После обеда отец иногда предлагал Джез взглянуть на старые семейные фотографии – коллекцию, собранную еще его дедом, которая хранилась в забытой кладовой в дальнем крыле гасиенды. Джез, пожалуй, одну из всей его семьи эти фотографии интересовали. Там, за прочной, обитой огнеупорными материалами дверью, ключ от которой был только у отца, стоял длинный деревянный стол, освещенный лампами под зелеными абажурами, за которыми высились полки с покрытыми пылью папками. Отец предлагал девочке назвать год – любой, вплоть до 1875-го, когда ее прадеду, молодому Хью Килкуллену, подарили первый фотоаппарат, и Джез, как слова заклинания, с удовольствием выкрикивала: «1888-й!» или «1931-й!».
Это и вправду было подобно чуду: внезапно перенестись в то самое ранчо, которое она знала наизусть, и увидеть знакомые строения так, как они выглядели в те времена, на удивление похожими на сегодняшние и все же неуловимо-таинственно отличающимися в каких-то мелочах. Это был чудесный взаимоисключающий мир: некогда молодые деревца превратились в раскидистые деревья, тоненькие побеги винограда теперь встали плотным шатром; те, кого она знала древними стариками, на фотографиях были мальчишками, а отцы этих самых мальчишек в тех же самых, как казалось девочке, шляпах, которые сегодня носили их сыновья, скакали верхом на лошадях, которых Джез никогда не видела. В старом колодце, таинственном и забытом, некогда черпали воду, а разбитый в те годы небольшой розовый сад к настоящему времени стал пышным и мощным, насчитывая уже сотни кустов. На фото давно уже ушедшие в мир иной женщины, пухленькие и хорошенькие, в длинных, до полу, белых летних одеждах, отделанных кружевами, потягивали чай, сидя под зонтиками во внутренних двориках, а дети, верхом на точно таких же, как у нее, пони – или тех же самых? – думала Джез – выезжали из тех же самых конюшен. Правда, одежды на этих детях почему-то было куда больше, чем на тех, кого знала Джез, да и волосы были как-то странно разделены на пробор.
В особенный восторг приводили ее фотографии свадеб, крещений, праздников и даже похорон, на уборке урожая, рыбалке или охоте. Ее прадед, всю жизнь используя только естественное освещение, явно не лишен был искры божией в плане композиции: фотографии выходили насыщенными и ясными, что еще больше подстегивало воображение девочки. Ей хотелось знать имена людей на фотографиях и кем они ей приходятся. Какая еда дымится в котлах, вокруг которых с мисками в руках выстроились ковбои? Кто владелец автомобиля со странным названием «Уайт-Стимер»? Научился ли ее прадедушка говорить по-китайски со своими поварами или же они объяснялись на английском? Почему клеймение скота – самое важное событие в году? Неужели на самом деле так уж необходимо выжигать клеймо теленку? Ведь это же больно.
Но больше всего Джез обожала предания о ранчо Килкулленов, рассказы о долгих, в целый год, сражениях с ящуром и техасской лихорадкой, клещом, о еженедельных парильнях и уничтожении блох – процедуре, через которую терпеливо проходили все дети ранчо; о ежегодных состязаниях по ловле окуней в водоемах, которых полным-полно среди пастбищ в сотни квадратных миль.
Существовали на ранчо и свои легенды – то ли правда, то ли вымысел, кто знает? – например, о францисканской гробнице, столь древней, что ни один человек не назвал бы ее точного возраста. Предполагалось, что гробница эта расположена где-то на вершине Портола-Пик, и прадедушка Джез верил, что в юности как-то набрел на нее. Дед Джез уже не бродил по горам в поисках гробницы, так что отец не мог с полной уверенностью сказать, существует ли она на самом деле.
Подчас, когда Сьюзи с горничными, закончив работу, расходились по домам, а Рози удавалось отправить спать, Джез любила, примостившись на низком стульчике у ног отца, засидеться в комнате, где хранился архив, и погрузиться в иную галактику, тоже населенную людьми и ставшую для нее куда более реальной, чем сама реальность. Майк позволял дочери засиживаться там допоздна, вызывая тем самым неудовольствие Рози, и узы, объединявшие их двоих – мужчину, ни словом не обмолвившегося о своем одиночестве, и ребенка, не позволявшего себе в нем признаться, – становились все крепче. Когда же Майк с неохотой признавал, что пора отпустить девочку спать, он на прощание пел ей одну из своих – или ее – любимых песенок: «Клементайн», «О, Сюзанна» или «Старый вулкан», на которых вырос сам. Если Джез, лежа в постели, вспоминала мелодию одной из шведских колыбельных, она позволяла себе промурлыкать мелодию только после того, как отец выходил.
В какой-то момент в первые годы супружества до Майка Килкуллена стали доходить слухи, распускаемые колонками светских новостей, что у Сильвии Норберг роман с ее партнером по последнему фильму. Сам он этих колонок не читал, но какому же мужу какой знаменитости позволят остаться в неведении? Сильвия подготовила его к возможности подобных выпадов в свой адрес еще до свадьбы:
– Они все равно будут жужжать, что я сплю с кем-нибудь, не с мужчинами, так с женщинами. Но если я тебе дорога, постарайся не обращать внимания на эту чепуху.
И правда, учитывая молодость, красоту и тот факт, что она много времени проводит одна, сплетен о Сильвии ходило еще на удивление мало. Так успокаивал себя Майк, втайне надеясь, что ни Сьюзи, ни Рози не услышат и не прочтут подобных наветов. Понятно, они не очень-то в них поверят, однако мысль о том, что подобная мерзость достигнет слуха кого-то из близких, его беспокоила.
Слухи не утихали еще несколько лет, словно старая кровоточащая рана, которая никак не зарубцуется, но он отказывался даже заводить речь на эту тему, когда в промежутках между съемками Сильвия возвращалась на ранчо. Ее способность озарять окружающий мир своим присутствием осталась прежней. Майк не помнил, чтобы видел жену задумчивой, недовольной или просто рассеянной, погруженной в мысли о ком-то другом или о чем-то в этом роде. И улыбка ее никогда не становилась мечтательно-отвлеченной. Когда Сильвия приезжала на ранчо, она принадлежала ему каждой клеточкой. Она излечивала его своей любовью, так что даже легкое беспокойство, считал Майк, было бы слишком большой честью для сплетников.
В 1967 году Майк внезапно понял, что Джез, проучившаяся уже полгода в школе, почти достигла того возраста, когда слухи могут долететь до ее ушей: из болтовни родителей тех детей, с которыми она училась в Сан-Хуан-Капистрано, или из разговоров учителей. Да бог его знает, сколько злобных источников существует на свете!
Ради дочери Майк решился на то, чего упорно избегал ради самого себя: он поговорил с женой. Может, она сумеет предпринять какие-то шаги, чтобы заткнуть рты этим сплетникам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161