— Ты чего, парень? — спросил тот. — Нам совсем немного осталось. Лазарет вон там, у стены.
Джеку ничего не оставалось, как идти дальше. Он почему-то чувствовал себя ответственным за часового и не хотел его бросать, пока тому не окажут необходимую помощь. Это было самое меньшее, что Джек мог сделать для него, — и, опустив голову, он продолжал тащить свою ношу.
— Вот и молодец, — сказал Дилбурт, перехватывая руки и стараясь взять еще больше груза на себя.
Джек пожалел, что ему нельзя говорить, — не то он поблагодарил бы этого кривозубого халька, который без лишних слов пришел на помощь ему и часовому. Пришлось ограничиться улыбкой — и Дилбурт, как видно, понял его.
— Эх, парень, в такую ночь никто не вправе считать себя мужчиной, если не делает все, что в его силах.
Никто даже не взглянул на них, когда они шли сквозь толпу. Все были охвачены возбуждением, словно жители замка Харвелл накануне большого праздника. Лица мужчин блестели, а открытые шеи женщин, распустивших шнуровку ради пущей свободы движений, пылали румянцем. Джек ловил на ходу обрывки разговоров:
— Говорю вам, это было землетрясение. Два дня назад и тюрьму вот так же тряхнуло — я слышал от стражников.
— Нет, это королевские шпионы. Они сперва полили дерево маслом, а потом подожгли горящими стрелами.
— Они подвели под форт подкоп и взорвали мину — вот почему так тряхнуло.
— А я слыхал, какой-то человек шел сквозь огонь невредимый, как ангел.
— Не ангел, а дьявол.
— Это был Кайлок, вот кто.
— Дьявол и есть.
Джек порадовался, когда они добрались до лазарета, — у него уже уши вяли. Стонущие, черные от сажи люди лежали на земле ровными рядами, будто игральные карты. Кругом кашляли и плевались.
— Живой или мертвый? — деловито осведомился сознающий свою важность лекарь.
— Живой, покуда в руки тебе не попал, — ответил Дилбурт. Джек прикусил губы, чтобы не рассмеяться. Дилбурт нравился ему все больше и больше.
— Тогда кладите его сюда. — Лекарь указал на чистый, застеленный полотном тюфяк. — А ты, парень, — сказал он Джеку, — совсем, похоже, плох под этой своей сажей. Подожди тут у входа — я займусь тобой, когда улучу минутку. — Он смерил внимательным взглядом рану на груди и укусы на руках.
Джеку сделалось не по себе. Он не знал, насколько надежно сажа скрывает его раны, а смотреть не хотел. Он просительно взглянул на Дилбурта.
— На твоем месте, парень, — сказал тот, — я его к себе и на выстрел не подпустил бы. Ты жив, стоишь на ногах и с помощью Борка переживешь эту ночь — а на большее и надеяться не приходится. — Он обхватил Джека за плечи. — Пойдем, парень, не будем больше задерживать этого доброго человека. Если он надолго бросит своих больных, они, чего доброго, начнут поправляться сами по себе — придется ему тогда раскошеливаться. — Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, подмигнул лекарю и повел Джека прочь из лагеря.
Джек высвободился, чтобы проститься с часовым. Дилбурт понимающе кивнул:
— Похвально, парень. Я тебя подожду.
Что такого было в этом человеке? Дилбурт как будто читал мысли так же легко, как другие разбирают слова. Он скромно отошел в сторонку, сверкая при луне плешью, словно донцем опрокинутой чаши. Джек положил ладонь на руки часового. Лицо солдата блестело от пота, и он весь дрожал. Правая нога была откинута в сторону, и кожа выше колена побелела и натянулась над раздробленной костью.
— Я сожалею, — прошептал Джек.
Глаза солдата открылись. Он посмотрел на Джека ясным, полным бесконечного сочувствия голубым взором и сказал просто:
— Я знаю.
Джек сжал его руку — слишком крепко, быть может: на сердце было тяжело, и он не совсем понимал, что делает.
— Спокойной тебе ночи, друг, — сказал он и ушел.
Дилбурт подал ему руку, чтобы опереться. В третий раз за эту ночь кривозубый хальк прочел мысли Джека, потому что не сказал ни слова, а просто вывел его из лагеря.
Полчаса спустя Джек и Дилбурт, слишком изнуренные, чтобы говорить или думать, подошли к маленькому опрятному деревянному домику. Дилбурт почти уже тащил Джека на себе.
— Ну вот и пришли, парень. Родной очаг, стало быть. — Занимался рассвет, и первые лучи солнца окружали уютный домик ореолом.
Женщина с лицом большим и гладким, словно круг сыра, вышла им навстречу.
— Муженек! — вскричала она. — Что это ты торчишь на дворе, да еще с болящим? Входи сейчас же и дай мне заняться им. — Квохча, как рассерженная курица, она подхватила Джека под другую руку. — Ну, Дилбурт Вадвелл! Я всегда говорила, что у тебя вместо мозгов свечное сало, — так оно и есть: ночной пожар, видать, вконец его расплавил.
Джек оказался прижатым к внушительной груди тетушки Вадвелл. От нее шел восхитительно знакомый запах дрожжей и масла — хоть сейчас в печку сажай. Через дверь, такую низкую, что им всем пришлось пригнуться, она ввела его в теплую, ярко освещенную кухню. Камыш, совсем свежий, трещал под ногами. Не успев войти, тетушка Вадвелл принялась погонять мужа:
— Дилбурт, не стой так, будто ожидаешь второго пришествия Борка. Налей парню кружку сбитня — да не так, как ты обычно наливаешь, а до краев. — Крепкие руки усадили Джека на что-то мягкое. — А потом принеси мне таз с водой — парня надо отмыть.
Дилбурт, поймав взгляд Джека, скорбно улыбнулся:
— Да, из моей жены получился бы отменный полководец, родись она мужчиной.
— Хватит болтать, муженек, — отрезала тетушка Вадвелл, которой эти слова пришлись явно по вкусу. — Парень ждет не дождется моего сбитня. — Она положила тяжелую руку Джеку на лоб и, почувствовав жар, закатала рукава. — Вижу, тут на все утро работы хватит.
Джек откинулся на спинку удобного стула и предоставил ей хлопотать. Руки у нее были умелые, хотя и грубоватые, а рвение не знало границ. За четверть свечи она побрила его, обмыла все, что позволяло приличие, втерла бальзам в многочисленные собачьи укусы и положила холодный компресс на лоб. Рану от стрелы она оставила напоследок. Обмывая Джека, она только коснулась влажной тряпицей запекшегося кровавого струпа — теперь она занялась им вплотную.
— Оставь компресс, муженек, и принеси нашего лучшего летнего вина. — Дилбурт проворно шмыгнул куда-то, а хозяйка прошептала Джеку на ухо: — Сдается мне, что под этой коркой я найду очень скверную стреляную рану.
Джек открыл было рот, чтобы оправдаться, вспомнил, что говорить ему нельзя, и только пожал плечами.
Тетушка Вадвелл придвинулась совсем близко, касаясь огромной грудью его лица.
— Хорошо, что у тебя язык не повернулся солгать мне, парень. Это только расстроило бы моего Дилбурта. У него доброе сердце, и он не может видеть страждущего, чтобы не притащить его домой. Он забрал себе в голову, что я умею лечить лучше всякого доктора, и скажу не чинясь — так оно и есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149