькая и правду говорила, потому что я не сквернословил, не убивал воробьев и на девушек не поглядывал. На улицу не бегал, не выстаивал у плетня, не кахикал, не чихал, не задевал их...
— Кахи, кахи... чернявая, Кахи, белявая.
А почему я не кахикал, не чихал? Боялся. В нашем селе девчата рослые, красивые, и руки у них тоже крепенькие...
Кахикнешь, а иная подойдет, возьмет за грудки, притиснет к плетню и начнет по неписаной анкете расспрашивать:
— А ну, хлопчик, чего ты тут кахикаешь?
И пропала моя репутация. Поэтому сидел дома. Предвидел свое будущее. Читал бабусе Ветхий завет и творчески, своими словами, пояснял райские рисунки,
— Вот это... Ева в раю.
9*
— Без юбки, даже фартук не надела?
— Эге! Без ничего.
— Бесстыдница. Не могла хотя бы рядно накинуть. А это кто?
— Адам.
— И он без сорочки? О боже. Царица небесная! Без штанов стоит. И где? В раю. Хоть бы кто прикрикнул на него: чего ты, бесстыжий, в раю стоишь и, прости господи, пупом светишь?
Серьезные коррективы по этому поводу бабушка внесла однажды утром.
— Возьми эту ветхую книжку, клади ее в сумочку и иди в рай. И скажи этим... Адаму и Еве: придет в рай моя бабушка, она знает, какую крапиву следует выбирать и по каким местам этой крапивой стегать надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Не подходи! Заколю!
Тягниряднодосебе повел себя не так воинственно: потихоньку бухнулся на колени в арьергарде. В молельне молитвенно шептал:
— Боже праведный, помог ты мне кульки деньжатами наполнить. О всесильный, укажи своим перстом, куда их теперь припрятать?
Варивон Кирпатый мотался по улицам, как щепка в полынье, то туда, то сюда. Мотался и по-просвитянски похвалялся крестоносным походом Бедную Долину сокрушить. Огнем и мечом слобожан покорить.
Взяли аграрные мечи, ударили в колокола и стали наготове: сопротивление сломить и крестоносным сапогом вольную долину истоптать.
Подготовились к походу сполна. Нерешенной осталась лишь одна закавыка — на какую лошадиную масть земского верховода посадить. На белую или на черную?
— Белую!.. Белую!..— драли горло просветяне.— Белая — наша сила! Да воскреснет белая!
— Черту в зубы вашу белую! — загорланили аграрные степовики.— Ваша белая крутит хвостом. Бьет задом... Брыкается!.. Вороную! Вороная — символ красоты!
Представители нейтрально-христианского союза сахарозаводчиков степенно посоветовали:
— Посадим заправилу на осла!
Знатоки хуторской фауны нейтральным союзникам резонно возразили:
— А разве у нас ослы есть?
— Слава богу, есть. Такое, ей-богу, скажете! Чтобы в нашей богоспасаемой коалиции да не было ослов? Есть и будут!.. Сделаем, господа, по-христиански — посадим верховода на ишака. Скотина тихая, смирная, сена ест мало. А ревет, как иерихонская труба! Пусть только верховный на сапоги нацепит блестящие шпоры, чтобы люди добрые не перепутали, где чьи ноги.
Ускакал земец на вороной кобыле. За ним скакали наемники в серых жупанах. Скакали и шомполами размахивали. Фатально верили: махнем, крикнем — и бедная слобода покорно падет ниц.
Но нет, не пали слобожане. Гуртом поднялись на угнетателей. Да и слобожанам большая подмога подоспела: помочь украинцам-полтавчанам одолеть панство ненавистное пришли русские братья — туляки.
Симон Белена видит — перцем запахло. Поменял вороную на гнедую и во весь дух пустился на Свято-горскую гору.
Оттуда и телеграмму отбил:
«-Хвала всевышнему, на горе в святых пещерах спрятался. Не дремлю — болею. Самостийным кадилом подбрасываю. Высочайшим независимый ладан в глаза пускаю. Правлю молебен. Молю бога о ниспослании второго крестоносного похода».
Прямо из-под святого кропила Симон Белена — бух в ноги старшему баварцу:
— Ваше высочайшее! Спасайте! Курку берите! Яйка тяните! Тяните и кабана... Только в хутор нас подвезите...
Высочайшее баварское с большой охотой бросилось на дармовых кабанчиков. Раскрыв рот, оно гаркнуло;
— Хальт! Запихивайте шпек!
Полтовчане и тамбовчане закордонных лакомок встретили гостеприимно кто молотом, кто кочергой, а кто и метлой... Не жалея сил, хорошо угощали... И масленым и немасленым лупили..
Цесарское величие не выдержало полтавского молота — треснуло.
Величие лопнуло, но, на горе людям, целыми остались беленята...
Симон Белена еще тепленьким с разгона сиганул в другие панские покои.
— Целую ручки... Падаю к ногам панским... И мы не мы, и я не я, то Богдан Хмельницкий вашей милости панские ребра ломал. Ваша милость! Махнем из полтавских кувшинов сладенького молочка хлебнуть? А? Прошу пана!
Поскакали паны молочного киселя на берегах Ворск-лы попробовать.
Не удалось панам на Ворскле «млека» попробовать! Не добежали до Полтавы. Возле Шепетовки потомки Хмельницкого встретили панов острыми клинками.
Встретили и по горло напоили. Бежали паны — не догонишь.
Славным буденовцам приходилось им вдогонку кричать:
— Паны! Какое молочко — горькое или кислое? Не забывайте, вспоминайте! Да и другим панкам привет передавайте!
* * *
Долго бродил Симон Белена по западноевропейским ярмаркам. Трубка в зубах, веревка в руках.
Продавался. Надоели марки — перешел на франки...
Расторгорался . На другую валюту перешей Купили где-то за океаном. Тридцать сребреников в пазуху запихнули. Залез Белена на нью-йоркский небоскреб да и заважничал олух:
— Видите, где я?.. Аж на облака забрался! Теперь я вам... Теперь я вас... Зажму!.. Сотру!..
Говорит — выпрямится, просит прибавки — согнется.
— Алло! Алло! Мистер! Гуд бай, мистер! Подкиньте еще... Я их тогда!.. Ой-ой!.. Эге-ге!.. Подкинули?.. Щиро благодарю, потому что я и сам щирый... Трепещите, до-линчане!.. Теперь я вам!.. Теперь я вас!.. Испепелю!.. Вот что! Ага!.. Попались!..
Молол-молол да и полетел, дуралей, крестоносной башкой вниз. Шлепнулся на тротуар, только гул раздался.
Все это я написал кратенько, чтобы и мои внуки знали. Знали и не забывали, что такая белена еще где-то по свету бродит.,
ДЛЯ ВЕРУЮЩИХ И НЕВЕРУЮЩИХ
Некто Липник — возможно, экзар-хист, а может, еговист — прислал полтавскому Дому народного творчества письмо:
«Писатель Ковинька у микрофона доказывал, что его не из глины лепили и не святой дух сотворил. Предупредите сочинителя, пусть внесет за упокой души десять тысяч, иначе кипеть ему в адовой смоле.. »
Факт
Чего скрывать, я давно мечтал попасть в пекло. Спросите: что меня влекло туда?
Просто не терпелось убедиться: как ведут себя многоженцы, когда их тычут в смоляной котел. И другое хотелось узреть: как у кипящих котлов извиваются и корчатся пьянчуги, хапуги, бюрократы и казнокрады...
Да. Признаюсь. Что хотел, то хотел. Не отказываюсь. Но... родные не пускали. Мало того — пророчили: бабушка моя, например, предсказывала:
— Твоя дороженька ведет прямо в рай!
Может быть, старенькая и правду говорила, потому что я не сквернословил, не убивал воробьев и на девушек не поглядывал. На улицу не бегал, не выстаивал у плетня, не кахикал, не чихал, не задевал их...
— Кахи, кахи... чернявая, Кахи, белявая.
А почему я не кахикал, не чихал? Боялся. В нашем селе девчата рослые, красивые, и руки у них тоже крепенькие...
Кахикнешь, а иная подойдет, возьмет за грудки, притиснет к плетню и начнет по неписаной анкете расспрашивать:
— А ну, хлопчик, чего ты тут кахикаешь?
И пропала моя репутация. Поэтому сидел дома. Предвидел свое будущее. Читал бабусе Ветхий завет и творчески, своими словами, пояснял райские рисунки,
— Вот это... Ева в раю.
9*
— Без юбки, даже фартук не надела?
— Эге! Без ничего.
— Бесстыдница. Не могла хотя бы рядно накинуть. А это кто?
— Адам.
— И он без сорочки? О боже. Царица небесная! Без штанов стоит. И где? В раю. Хоть бы кто прикрикнул на него: чего ты, бесстыжий, в раю стоишь и, прости господи, пупом светишь?
Серьезные коррективы по этому поводу бабушка внесла однажды утром.
— Возьми эту ветхую книжку, клади ее в сумочку и иди в рай. И скажи этим... Адаму и Еве: придет в рай моя бабушка, она знает, какую крапиву следует выбирать и по каким местам этой крапивой стегать надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67