Дэни в свои три с половиной года могла подниматься по лестнице с трудом, только держась за перила, поочередно приставляя одну ногу к другой, передвигаться по ступенькам; Дэзи всегда была готова петь песни каждому, кто хотел ее слушать, называла любое животное, увиденное на картинке в книжке, и любую травинку в лесу, умела поставить всякую вещь на кухне на должное место, сама ела и чистила зубы; Дэни умела построить башню только из двух кубиков, знала, как перевернуть сразу три или четыре страницы в книге, но так и не научилась листать их по одной и понимала лишь самые простые словесные команды.
И тем не менее именно с Дэни Франческа проводила наиболее мирные и покойные минуты. В беззащитности Дэни была ее сила, ибо всякий видевший ее испытывал импульсивное желание защитить девочку. Дэни всегда была счастлива, поскольку ничто не расстраивало ее. Если у нее что-нибудь не получалось, она не впадала в неистовство и ни в коем случае не стала бы яростно колотить по столу, как поступила в один прекрасный момент Дэзи, осознав, что еще не умеет читать. Дэни не задавала, подобно Дэзи, бесчисленных вопросов, не докучала Франческе требованиями влезть на дерево, поймать земляного червя, сделать ей куличик из песка, приручить колибри, идти гулять в лес, собирать камушки на пляже-и все это немедленно и одновременно.
Каждую неделю либо Марго, либо Мэтти Файерстоун по телефону справлялись, как идут дела у беглецов, и Франческа всякий раз могла с гордостью сообщить, что у них все хорошо. Она была настолько переполнена своими материнскими чувствами, что ей не пришлось сожалеть о тех годах, когда она была кинозвездой, или месяцах, в течение которых ей довелось побыть княгиней. Любовь к Дэзи и Даниэль и страх за них надежно ограждали ее от эмоций, некогда владевших ею. Создавалось впечатление, что Франческа, внутри которой, казалось, когда-то был спрятан гигантский магнит, безотказно и безостановочно притягивавший новых и новых мужчин, сумела изменить свои природные свойства. Порой она, окинув мысленным взором свою жизнью в отрыве от остального мира, на короткое мгновение вспоминала те дни, когда любила Стаха и бормотала строки из Гамлета:
Есть нечто в пламени любви,
Которое ее саму и губит.
Однако, возвращаясь к своей теперешней жизни, она тут же вспоминала, что никогда не любила роль Офелии.
— Я не понимаю ее, — сказал как-то Мэтти, обращаясь к Марго. — Как может такая женщина, если она не совсем спятила, заточить себя в полном одиночестве, довольствуясь компанией Маши и малышек? Разве такая жизнь — для нее, я тебя спрашиваю? Это не укладывается у меня в голове.
— Она играет сейчас величайшую роль в своей жизни, — ответила Марго.
— Чепуха! Когда она отколола свой номер с князем, ты говорила то же самое.
— Мэтти, ты, кажется, действительно ничего не понял. История с князем — всего лишь проходное амплуа по сравнению с ее нынешней ролью матери-тигрицы. Теперь у нее есть двое бесценных детей, которых надо растить и оберегать, и она действительно ни в ком и ни в чем не нуждается — ни в мужчинах, ни в ролях, ни даже в друзьях. Все переменится, когда дети станут постарше, я тебе обещаю, но сейчас она привязана к ним намертво и знать не хочет ни о чем другом, ничто иное не имеет для нее никакого значения.
— Это тебе в голову пришла тогда грандиозная мысль тащить ее с собой в Европу, — обреченно вздохнул Мэтти. — Если бы не та поездка, она по-прежнему оставалась бы величайшей звездой в нашем бизнесе…
— Не стоит оглядываться назад, Мэтти. Этим делу не поможешь.
Дэзи заговорила в пятнадцать месяцев, перемежая непрерывный поток детской тарабарщины названиями предметов, произносимыми ясно и четко, и еще несколькими глаголами, в основном выражавшими требования. К двум годам она научилась складывать слова в короткие фразы, передававшие ее непосредственный жизненный опыт. «Дэзи не боится грома», — заявляла она, например, схватив при этом Машину руку и крепко стиснув ее. Франческа, волнуясь, ожидала признаков развития речи у Дэни, которая умела говорить «мама», «Аша» вместо «Маша» и «Дэй» вместо «Дэзи», но дальше этого не продвинулась; девочка издавала главным образом отдельные звуки, соединяя их в ничего не значащие, случайные и бессмысленные, плохо выговариваемые сочетания. Она терпеливо ждала и пыталась обучить Дэни, но малышка сумела обогатить свой лексикон лишь несколькими простейшими словами: «да», «нет», «птица», «горячо». Но, к своему немалому ужасу, Франческа стала замечать, что Дэзи тоже начала пользоваться в разговорах с Дэни ее запасом слов и мычанием, и, прислушиваясь к тому, как близнецы общаются друг с другом, напоминая пару идиотов, чувствовала, что у нее холодеют руки и ноги. Она боялась сделать замечание Дэзи, надеясь, что этот странный феномен, если не обращать на него внимания, пройдет сам собой. Но вместо этого положение только ухудшалось. Наконец, когда девочкам исполнилось три года, Франческа как-то спросила Дэзи с самым безразличным видом:
— Дэзи, о чем вы разговаривали с Дэни?
— Она хотела поиграть в мою куклу, но, когда я уступила ей, она уже не захотела.
— А почему ты разговариваешь с ней таким способом, Дэзи?
— Каким?
— Ну, вы только что объяснились с помощью каких-то смешных звуков. Не так, как ты говоришь со мной.
— Но она умеет только так, мама.
— И ты понимаешь все, что она говорит?
— Конечно.
— О чем еще вы разговаривали?
— Я не знаю. — Дэзи выглядела озадаченной. — Мы просто разговариваем.
Вечером, укладывая девочек спать, Франческа опять услышала, что они издают свои странные звуки.
— Что она сказала сейчас, Дэзи?
— Дэни сказала: «Еще один поцелуй». Значит, она хочет, чтобы ты еще раз поцеловала ее на ночь.
— А ты не могла бы научить ее говорить это слово так, как говоришь сама?
— Не знаю, думаю, вряд ли.
— Может быть, ты попробуешь?
— Хорошо, мама. Поцелуй меня еще раз, ладно?
* * *
Тем же вечером Франческа заговорила с Машей о странном способе общения близнецов между собой.
— Да, мадам, я сама много раз замечала, — медленно проговорила Маша. — Это напоминает мне один случай в России, о котором я слышала в детстве, примерно полсотни лет назад. В соседней деревне жила пара близнецов, и я хорошо помню, как моя мама шепталась о них с моей теткой, ее сестрой. Эти близнецы всегда разговаривали между собой на никому не понятном языке. Люди думали, что они…
— Они выросли нормальными, Маша?
— О да, мадам. Когда они подросли, то покончили с этим, и к тому времени, как им исполнилось шесть или около того, все уже считали, что они забыли свой язык. Они стали говорить, как все остальные люди. Но потом я уехала из дома и больше ничего о них не слышала, — закончила Маша, сокрушенно качая головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
И тем не менее именно с Дэни Франческа проводила наиболее мирные и покойные минуты. В беззащитности Дэни была ее сила, ибо всякий видевший ее испытывал импульсивное желание защитить девочку. Дэни всегда была счастлива, поскольку ничто не расстраивало ее. Если у нее что-нибудь не получалось, она не впадала в неистовство и ни в коем случае не стала бы яростно колотить по столу, как поступила в один прекрасный момент Дэзи, осознав, что еще не умеет читать. Дэни не задавала, подобно Дэзи, бесчисленных вопросов, не докучала Франческе требованиями влезть на дерево, поймать земляного червя, сделать ей куличик из песка, приручить колибри, идти гулять в лес, собирать камушки на пляже-и все это немедленно и одновременно.
Каждую неделю либо Марго, либо Мэтти Файерстоун по телефону справлялись, как идут дела у беглецов, и Франческа всякий раз могла с гордостью сообщить, что у них все хорошо. Она была настолько переполнена своими материнскими чувствами, что ей не пришлось сожалеть о тех годах, когда она была кинозвездой, или месяцах, в течение которых ей довелось побыть княгиней. Любовь к Дэзи и Даниэль и страх за них надежно ограждали ее от эмоций, некогда владевших ею. Создавалось впечатление, что Франческа, внутри которой, казалось, когда-то был спрятан гигантский магнит, безотказно и безостановочно притягивавший новых и новых мужчин, сумела изменить свои природные свойства. Порой она, окинув мысленным взором свою жизнью в отрыве от остального мира, на короткое мгновение вспоминала те дни, когда любила Стаха и бормотала строки из Гамлета:
Есть нечто в пламени любви,
Которое ее саму и губит.
Однако, возвращаясь к своей теперешней жизни, она тут же вспоминала, что никогда не любила роль Офелии.
— Я не понимаю ее, — сказал как-то Мэтти, обращаясь к Марго. — Как может такая женщина, если она не совсем спятила, заточить себя в полном одиночестве, довольствуясь компанией Маши и малышек? Разве такая жизнь — для нее, я тебя спрашиваю? Это не укладывается у меня в голове.
— Она играет сейчас величайшую роль в своей жизни, — ответила Марго.
— Чепуха! Когда она отколола свой номер с князем, ты говорила то же самое.
— Мэтти, ты, кажется, действительно ничего не понял. История с князем — всего лишь проходное амплуа по сравнению с ее нынешней ролью матери-тигрицы. Теперь у нее есть двое бесценных детей, которых надо растить и оберегать, и она действительно ни в ком и ни в чем не нуждается — ни в мужчинах, ни в ролях, ни даже в друзьях. Все переменится, когда дети станут постарше, я тебе обещаю, но сейчас она привязана к ним намертво и знать не хочет ни о чем другом, ничто иное не имеет для нее никакого значения.
— Это тебе в голову пришла тогда грандиозная мысль тащить ее с собой в Европу, — обреченно вздохнул Мэтти. — Если бы не та поездка, она по-прежнему оставалась бы величайшей звездой в нашем бизнесе…
— Не стоит оглядываться назад, Мэтти. Этим делу не поможешь.
Дэзи заговорила в пятнадцать месяцев, перемежая непрерывный поток детской тарабарщины названиями предметов, произносимыми ясно и четко, и еще несколькими глаголами, в основном выражавшими требования. К двум годам она научилась складывать слова в короткие фразы, передававшие ее непосредственный жизненный опыт. «Дэзи не боится грома», — заявляла она, например, схватив при этом Машину руку и крепко стиснув ее. Франческа, волнуясь, ожидала признаков развития речи у Дэни, которая умела говорить «мама», «Аша» вместо «Маша» и «Дэй» вместо «Дэзи», но дальше этого не продвинулась; девочка издавала главным образом отдельные звуки, соединяя их в ничего не значащие, случайные и бессмысленные, плохо выговариваемые сочетания. Она терпеливо ждала и пыталась обучить Дэни, но малышка сумела обогатить свой лексикон лишь несколькими простейшими словами: «да», «нет», «птица», «горячо». Но, к своему немалому ужасу, Франческа стала замечать, что Дэзи тоже начала пользоваться в разговорах с Дэни ее запасом слов и мычанием, и, прислушиваясь к тому, как близнецы общаются друг с другом, напоминая пару идиотов, чувствовала, что у нее холодеют руки и ноги. Она боялась сделать замечание Дэзи, надеясь, что этот странный феномен, если не обращать на него внимания, пройдет сам собой. Но вместо этого положение только ухудшалось. Наконец, когда девочкам исполнилось три года, Франческа как-то спросила Дэзи с самым безразличным видом:
— Дэзи, о чем вы разговаривали с Дэни?
— Она хотела поиграть в мою куклу, но, когда я уступила ей, она уже не захотела.
— А почему ты разговариваешь с ней таким способом, Дэзи?
— Каким?
— Ну, вы только что объяснились с помощью каких-то смешных звуков. Не так, как ты говоришь со мной.
— Но она умеет только так, мама.
— И ты понимаешь все, что она говорит?
— Конечно.
— О чем еще вы разговаривали?
— Я не знаю. — Дэзи выглядела озадаченной. — Мы просто разговариваем.
Вечером, укладывая девочек спать, Франческа опять услышала, что они издают свои странные звуки.
— Что она сказала сейчас, Дэзи?
— Дэни сказала: «Еще один поцелуй». Значит, она хочет, чтобы ты еще раз поцеловала ее на ночь.
— А ты не могла бы научить ее говорить это слово так, как говоришь сама?
— Не знаю, думаю, вряд ли.
— Может быть, ты попробуешь?
— Хорошо, мама. Поцелуй меня еще раз, ладно?
* * *
Тем же вечером Франческа заговорила с Машей о странном способе общения близнецов между собой.
— Да, мадам, я сама много раз замечала, — медленно проговорила Маша. — Это напоминает мне один случай в России, о котором я слышала в детстве, примерно полсотни лет назад. В соседней деревне жила пара близнецов, и я хорошо помню, как моя мама шепталась о них с моей теткой, ее сестрой. Эти близнецы всегда разговаривали между собой на никому не понятном языке. Люди думали, что они…
— Они выросли нормальными, Маша?
— О да, мадам. Когда они подросли, то покончили с этим, и к тому времени, как им исполнилось шесть или около того, все уже считали, что они забыли свой язык. Они стали говорить, как все остальные люди. Но потом я уехала из дома и больше ничего о них не слышала, — закончила Маша, сокрушенно качая головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144