У речки Псел смолили поросенка. По случаю ваших славных именин костер разожгли... Поросенку хвост обмывали, себе зубы полоскали — двести рублей.
— Дальше.
— На той же природе жарили на сковороде окуня, щуку, карася... Мои именины и именины вашей жены совпали... Сумма та же — двести...
— А еще были именины?
— Не именины, а высокого гостя принимали. На охоте принимали... Огненным коньячком в хитрую лисицу стреляли... Бах! — и нет сто пятьдесят...
— Еще что?
— Дышали свежим воздухом. С волнением о красоте природы рассуждали и в лозняке среди зарослей разговаривали, соленого зайца гоняли — сто!
— Глупости! Подумаешь — двести да сто... Для такого завода — сущая ерунда! Спишите на культурно-массово-спортивные расходы.
— Ясно! А куда вот эту пятерку?
— Кому выдали?
— Припоминаете, к нам пришла директивная бумага, в которой указывалось: «В честь кадровых работников, у которых подошла пенсионная дата, устраивайте достойные вечера. Приглашайте молодежь...»
— Вспоминаю, вспоминаю... Такие директивы были.
— Эге ж, эге ж... И если вам, Наум Наумович, память не изменяет, вы написали резолюцию: «Аналогичные памятные вечера в финансах ограничить до минимума». Так, дорогой Наум Наумович, вы кстати в директивы внесли коррективы... Пятерку истратили на вечер, посвященный кадровику Сергею Посполитаку,
— Конкретно?
— Играл баян —рубль. Цветы дарили —рубль. Распорядителю — трояк.
— О! Вот тут пусть ревизоры укажут. Пусть нас клеймят, пятнают... Пусть и потерзают... Пострадаем!,,
В одном из колхозов нам рассказали о целом потоке указаний: «заготовить», «подготовить», «развернуть», «возвратить»...
На такие невыразительные директивы невыразительно слагались и «коррективы»: «заготовили», «подготовили», «развернули», «исправили», «перевернули», «возвратили»...
Значит, говорим, такая сила-силища бумажек собралась, что ее с трудом волы до сарая довезли.
В сарае сложили, и, к счастью, их телята и поросята изжевали.
Во время завтрака, говорили, случилась такая деталь: рябой поросенок одну бумажку жевал-жевал и с трудом проглотил. Плотная бумажка попалась. Говорили, что на той бумажке было написано: «Бросайте печеное и вареное и ищите слезное заявление Наума Наумовича Пух-вира».
В том заявлении Наум Наумович просил доверить ему руководство колхозом. В городе уже наруководился...
Говорят — не разрешили. Но Наум Наумович на собраниях с покаянием кричал: «Я же так хотел директивно и коррективно сеять, веять!.. А вы отклонили!..»
Добавим: отклонили — и хорошо сделали.
МУЖЕСТВЕННАЯ, ВЕЖЛИВАЯ.,
Я сижу в клубе в третьем ряду, внимательно вслуши* ваюсь, навострив уши. Интересно же рассказывает доктор наук:
— То было грозное и суровое время — шел бурный девятнадцатый год. А я, сельский парнишка, волостной милиционер. Произвели...
Вызвали в ревком и произвели. Председатель ревкома и пояс на мне застегнул, и кобуру приладил, и какой-то допотопный револьвер в кобуру вложил. Словом, экипировка на все сто. Еще и четыре заповеди — как себя должен вести волостной милиционер — с ходу прочитал.
— Первая заповедь,— торжественно сказал,— держи, Вася, фасон. Шагай твердо. Тебе поручили большое дело. Поручили охрану революционного порядка во всей волости. Вот эта револьверная железяка — твоя сила! Она, конечно, не стреляет, но громко щелкает. Допустим, ты идешь и по дороге встречаешь гидру. И не дай бог, гидра движется на тебя своим корпусом, вынимай железяку и щелкай. Щелк — гидра падает. Ты тогда бери в руки бумагу, карандаш и задай вопрос: «Ты долго, паразит, будешь пить кровь людскую?»
Вторая заповедь такая. Ты, конечно, знаешь Матвея Люшенко. Знаешь и то, что он ведет пропаганду, будто земля не вертится. Вертелась, говорит, но бог приказал— тпру, не вертись! Ты подойди к Матвею Петровичу, вежливо поздоровайся и вежливо, с понятием передового человека, докажи: бога не было и нет, а земля вертелась и вертится. При агитации и убеждении железяки не вынимай.
Третья заповедь — присматривайся. Наблюдай, у кого под ногами на вверенной тебе территории зашаталась земля. Не смотри на ранги. Качнуло председателя кооперации или еще какого-нибудь руководителя — бери двух понятых и выясняй, когда и после какой дозы у него под ногами завертелась земная планета, где он ту дозу взял, из какой бочки дозы качал и из какой продукции ее гнал.
Четвертая заповедь — непоколебимо стой на страже революционной законности. Выявляй, кто глумится над нашими товарищами женщинами. Кто их, бедняг, мужскими руками по спине дубасит или бечевкой стегает. Таких приглашай в ревком на предмет морального влияния. Ну, будь счастлив, Вася! Исполняй!
Вышел я на улицу, подумал и пошел сначала к родному дяде. Слыхал — вчера тетку «потчевал», хворостиной по двору гонял.
Пришел. Дядя тепло, ласково поприветствовал и спросил:
— Значит, наши пошли в гору? Тебе и пушечку на бок прицепили.
А я дяде:
— Дорогой дядя, нельзя,— говорю,— тетю хворостиной полосовать и босой по снегу гонять.
У дяди даже голос осел:
— Как нельзя? Нельзя жену бить? А кто же такой закон выпустил?
— Революционный комитет,— говорю, — такой закон мздал.
С дядей мы так и договорились: еще хоть раз тетку ударит — приду и сам его в ревком отведу.
Дядя дал зарок — не буду, а у тетки Приськи и глаза радостно засветились и слеза от радости скатилась. Нежно-нежно тетка заговорила:
— Спасибо тебе, Вася, что зашел. Может, ты у нас и пообедаешь? У меня варенички сами в рот скачут.
Поблагодарив за внимание, я ушел. Проводил меня дядя. Когда мы проходили мимо усадьбы Свирида Нете-санного, то дядя горячо и взволнованно заговорил:
— Я-то что ж... Я ведь ничего... Нельзя бить — не бей, терпи! А вот,— он палкой ткнул в плетень кулака-мироеда,— как с этой гадюкой быть? Напился, гад, людского пота!
При нашем появлении Нетесанный спустил с цепи собак, а сам лукавыми глазами поглядывал из-за высокого плетня. Простившись с дядей, я пошел дальше, но ясно услыхал, как Нетесанный позвал дядю:
— Ефимович! А подойдите ближе. Здравствуйте! Что это — ваш в политические подался? Наверное, туда влез, вон ведь какую бомбу нацепил. Что ж, привесили так привесили. Что он вам рассказывал?
— Ничего такого,— говорит дядя.— Говорит, жен теперь нельзя бить.
— Эге-ге... Вишь куда стрижет. Это его настраивают вот те всякие...
Как-то председатель ревкома пригласил меня к себе в кабинет и конфиденциально поделился:
— Вася, гидра зубами щелкает. Даю тебе в помощники двух хлопцев — комсомольцев Петренко и Овчарен-ко,— и отправляйтесь на базар. Пусть ребята караулят на главной дороге, а ты на выгоне зорко следи за арбой, запряженной вороными.
— Есть следить за арбой, за вороными!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Дальше.
— На той же природе жарили на сковороде окуня, щуку, карася... Мои именины и именины вашей жены совпали... Сумма та же — двести...
— А еще были именины?
— Не именины, а высокого гостя принимали. На охоте принимали... Огненным коньячком в хитрую лисицу стреляли... Бах! — и нет сто пятьдесят...
— Еще что?
— Дышали свежим воздухом. С волнением о красоте природы рассуждали и в лозняке среди зарослей разговаривали, соленого зайца гоняли — сто!
— Глупости! Подумаешь — двести да сто... Для такого завода — сущая ерунда! Спишите на культурно-массово-спортивные расходы.
— Ясно! А куда вот эту пятерку?
— Кому выдали?
— Припоминаете, к нам пришла директивная бумага, в которой указывалось: «В честь кадровых работников, у которых подошла пенсионная дата, устраивайте достойные вечера. Приглашайте молодежь...»
— Вспоминаю, вспоминаю... Такие директивы были.
— Эге ж, эге ж... И если вам, Наум Наумович, память не изменяет, вы написали резолюцию: «Аналогичные памятные вечера в финансах ограничить до минимума». Так, дорогой Наум Наумович, вы кстати в директивы внесли коррективы... Пятерку истратили на вечер, посвященный кадровику Сергею Посполитаку,
— Конкретно?
— Играл баян —рубль. Цветы дарили —рубль. Распорядителю — трояк.
— О! Вот тут пусть ревизоры укажут. Пусть нас клеймят, пятнают... Пусть и потерзают... Пострадаем!,,
В одном из колхозов нам рассказали о целом потоке указаний: «заготовить», «подготовить», «развернуть», «возвратить»...
На такие невыразительные директивы невыразительно слагались и «коррективы»: «заготовили», «подготовили», «развернули», «исправили», «перевернули», «возвратили»...
Значит, говорим, такая сила-силища бумажек собралась, что ее с трудом волы до сарая довезли.
В сарае сложили, и, к счастью, их телята и поросята изжевали.
Во время завтрака, говорили, случилась такая деталь: рябой поросенок одну бумажку жевал-жевал и с трудом проглотил. Плотная бумажка попалась. Говорили, что на той бумажке было написано: «Бросайте печеное и вареное и ищите слезное заявление Наума Наумовича Пух-вира».
В том заявлении Наум Наумович просил доверить ему руководство колхозом. В городе уже наруководился...
Говорят — не разрешили. Но Наум Наумович на собраниях с покаянием кричал: «Я же так хотел директивно и коррективно сеять, веять!.. А вы отклонили!..»
Добавим: отклонили — и хорошо сделали.
МУЖЕСТВЕННАЯ, ВЕЖЛИВАЯ.,
Я сижу в клубе в третьем ряду, внимательно вслуши* ваюсь, навострив уши. Интересно же рассказывает доктор наук:
— То было грозное и суровое время — шел бурный девятнадцатый год. А я, сельский парнишка, волостной милиционер. Произвели...
Вызвали в ревком и произвели. Председатель ревкома и пояс на мне застегнул, и кобуру приладил, и какой-то допотопный револьвер в кобуру вложил. Словом, экипировка на все сто. Еще и четыре заповеди — как себя должен вести волостной милиционер — с ходу прочитал.
— Первая заповедь,— торжественно сказал,— держи, Вася, фасон. Шагай твердо. Тебе поручили большое дело. Поручили охрану революционного порядка во всей волости. Вот эта револьверная железяка — твоя сила! Она, конечно, не стреляет, но громко щелкает. Допустим, ты идешь и по дороге встречаешь гидру. И не дай бог, гидра движется на тебя своим корпусом, вынимай железяку и щелкай. Щелк — гидра падает. Ты тогда бери в руки бумагу, карандаш и задай вопрос: «Ты долго, паразит, будешь пить кровь людскую?»
Вторая заповедь такая. Ты, конечно, знаешь Матвея Люшенко. Знаешь и то, что он ведет пропаганду, будто земля не вертится. Вертелась, говорит, но бог приказал— тпру, не вертись! Ты подойди к Матвею Петровичу, вежливо поздоровайся и вежливо, с понятием передового человека, докажи: бога не было и нет, а земля вертелась и вертится. При агитации и убеждении железяки не вынимай.
Третья заповедь — присматривайся. Наблюдай, у кого под ногами на вверенной тебе территории зашаталась земля. Не смотри на ранги. Качнуло председателя кооперации или еще какого-нибудь руководителя — бери двух понятых и выясняй, когда и после какой дозы у него под ногами завертелась земная планета, где он ту дозу взял, из какой бочки дозы качал и из какой продукции ее гнал.
Четвертая заповедь — непоколебимо стой на страже революционной законности. Выявляй, кто глумится над нашими товарищами женщинами. Кто их, бедняг, мужскими руками по спине дубасит или бечевкой стегает. Таких приглашай в ревком на предмет морального влияния. Ну, будь счастлив, Вася! Исполняй!
Вышел я на улицу, подумал и пошел сначала к родному дяде. Слыхал — вчера тетку «потчевал», хворостиной по двору гонял.
Пришел. Дядя тепло, ласково поприветствовал и спросил:
— Значит, наши пошли в гору? Тебе и пушечку на бок прицепили.
А я дяде:
— Дорогой дядя, нельзя,— говорю,— тетю хворостиной полосовать и босой по снегу гонять.
У дяди даже голос осел:
— Как нельзя? Нельзя жену бить? А кто же такой закон выпустил?
— Революционный комитет,— говорю, — такой закон мздал.
С дядей мы так и договорились: еще хоть раз тетку ударит — приду и сам его в ревком отведу.
Дядя дал зарок — не буду, а у тетки Приськи и глаза радостно засветились и слеза от радости скатилась. Нежно-нежно тетка заговорила:
— Спасибо тебе, Вася, что зашел. Может, ты у нас и пообедаешь? У меня варенички сами в рот скачут.
Поблагодарив за внимание, я ушел. Проводил меня дядя. Когда мы проходили мимо усадьбы Свирида Нете-санного, то дядя горячо и взволнованно заговорил:
— Я-то что ж... Я ведь ничего... Нельзя бить — не бей, терпи! А вот,— он палкой ткнул в плетень кулака-мироеда,— как с этой гадюкой быть? Напился, гад, людского пота!
При нашем появлении Нетесанный спустил с цепи собак, а сам лукавыми глазами поглядывал из-за высокого плетня. Простившись с дядей, я пошел дальше, но ясно услыхал, как Нетесанный позвал дядю:
— Ефимович! А подойдите ближе. Здравствуйте! Что это — ваш в политические подался? Наверное, туда влез, вон ведь какую бомбу нацепил. Что ж, привесили так привесили. Что он вам рассказывал?
— Ничего такого,— говорит дядя.— Говорит, жен теперь нельзя бить.
— Эге-ге... Вишь куда стрижет. Это его настраивают вот те всякие...
Как-то председатель ревкома пригласил меня к себе в кабинет и конфиденциально поделился:
— Вася, гидра зубами щелкает. Даю тебе в помощники двух хлопцев — комсомольцев Петренко и Овчарен-ко,— и отправляйтесь на базар. Пусть ребята караулят на главной дороге, а ты на выгоне зорко следи за арбой, запряженной вороными.
— Есть следить за арбой, за вороными!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67