Может быть, кто-то из коллег, отвечающих за связи с общественностью, знает, как пресечь ложь, которая в один отнюдь не прекрасный день может затронуть Джез?
– На прессу есть только одна управа – не обращать внимания, – ответила Сильвия, тяжело и измученно вздохнув. – Я предупреждала тебя, милый, помнишь? Единственная возможность пресечь эти слухи – уйти из кино, перестать сниматься и навечно засесть дома. Эти жалкие писаки из газет и журналов останутся без хлеба насущного, говори они только правду. Мы любим друг друга, мы оба хотим заниматься любимым делом – стоит ли удивляться, что за право вести ту жизнь, какую хочешь, приходится платить?
Ей ненавистна ложь, думала Сильвия. О господи, как ей ненавистна ложь, пусть даже легкая. Отвратительна эта необходимость лгать, но, чтобы сохранить обе свои вселенные, приходилось ею пользоваться.
Нет, она вовсе не думала, что какой-либо муж, и Майк в частности, может смириться с существованием двух ее жизней, совершенно разных и не пересекающихся, двух вселенных, которые и впредь не должны соприкасаться, чтобы сохранить свое совершенство.
Прошло почти два года после рождения Джез, когда Сильвия, если воспользоваться этим дурацким американским словечком, «предала» своего мужа. Это случилось в Париже. Сильвия влюбилась тогда в своего партнера по фильму. Их отношения прекратились в тот самый день, когда завершились съемки фильма. Этого невозможно было избежать.
И дело не в том, что ей непременно требовалось пережить страстное увлечение, чтобы потом изобразить его на экране. Ее просто страшно влекло к тому актеру, безумно влекло, с самого первого съемочного дня. Да и он тоже потерял голову – настолько, что не мог вспомнить ни строчки из своей роли, едва оказывался рядом с ней на площадке. Конечно, можно было бы обуздать себя, стараться держаться подальше, но это означало бы подавить, ограничить свою свободу, которая, как она решительно поклялась себе, будет главным принципом ее жизни. Это была чисто физиологическая связь, почти без слов, но он оказался прекрасным любовником, и Сильвия вдруг поняла, что готова к подобного рода сексуальным отношениям: секс без супружества, без семейных или еще каких обязательств, секс без глубоких чувств, без постоянства – и без легчайшего чувства вины.
Да, в то парижское лето Сильвия получила важнейший урок. Она поняла, что может заново организовать свою жизнь, обогатив ее. Ей просто необходимы любовные отношения, подвела итог размышлениям Сильвия, не сомневаясь в том, что, как всегда, делает правильный выбор.
Романы следовали один за другим. Сильвия чувствовала себя такой же юной и в то же время созревшей для страсти и пылкой, какой была до замужества, в Стокгольме, свободная и ничем не скованная. Едва познав наслаждение от близости с мужчиной, которого после тайных встреч никогда больше не увидит, она почти с каждым новым фильмом заводила и нового любовника: если не актера, так режиссера.
Она жила, подчиняясь неписаным, но всеми признанным правилам, царившим в мире кино: ни один из партнеров не хотел, чтобы эти увлечения затронули его семейную жизнь. Их семьи и близкие, не вдохнувшие воздуха студий, декораций и павильонов, родные, ожидавшие дома их возвращения, должны оставаться в стороне от этой жизни. Слухи прорывались за пределы их киномира благодаря всевидящим и всеслышащим доносчикам, которых полным-полно копошится на каждой съемочной площадке: помощникам, костюмерам, переписчикам ролей, гримерам – многие из них служили своего рода платными информаторами для жадных до сплетен газетчиков. Никто их точно не знал, и единственное, что оставалось делать, – просто не замечать этого.
Но как же волнующе прекрасно было осознавать, даже в упоении счастливым материнством и замужеством, что существует еще один мир, что жизнь ее не знает преград, что через несколько недель, получив звонок от агента, она снова помчится на съемки, навстречу очередному незнакомцу, чтобы разделить с ним тайную страсть, которая никому не причинит вреда.
Право же, это стоило капельки лжи...
Насколько помнила Джез, в детские годы рядом с нею были Валери и Фернанда, ее сестры по отцу. Они приезжали каждое лето почти на месяц и не меньше недели проводили на ранчо на Рождество и Пасху. Лидия Килкуллен, добровольно решившись на ссылку в Европе, оставалась в полной боевой готовности, не пренебрегая сведениями об успехах и процветании округа Оранж.
Надежно укрывшись от испанского солнца и листая одну из лос-анджелесских газет, она с грустью размышляла над горьким фактом, что именно в 1960 году – году ее развода – возник грандиозный план строительства в Ирвине, всего в нескольких милях к северу от ранчо Килкулленов, Калифорнийского университета. Этот план включал в себя освоение под застройку 35 тысяч акров земель – от побережья в глубь материка, к будущему университету. Лидия понимала, что ее бывшие соседи, владельцы этих земель, скоро станут несметно богаты, хотя, видит бог, они и так не бедствуют с незапамятных времен, не уступая в богатстве даже некоторым «новым» филадельфийцам.
Пройдет еще немного времени, и какой-нибудь предприниматель предложит выгодную сделку и ее бывшему мужу, желая получить часть его земельных владений – двадцать миль вдоль побережья, крайне необходимых для нового строительства и практически бесполезных в хозяйстве Килкулленов: на них только фасоль и выращивать. Если она верно понимает Майка, он никогда не продаст земли в полное пользование, а соблюдет свой интерес, сохранив за собой, почти наверняка, право контрольного пакета, какой бы части ранчо ни коснулись эти перемены. Возможно, даже сам займется развитием этих земель.
Предыдущие поколения Килкулленов, чтобы обеспечить себе приличный, устойчивый доход как на взлете, так и в моменты упадка скотоводчества, сдавали в аренду нескольким фермерам огромные земельные пространства в низине. Большую часть их владений занимали цветочные луга, цитрусовые и ореховые рощи. Если Майк Килкуллен построил на своей земле дома для тех, кому сдавал ее в аренду, то почему бы ему со временем не возвести дома для чужаков? Тут можно сколотить огромное состояние, особенно теперь, с открытием шоссе из Лос-Анджелеса.
Мало ей одной глупости – упущенной возможности выйти замуж за деньги и положение в обществе – в приступе самобичевания, перенести которое подчас труднее, чем любой посторонний упрек, укоряла себя Лидди, – она еще умудрилась и развестись в тот самый момент, когда ранчо могло бы стать состоянием. Будь она понастойчивее, она заставила бы Майка продать часть земли, горько терзалась Лидди, до глубины души уязвленная упущенными возможностями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
– На прессу есть только одна управа – не обращать внимания, – ответила Сильвия, тяжело и измученно вздохнув. – Я предупреждала тебя, милый, помнишь? Единственная возможность пресечь эти слухи – уйти из кино, перестать сниматься и навечно засесть дома. Эти жалкие писаки из газет и журналов останутся без хлеба насущного, говори они только правду. Мы любим друг друга, мы оба хотим заниматься любимым делом – стоит ли удивляться, что за право вести ту жизнь, какую хочешь, приходится платить?
Ей ненавистна ложь, думала Сильвия. О господи, как ей ненавистна ложь, пусть даже легкая. Отвратительна эта необходимость лгать, но, чтобы сохранить обе свои вселенные, приходилось ею пользоваться.
Нет, она вовсе не думала, что какой-либо муж, и Майк в частности, может смириться с существованием двух ее жизней, совершенно разных и не пересекающихся, двух вселенных, которые и впредь не должны соприкасаться, чтобы сохранить свое совершенство.
Прошло почти два года после рождения Джез, когда Сильвия, если воспользоваться этим дурацким американским словечком, «предала» своего мужа. Это случилось в Париже. Сильвия влюбилась тогда в своего партнера по фильму. Их отношения прекратились в тот самый день, когда завершились съемки фильма. Этого невозможно было избежать.
И дело не в том, что ей непременно требовалось пережить страстное увлечение, чтобы потом изобразить его на экране. Ее просто страшно влекло к тому актеру, безумно влекло, с самого первого съемочного дня. Да и он тоже потерял голову – настолько, что не мог вспомнить ни строчки из своей роли, едва оказывался рядом с ней на площадке. Конечно, можно было бы обуздать себя, стараться держаться подальше, но это означало бы подавить, ограничить свою свободу, которая, как она решительно поклялась себе, будет главным принципом ее жизни. Это была чисто физиологическая связь, почти без слов, но он оказался прекрасным любовником, и Сильвия вдруг поняла, что готова к подобного рода сексуальным отношениям: секс без супружества, без семейных или еще каких обязательств, секс без глубоких чувств, без постоянства – и без легчайшего чувства вины.
Да, в то парижское лето Сильвия получила важнейший урок. Она поняла, что может заново организовать свою жизнь, обогатив ее. Ей просто необходимы любовные отношения, подвела итог размышлениям Сильвия, не сомневаясь в том, что, как всегда, делает правильный выбор.
Романы следовали один за другим. Сильвия чувствовала себя такой же юной и в то же время созревшей для страсти и пылкой, какой была до замужества, в Стокгольме, свободная и ничем не скованная. Едва познав наслаждение от близости с мужчиной, которого после тайных встреч никогда больше не увидит, она почти с каждым новым фильмом заводила и нового любовника: если не актера, так режиссера.
Она жила, подчиняясь неписаным, но всеми признанным правилам, царившим в мире кино: ни один из партнеров не хотел, чтобы эти увлечения затронули его семейную жизнь. Их семьи и близкие, не вдохнувшие воздуха студий, декораций и павильонов, родные, ожидавшие дома их возвращения, должны оставаться в стороне от этой жизни. Слухи прорывались за пределы их киномира благодаря всевидящим и всеслышащим доносчикам, которых полным-полно копошится на каждой съемочной площадке: помощникам, костюмерам, переписчикам ролей, гримерам – многие из них служили своего рода платными информаторами для жадных до сплетен газетчиков. Никто их точно не знал, и единственное, что оставалось делать, – просто не замечать этого.
Но как же волнующе прекрасно было осознавать, даже в упоении счастливым материнством и замужеством, что существует еще один мир, что жизнь ее не знает преград, что через несколько недель, получив звонок от агента, она снова помчится на съемки, навстречу очередному незнакомцу, чтобы разделить с ним тайную страсть, которая никому не причинит вреда.
Право же, это стоило капельки лжи...
Насколько помнила Джез, в детские годы рядом с нею были Валери и Фернанда, ее сестры по отцу. Они приезжали каждое лето почти на месяц и не меньше недели проводили на ранчо на Рождество и Пасху. Лидия Килкуллен, добровольно решившись на ссылку в Европе, оставалась в полной боевой готовности, не пренебрегая сведениями об успехах и процветании округа Оранж.
Надежно укрывшись от испанского солнца и листая одну из лос-анджелесских газет, она с грустью размышляла над горьким фактом, что именно в 1960 году – году ее развода – возник грандиозный план строительства в Ирвине, всего в нескольких милях к северу от ранчо Килкулленов, Калифорнийского университета. Этот план включал в себя освоение под застройку 35 тысяч акров земель – от побережья в глубь материка, к будущему университету. Лидия понимала, что ее бывшие соседи, владельцы этих земель, скоро станут несметно богаты, хотя, видит бог, они и так не бедствуют с незапамятных времен, не уступая в богатстве даже некоторым «новым» филадельфийцам.
Пройдет еще немного времени, и какой-нибудь предприниматель предложит выгодную сделку и ее бывшему мужу, желая получить часть его земельных владений – двадцать миль вдоль побережья, крайне необходимых для нового строительства и практически бесполезных в хозяйстве Килкулленов: на них только фасоль и выращивать. Если она верно понимает Майка, он никогда не продаст земли в полное пользование, а соблюдет свой интерес, сохранив за собой, почти наверняка, право контрольного пакета, какой бы части ранчо ни коснулись эти перемены. Возможно, даже сам займется развитием этих земель.
Предыдущие поколения Килкулленов, чтобы обеспечить себе приличный, устойчивый доход как на взлете, так и в моменты упадка скотоводчества, сдавали в аренду нескольким фермерам огромные земельные пространства в низине. Большую часть их владений занимали цветочные луга, цитрусовые и ореховые рощи. Если Майк Килкуллен построил на своей земле дома для тех, кому сдавал ее в аренду, то почему бы ему со временем не возвести дома для чужаков? Тут можно сколотить огромное состояние, особенно теперь, с открытием шоссе из Лос-Анджелеса.
Мало ей одной глупости – упущенной возможности выйти замуж за деньги и положение в обществе – в приступе самобичевания, перенести которое подчас труднее, чем любой посторонний упрек, укоряла себя Лидди, – она еще умудрилась и развестись в тот самый момент, когда ранчо могло бы стать состоянием. Будь она понастойчивее, она заставила бы Майка продать часть земли, горько терзалась Лидди, до глубины души уязвленная упущенными возможностями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161