— Она отпустила его руку, освободив место для Долли. Если повезет, он заплатит за обеих. Трафф скривил рот в улыбке.
— Я пришел, чтобы найти мою невесту.
* * *
Таул постучал тихонько и вошел. Мелли стояла посреди комнаты, расставив ноги, вытянув руки, целя своим посеребренным кинжалом в воображаемого врага. Увидев Таула, она вспыхнула и опустила руки.
— Нужно стучать, когда входите.
— Я стучал. Это у вас ушки не в порядке.
Таул видел, что она решает, нахмуриться ей или улыбнуться. За последние дни он узнал, что у Мелли всегда все на лице написано. Страх, радость, боль, гнев, а чаще всего негодование — все это лилось из ее глаз, кривило ее губы и морщило лоб. Даже цвет лица сразу менялся — она ничего не умела скрыть.
— В другой раз стучите погромче, — сказала она, лишь слегка нахмурив брови. Таул поклонился, принимая выговор, подошел и положил руки ей на плечи.
— Когда будете иметь дело с настоящим противником, не стойте так прямо — согните немного колени. — Он нажал на плечи, побуждая ее принять правильную позицию, отклонил ее немного назад и приподнял ей руки. — Так вам легче будет сохранить равновесие. — Охватив ее пальцы, он показал, как нужно держать нож. — А вот запястье никогда сгибать не надо. Иначе вся сила, идущая от плеча и бока, пропадет впустую. — В подкрепление своих слов он провел пальцами вдоль мышц, о которых шла речь. — Сгибая запястье, вы ломаете линию, и вам остается полагаться только на мышцы предплечья. Попробуйте в таком положении пырнуть ножом человека — в лучшем случае вы растянете себя связки, а в худшем — запястье у вас переломится.
Все это время Таул остро чувствовал близость Мелли. От нее шел свежий, чистый запах, темные волосы блестели, а гладкая кожа была как нагретый солнцем мрамор. Она уже четыре дня жила в герцогском дворце и день ото дня становилась все краше. Она окрепла, пополнела, темные круги под глазами пропали, и на щеках появился румянец. Это была уже не та худая бледная девушка, какой Таул впервые увидел ее. Перед ним предстала сильная, полная жизни женщина, думающая и поступающая по-своему.
Таул начинал понимать, что нашел в ней герцог.
Предосторожности, принятые им для переезда в Брен, оказались напрасны. Таул был почти уверен, что сокольничего посадили под замок прежде, чем тот успел с кем-либо поговорить, поэтому слухи о сделанном герцогом предложении не имели случая разойтись. Самой большой опасностью, которой они подверглись в дороге, был неутихающий дождь. Земля раскисла, и приходилось следить за каждым шагом лошадей. Опасаясь за здоровье Мелли, Таул закутал ее в свой верхний плащ. Он то и дело оглядывался на нее. Вид у нее был больной: серая кожа блестела от пота, губы стянуло от боли. Таул пересадил ее к себе позади седла. Дорога заняла у них девять часов вместо обычных шести, и почти весь путь Мелли проделала, привалившись к его спине и обняв его руками за пояс. Все это время она молчала.
Герцог пришел на конюшню встретить их. Они уже спешились, и Мелли ни слова не сказала о том, что ехала на одном коне с Таулом. Умолчал об этом и Таул. Он видел, как смотрит герцог на свою невесту, — и, хотя тот сам поощрял Таула подружиться с Мелли, вряд ли герцогу было бы приятно узнать, что полпути они проделали, так тесно прижавшись друг к другу, что даже дождь не проникал между ними.
В дороге у Таула было время подумать. Он вырос на болотах и любил дождь. Шум дождя сопровождал его с колыбели. Запах, вкус и прикосновение падающих капель пробуждали в нем воспоминания старше, чем женщина, с которой он ехал. Вот он лежит в раннем детстве и слушает капель, проникающую сквозь камышовую крышу. Мать никогда ее не чинила — она говорила, что ей нечем заплатить кровельщику, но Таул подозревал, что ей так же нравится слушать стук капель, как и ему. А лучше всего бывало, когда дождь кончался. Мать сливала всю воду из подставленной посуды в свой лучший медный горшок, добавляла туда разных трав и специй и подогревала на медленном огне. Никогда потом он не пробовал ничего вкуснее, чем материнский сбитень на дождевой воде.
Мысли переходили от детства к годам его рыцарства, от странствий к недавней присяге, от прошлого к настоящему. Многое Таул обходил. Некоторые вещи были еще слишком болезненны, чтобы думать о них, а иные останутся такими навсегда.
Он немного примирился с собой, пока ехал вот так под дождем. Он ехал в Брен, связанный своей присягой. Верность была у него в крови — ему всегда требовалось что-то или кто-то, чему он мог посвятить свою жизнь. С тех самых пор как мать заставила его поклясться, что он не оставит сестер, он жил, чтобы служить другим. Для этого он родился.
Теперь, порвав с орденом, он посвятил свою жизнь герцогу. Странствия ни к чему не привели, и он смирился с этим. Куда лучше оставить свою неудачу позади, чем переживать ее заново каждой ночью в ямах.
Единственным, что тянуло его назад, было письмо. Оно отравляло сны и омрачало его дни. Никогда он теперь не узнает, что хотел сказать ему Бевлин. Слова мудреца пропали навеки, они гниют где-то у обочины вместе с отбросами и грязью. Таул всем сердцем жалел о том, что не мог взять тогда письмо у Мотылька и Заморыша. Если бы они нашли его раньше, до того как он принес присягу герцогу, все было бы по-другому.
За преданность надо платить, она всегда закрывает больше дверей, чем открывает. Дело, на которое послал его мудрец, — одна из таких закрытых дверей. Таул слишком хорошо себя знал: если бы он взял тогда письмо у Мотылька и Заморыша и прочел его там, в темном переулке, где пахло бойней и шмыгали крысы, он никогда не вернулся бы во дворец. О чем бы ни говорилось в письме, что бы оно ни сулило и ни объясняло, каких бы услуг от него ни требовало — оно связало бы его по рукам и ногам. Если бы он узнал содержание письма, весь город Брен не удержал бы его.
И это значило бы, что он нарушил две клятвы вместо одной.
Между тем здесь он нужен. Обитаемые Земли на глазах превращаются в бурлящий водоворот. Силы, соперничающие друг с другом, образуют сильное течение и увлекают за собой более слабых. В лучшем случае этот поток сулит перераспределение власти на Севере, в худшем — разрушительную войну. Ясно одно: Брен находится в самом центре водоворота.
И Мелли, гордой, прекрасной, скрывающей какую-то тайну, грозит невыдуманная опасность — особенно когда о помолвке будет объявлено публично. Найдутся такие, кто будет желать ее смерти. Катерина, герцогская дочь, — одна из них; Баралис, советник Кайлока, — другой. Не говоря уж обо всех вельможах двора: связанные вместе веками мелкого соперничества, они не потерпят, что герцог женится на чужестранке, а не на одной из бренских дам.
С самой Мелли тоже не все просто. Она не та, за кого себя выдает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Я пришел, чтобы найти мою невесту.
* * *
Таул постучал тихонько и вошел. Мелли стояла посреди комнаты, расставив ноги, вытянув руки, целя своим посеребренным кинжалом в воображаемого врага. Увидев Таула, она вспыхнула и опустила руки.
— Нужно стучать, когда входите.
— Я стучал. Это у вас ушки не в порядке.
Таул видел, что она решает, нахмуриться ей или улыбнуться. За последние дни он узнал, что у Мелли всегда все на лице написано. Страх, радость, боль, гнев, а чаще всего негодование — все это лилось из ее глаз, кривило ее губы и морщило лоб. Даже цвет лица сразу менялся — она ничего не умела скрыть.
— В другой раз стучите погромче, — сказала она, лишь слегка нахмурив брови. Таул поклонился, принимая выговор, подошел и положил руки ей на плечи.
— Когда будете иметь дело с настоящим противником, не стойте так прямо — согните немного колени. — Он нажал на плечи, побуждая ее принять правильную позицию, отклонил ее немного назад и приподнял ей руки. — Так вам легче будет сохранить равновесие. — Охватив ее пальцы, он показал, как нужно держать нож. — А вот запястье никогда сгибать не надо. Иначе вся сила, идущая от плеча и бока, пропадет впустую. — В подкрепление своих слов он провел пальцами вдоль мышц, о которых шла речь. — Сгибая запястье, вы ломаете линию, и вам остается полагаться только на мышцы предплечья. Попробуйте в таком положении пырнуть ножом человека — в лучшем случае вы растянете себя связки, а в худшем — запястье у вас переломится.
Все это время Таул остро чувствовал близость Мелли. От нее шел свежий, чистый запах, темные волосы блестели, а гладкая кожа была как нагретый солнцем мрамор. Она уже четыре дня жила в герцогском дворце и день ото дня становилась все краше. Она окрепла, пополнела, темные круги под глазами пропали, и на щеках появился румянец. Это была уже не та худая бледная девушка, какой Таул впервые увидел ее. Перед ним предстала сильная, полная жизни женщина, думающая и поступающая по-своему.
Таул начинал понимать, что нашел в ней герцог.
Предосторожности, принятые им для переезда в Брен, оказались напрасны. Таул был почти уверен, что сокольничего посадили под замок прежде, чем тот успел с кем-либо поговорить, поэтому слухи о сделанном герцогом предложении не имели случая разойтись. Самой большой опасностью, которой они подверглись в дороге, был неутихающий дождь. Земля раскисла, и приходилось следить за каждым шагом лошадей. Опасаясь за здоровье Мелли, Таул закутал ее в свой верхний плащ. Он то и дело оглядывался на нее. Вид у нее был больной: серая кожа блестела от пота, губы стянуло от боли. Таул пересадил ее к себе позади седла. Дорога заняла у них девять часов вместо обычных шести, и почти весь путь Мелли проделала, привалившись к его спине и обняв его руками за пояс. Все это время она молчала.
Герцог пришел на конюшню встретить их. Они уже спешились, и Мелли ни слова не сказала о том, что ехала на одном коне с Таулом. Умолчал об этом и Таул. Он видел, как смотрит герцог на свою невесту, — и, хотя тот сам поощрял Таула подружиться с Мелли, вряд ли герцогу было бы приятно узнать, что полпути они проделали, так тесно прижавшись друг к другу, что даже дождь не проникал между ними.
В дороге у Таула было время подумать. Он вырос на болотах и любил дождь. Шум дождя сопровождал его с колыбели. Запах, вкус и прикосновение падающих капель пробуждали в нем воспоминания старше, чем женщина, с которой он ехал. Вот он лежит в раннем детстве и слушает капель, проникающую сквозь камышовую крышу. Мать никогда ее не чинила — она говорила, что ей нечем заплатить кровельщику, но Таул подозревал, что ей так же нравится слушать стук капель, как и ему. А лучше всего бывало, когда дождь кончался. Мать сливала всю воду из подставленной посуды в свой лучший медный горшок, добавляла туда разных трав и специй и подогревала на медленном огне. Никогда потом он не пробовал ничего вкуснее, чем материнский сбитень на дождевой воде.
Мысли переходили от детства к годам его рыцарства, от странствий к недавней присяге, от прошлого к настоящему. Многое Таул обходил. Некоторые вещи были еще слишком болезненны, чтобы думать о них, а иные останутся такими навсегда.
Он немного примирился с собой, пока ехал вот так под дождем. Он ехал в Брен, связанный своей присягой. Верность была у него в крови — ему всегда требовалось что-то или кто-то, чему он мог посвятить свою жизнь. С тех самых пор как мать заставила его поклясться, что он не оставит сестер, он жил, чтобы служить другим. Для этого он родился.
Теперь, порвав с орденом, он посвятил свою жизнь герцогу. Странствия ни к чему не привели, и он смирился с этим. Куда лучше оставить свою неудачу позади, чем переживать ее заново каждой ночью в ямах.
Единственным, что тянуло его назад, было письмо. Оно отравляло сны и омрачало его дни. Никогда он теперь не узнает, что хотел сказать ему Бевлин. Слова мудреца пропали навеки, они гниют где-то у обочины вместе с отбросами и грязью. Таул всем сердцем жалел о том, что не мог взять тогда письмо у Мотылька и Заморыша. Если бы они нашли его раньше, до того как он принес присягу герцогу, все было бы по-другому.
За преданность надо платить, она всегда закрывает больше дверей, чем открывает. Дело, на которое послал его мудрец, — одна из таких закрытых дверей. Таул слишком хорошо себя знал: если бы он взял тогда письмо у Мотылька и Заморыша и прочел его там, в темном переулке, где пахло бойней и шмыгали крысы, он никогда не вернулся бы во дворец. О чем бы ни говорилось в письме, что бы оно ни сулило и ни объясняло, каких бы услуг от него ни требовало — оно связало бы его по рукам и ногам. Если бы он узнал содержание письма, весь город Брен не удержал бы его.
И это значило бы, что он нарушил две клятвы вместо одной.
Между тем здесь он нужен. Обитаемые Земли на глазах превращаются в бурлящий водоворот. Силы, соперничающие друг с другом, образуют сильное течение и увлекают за собой более слабых. В лучшем случае этот поток сулит перераспределение власти на Севере, в худшем — разрушительную войну. Ясно одно: Брен находится в самом центре водоворота.
И Мелли, гордой, прекрасной, скрывающей какую-то тайну, грозит невыдуманная опасность — особенно когда о помолвке будет объявлено публично. Найдутся такие, кто будет желать ее смерти. Катерина, герцогская дочь, — одна из них; Баралис, советник Кайлока, — другой. Не говоря уж обо всех вельможах двора: связанные вместе веками мелкого соперничества, они не потерпят, что герцог женится на чужестранке, а не на одной из бренских дам.
С самой Мелли тоже не все просто. Она не та, за кого себя выдает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149