Русскому правительству необходимо заблаговременно подумать об усилении своего влияния на Дальнем Востоке. (Генерал Куропаткин, например, с военной прямотой предлагал «обратить Китай в Бухару» и указывал на опыт славного Скобелева.) Кульминацией этой экспансии явился бы приезд в Петербург депутации из Пекина с просьбой принять население Китая, Тибета и Маньчжурии в российское подданство. Проект был настолько смел, что осторожный и осмотрительный Александр III оставил на документе изумленную визу: «Все это так ново и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха…» Николаю II, занявшему отцовский трон, этот проект свалился на голову по наследству. Растерявшись, он не нашел ничего лучше, как посоветоваться с Витте. Затем каким-то образом к делу подключился тибетский врач Бадмаев… Все завершилось тем, что в 1904 году в Лхасу вступили англичане и стали вновь приглядываться к Афганистану.
Под ясным и прямым взглядом своего собеседника Лавр Георгиевич смущенно потупился. Что и говорить, Николай II не рожден настоящим самодержцем. Чиновничек, «человек 20-го числа»…Внезапный разговор двух офицеров, китайского и русского, протекал вопреки восточным канонам. Обыкновенно беседующие не торопятся – это попросту неприлично. Сидят, потягивают кальян, роняют замечания и ухитряются высказать вроде бы все, но, по сути дела, ничего нового не выдать. На этот раз корнилов-ский собеседник поразил его своей необыкновенной откровенностью. Чан Кайши с горечью поведал, что в Китае патриотические чувства объявлены атавизмом, вредным пережитком и ленивые, заплывшие жиром сановники гордятся полнейшим отсутствием национального самосознания.
В голосе китайца зазвучали живые человеческие нотки. Лавр Георгиевич бросил на него летучий, но острый взгляд. Нет, боль национального унижения звучала натурально. Корнилов удивился. Обыкновенно китайцы умело маскируют душевные порывы. Даже при разговоре о смерти близких они обязаны улыбаться, ибо никто из посторонних не должен огорчаться чужой бедой.
Помогая молодому человеку справиться со смущением, Корнилов заговорил о своей недавней находке в книжной лавке: он купил китайский перевод «Капитанской дочки» Пушкина и редкое издание Конфуция.
– Конфуция? – удивился Чан Кайши. – Но это же высохший тысячелетний труп!
Он вполне оправился от недавнего припадка откровенности, и дальнейшая беседа стала вновь напоминать искусное фехтование на словах.
В завершение разговора Чан Кайши словно невзначай проговорился, что, по сведениям, англичане носятся с планом раздела Афганистана и предлагают императрице Цыси захватить Бадах-шан (Памир). Но разве эта провинция не принадлежит России как наследство от недавнего Кокандского ханства?
В словах китайского офицера Корнилову послышался упрек в пассивности. Но разве он бездельничает, развлекается вместе с посольскими? Он рвется на север… так не пускают же! Смешно сказать: о том, что ныне происходит в приграничных провинциях Индии и Афганистана, он знал гораздо больше, когда тянул лямку в Туркестане. Здесь же, в Пекине, – как в клетке! А тем временем срок его пребывания в Китае истекает – скоро уже четыре года. По обычаям русской армии ему предстоит, как военному, отбыть командный ценз в войсках, в строю… Чан Кайши тонко улыбнулся и многообещающе обронил китайскую поговорку, схожую с русской: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».
Они сердечно распрощались, а вскоре Лавр Георгиевич получил долгожданное разрешение поехать на север, в район Пешавара.
Разговор с молодым китайским офицером, уехавшим в Японию учиться, долго не выходил у Корнилова из головы. Чего добился Чан Кайши, втянув его в беседу, вернее, в чем емуудалось заставить проговориться русского военного агента? Как будто бы ни в чем… Тогда хочешь не хочешь, а выходило, что этот разговор помог получить разрешение на поездку в Пешавар. Однако какой же в этом расчет для самого Чан Кайши?..
Ничего не решив, Лавр Георгиевич стал собираться в дорогу.
Англичане тщательно обставили поездку русского военного агента. Лавр Георгиевич чувствовал себя как взнузданный конь: ни шага в сторону. Даже своими острыми глазами степняка он сумел разглядеть очень немного – ровно столько, сколько ему позволили, казалось бы, сердечные, улыбчивые на все зубы хозяева. Корнилов убедился, что англичане умеют льстить не хуже самого ничтожного китайского чиновника.
Впрочем, сквозь бархатную перчатку вынужденного гостеприимства то и дело давала себя знать железная рука давнишнего непримиримого соперника. Так, генерал Барроу, начальник английского гарнизона, сумел в первый же час за традиционным чаепитием вклеить презрительное напоминание о том, что Россия всего каких-то двести лет назад, только при Петре Великом, избавилась наконец от унизительной дани крымскому хану.
Старый колониальный служака, генерал Барроу демонстрировал истинно азиатскую выучку. В Азии обыкновенно позволяют себе резкость и грубость только в том случае, если чувствуют за собой перевес в силе. Корнилову ничего не оставалось, как мобилизовать свою выдержку и до последней пуговицы застегнуться в мундир дипломатической вежливости. Ему во что бы то ни стало требовалось получить возможность хоть краем глаза взглянуть на оборонительные линии по Инду.
Генерал представил русскому гостю двух своих помощников. Оба осклабились, однако имена свои произнесли невнятно. Один из них был в чине капитана. От Корнилова не укрылось, как этот капитан взглянул на старинный перстень на его мизинце – словно на давнишнего знакомого. Лавр Георгиевич понял, что этот словоохотливый и улыбчивый без всякой меры офицер представляет здесь английскую секретную службу. Скорее всего он и будет его спутником в поездке.
«Сэр Эбан…» – так несколько раз за время разговора обращался генерал Барроу к капитану. Корнилов насторожил слух. Сомнений не оставалось: офицер-секретчик был не англичанином, а иудеем. Впрочем, об этом свидетельствовала и физиономия чернявого улыбчивого капитана, особенно выражение восточных маслянистых глаз.
Генерал Барроу дал разрешение лишь на осмотр Пишинского укрепленного лагеря. Правда, добавил, что гость сможет присутствовать на военных маневрах. Настаивать, спорить было бесполезно. Генерал демонстрировал высокую колониальную дрессировку: сквозь его изысканную вежливость так и лучилось британское высокомерие.
Это был старый агент британской секретной службы на Востоке Абба Эбан, впоследствии министр иностранных дел Израиля.
Ранним утром капитан, спутник Корнилова, заехал за гостем в гостиницу. Он был одет по-дорожному, с фляжкой на ремне. Лавр Георгиевич, собираясь, оставил чемодан в номере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
Под ясным и прямым взглядом своего собеседника Лавр Георгиевич смущенно потупился. Что и говорить, Николай II не рожден настоящим самодержцем. Чиновничек, «человек 20-го числа»…Внезапный разговор двух офицеров, китайского и русского, протекал вопреки восточным канонам. Обыкновенно беседующие не торопятся – это попросту неприлично. Сидят, потягивают кальян, роняют замечания и ухитряются высказать вроде бы все, но, по сути дела, ничего нового не выдать. На этот раз корнилов-ский собеседник поразил его своей необыкновенной откровенностью. Чан Кайши с горечью поведал, что в Китае патриотические чувства объявлены атавизмом, вредным пережитком и ленивые, заплывшие жиром сановники гордятся полнейшим отсутствием национального самосознания.
В голосе китайца зазвучали живые человеческие нотки. Лавр Георгиевич бросил на него летучий, но острый взгляд. Нет, боль национального унижения звучала натурально. Корнилов удивился. Обыкновенно китайцы умело маскируют душевные порывы. Даже при разговоре о смерти близких они обязаны улыбаться, ибо никто из посторонних не должен огорчаться чужой бедой.
Помогая молодому человеку справиться со смущением, Корнилов заговорил о своей недавней находке в книжной лавке: он купил китайский перевод «Капитанской дочки» Пушкина и редкое издание Конфуция.
– Конфуция? – удивился Чан Кайши. – Но это же высохший тысячелетний труп!
Он вполне оправился от недавнего припадка откровенности, и дальнейшая беседа стала вновь напоминать искусное фехтование на словах.
В завершение разговора Чан Кайши словно невзначай проговорился, что, по сведениям, англичане носятся с планом раздела Афганистана и предлагают императрице Цыси захватить Бадах-шан (Памир). Но разве эта провинция не принадлежит России как наследство от недавнего Кокандского ханства?
В словах китайского офицера Корнилову послышался упрек в пассивности. Но разве он бездельничает, развлекается вместе с посольскими? Он рвется на север… так не пускают же! Смешно сказать: о том, что ныне происходит в приграничных провинциях Индии и Афганистана, он знал гораздо больше, когда тянул лямку в Туркестане. Здесь же, в Пекине, – как в клетке! А тем временем срок его пребывания в Китае истекает – скоро уже четыре года. По обычаям русской армии ему предстоит, как военному, отбыть командный ценз в войсках, в строю… Чан Кайши тонко улыбнулся и многообещающе обронил китайскую поговорку, схожую с русской: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».
Они сердечно распрощались, а вскоре Лавр Георгиевич получил долгожданное разрешение поехать на север, в район Пешавара.
Разговор с молодым китайским офицером, уехавшим в Японию учиться, долго не выходил у Корнилова из головы. Чего добился Чан Кайши, втянув его в беседу, вернее, в чем емуудалось заставить проговориться русского военного агента? Как будто бы ни в чем… Тогда хочешь не хочешь, а выходило, что этот разговор помог получить разрешение на поездку в Пешавар. Однако какой же в этом расчет для самого Чан Кайши?..
Ничего не решив, Лавр Георгиевич стал собираться в дорогу.
Англичане тщательно обставили поездку русского военного агента. Лавр Георгиевич чувствовал себя как взнузданный конь: ни шага в сторону. Даже своими острыми глазами степняка он сумел разглядеть очень немного – ровно столько, сколько ему позволили, казалось бы, сердечные, улыбчивые на все зубы хозяева. Корнилов убедился, что англичане умеют льстить не хуже самого ничтожного китайского чиновника.
Впрочем, сквозь бархатную перчатку вынужденного гостеприимства то и дело давала себя знать железная рука давнишнего непримиримого соперника. Так, генерал Барроу, начальник английского гарнизона, сумел в первый же час за традиционным чаепитием вклеить презрительное напоминание о том, что Россия всего каких-то двести лет назад, только при Петре Великом, избавилась наконец от унизительной дани крымскому хану.
Старый колониальный служака, генерал Барроу демонстрировал истинно азиатскую выучку. В Азии обыкновенно позволяют себе резкость и грубость только в том случае, если чувствуют за собой перевес в силе. Корнилову ничего не оставалось, как мобилизовать свою выдержку и до последней пуговицы застегнуться в мундир дипломатической вежливости. Ему во что бы то ни стало требовалось получить возможность хоть краем глаза взглянуть на оборонительные линии по Инду.
Генерал представил русскому гостю двух своих помощников. Оба осклабились, однако имена свои произнесли невнятно. Один из них был в чине капитана. От Корнилова не укрылось, как этот капитан взглянул на старинный перстень на его мизинце – словно на давнишнего знакомого. Лавр Георгиевич понял, что этот словоохотливый и улыбчивый без всякой меры офицер представляет здесь английскую секретную службу. Скорее всего он и будет его спутником в поездке.
«Сэр Эбан…» – так несколько раз за время разговора обращался генерал Барроу к капитану. Корнилов насторожил слух. Сомнений не оставалось: офицер-секретчик был не англичанином, а иудеем. Впрочем, об этом свидетельствовала и физиономия чернявого улыбчивого капитана, особенно выражение восточных маслянистых глаз.
Генерал Барроу дал разрешение лишь на осмотр Пишинского укрепленного лагеря. Правда, добавил, что гость сможет присутствовать на военных маневрах. Настаивать, спорить было бесполезно. Генерал демонстрировал высокую колониальную дрессировку: сквозь его изысканную вежливость так и лучилось британское высокомерие.
Это был старый агент британской секретной службы на Востоке Абба Эбан, впоследствии министр иностранных дел Израиля.
Ранним утром капитан, спутник Корнилова, заехал за гостем в гостиницу. Он был одет по-дорожному, с фляжкой на ремне. Лавр Георгиевич, собираясь, оставил чемодан в номере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185