Отволокли голубчика в Петропавловку, сунули в Алексе-евский равелин…
Протопопов был самым ненавистным из всех министров царского правительства. Он считался душой «немецкой партии» и ближайшим советником как царицы, так и грязного Распутина, носившего в придворном мире титул Друга. Так называла этого мужика сама императрица… В адрес Протопопова направлялись самые ядовитые стрелы газетной критики. Незадачливого министра внутренних дел называли главным виновником фронтовых поражений русских войск.
По вагону вперевалку прошли два солдата: шинели внакидку, шапки на затылке. Идут, лениво поплевывают подсолнечной шелухой. Генеральские погоны вызвали у них ухмылку. Прошли мимо и от двери враз оглянулись, не переставая скалиться. Лавр Георгиевич стиснул зубы и прикрыл глаза, как от невыносимой боли. Что сделалось с армией?! Позор!
Впрочем, Приказ № 1 и был рассчитан на свободу для солдат. Однако какая армия без офицерства, без подчинения командам? При этом новые правители России громогласно объявили о своем стремлении воевать до окончательной победы. С такими вот солдатами? Любопытно, как они рассчитывают удержать их в залитых грязью окопах и заставить послушно вылезать на бруствер, чтобы, уставя штык перед собой, бежать на вражеские укрепления?
Поневоле выходило, что власть новая, свергнув старую, собиралась продолжать постылую войну. Тогда за что же покрывались плесенью в сырых петропавловских казематах ветхие царские министры?
Что и говорить, в нелегкий час свалилось на него это неожиданное назначение в столицу…
Лавр Георгиевич уезжал с фронта, когда войска приводились к присяге новой власти. Боевые офицеры, нисколько не таясь, озлобленно сквернословили. Прежде присягали трону, государю. А теперь? «Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавившему Российское государство, впредь до установления воли народа при посредстве Учредительного собрания». Как можно присягать подобной белиберде?
Еще на вокзале Лавр Георгиевич узнал, что на Румынском фронте какой-то старик генерал попросту не вынес небывалого унижения и умер от разрыва сердца.
В невеселом настроении оставлял Корнилов фронт. Он уловил общее солдатское движение: домой, отвоевались! Кровь, грязь, увечья обрыдли всем. Однако в Петрограде ни о каком мире не хотели слышать. Наоборот, воюем до победного конца. И тут же, словно обухом по голове, этот безобразный, деморализующий военных Приказ № 1. Выходило, что фронт и тыл пошли между собой враздрай. Это было опасно, даже гибельно.
Офицеров удручало, что с первого же часа после злополучного приказа фронт вылез из окопов и увлеченно замитинговал. Сбиваясь в безобразные толпы, солдаты задирали бороды и жадно слушали, что выкрикивают им очкастенькие прапорщики из вольноопределяющихся. Свобода, равенство, братство… Скидывали ненавистных командиров. Повсеместно проводились выборы каких-то комитетов. Вместо погон на плечах повязывали на рукав красный лоскут. Шапки заламывались на затылок, глаза глядели дерзко. Напуганные офицеры прикусили языки. Многие под разными предлогами подавались в тыл. Армия разваливалась на глазах.
Недавняя парочка наглецов солдат, прошедших через вагон… А вагон был офицерский. «Да-а… с такими навоюешь!»
Год назад, в германском плену, в бараке, кутаясь в серое солдатское одеяльце, Корнилов желчно обсуждал со своим товарищем по несчастью генералом Мартыновым позорнейшие слухи о том, что творилось на Родине вокруг Зимнего дворца и в кулуарах Государственной думы. Впечатление было такое, будто Россия сошла с ума. Думские лидеры в обличениях царской семьи потеряли всяческую совесть. Грязь лилась потоком. Особенно доставалось царице Александре Федоровне… Теряя самообладание, Корнилов злобно признался: «Моя бы воля, я бы всех этих гучковых-милюковых с удовольствием повесил на одной осине!»
И вот совершенно неожиданно и с Гучковым и с Милюковым пришлось оказаться в одной упряжке!
«Кысмет!» – как восклицают в таких случаях на Востоке. (Судьба!)
В тот день, когда Лавр Георгиевич появился в громадном кабинете с окнами на Дворцовую площадь, новые власти обнародовали еще одно свое постановление: Приказ № 2. Оно также относилось к армии. Если первым приказом отменялось титулование и отдавание чести, то вторым солдаты прямо-таки натравливались на офицеров: им разрешалось не только отстранять от командования неугодных офицеров, но даже их безжалостно истреблять. Такие разрушительные распоряжения мог изобретать только самый лютый враг!
Революционный Петроград показал пример бесчеловечной расправы с офицерством. Особенно отличились военные моряки. В Кронштадте, под самым боком у правительства, матросы убили двух адмиралов, а более двух сотен офицеров сбросили в море с привязанными к шее колосниками.
Русской армии грозило полное уничтожение.
Человек военный, Лавр Георгиевич понимал, что любая армия держится на дисциплине, она живет и действует на беспрекословном исполнении приказов. А своего всевластия как командующего Корнилов как раз и не ощутил. Войска округа крайне вяло отзывались на решения своего штаба. В столичном гарнизоне все уверенней хозяйничал Совет рабочих и солдатских депутатов. В его состав на митингах было избрано 2 тысячи тыловых безграмотных солдат и 800 рабочих самой низкой квалификации. Заседания Совета напоминали бесконечный громогласный митинг. Депутаты от воинских частей являлись на заседания с заряженными винтовками.
В эти первые дни революционной власти генерал Корнилов оказался на самом стыке упорного противоборства Временного правительства и Совета.
Сидеть без дела Корнилов не любил и не привык. В голове его родился план: преобразовать столичный округ в Петроградский фронт. Таким образом он получит права командующего войсками фронта. Своей властью он все запасные батальоны, находившиеся в столице, развернет в полки и бригады. Свежие подразделения немедленно отправятся на передовую. На их место для отдыха и переформирования прибудут фронтовые части. Петроград быстро очистится от разнузданных тыловиков.
Однако в исполкоме Совета мгновенно раскусили генеральский замысел. Солдаты не захотели вновь почувствовать власть строя и команды.
Корнилову пришлось невольно обратиться к тому, кто уселся на самом верху военной власти – к военному министру Временного правительства.
В молодые свои годы будущий военный министр прославился как отчаянный сорвиголова. Не пожелав учиться, он убежал из дома и отправился на юг Африки, в Трансвааль, на бурскую войну. Побывал он и в Маньчжурии и даже угодил в японский плен… Одно время Гучков слыл сторонником Столыпина, затем вдруг от него шарахнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
Протопопов был самым ненавистным из всех министров царского правительства. Он считался душой «немецкой партии» и ближайшим советником как царицы, так и грязного Распутина, носившего в придворном мире титул Друга. Так называла этого мужика сама императрица… В адрес Протопопова направлялись самые ядовитые стрелы газетной критики. Незадачливого министра внутренних дел называли главным виновником фронтовых поражений русских войск.
По вагону вперевалку прошли два солдата: шинели внакидку, шапки на затылке. Идут, лениво поплевывают подсолнечной шелухой. Генеральские погоны вызвали у них ухмылку. Прошли мимо и от двери враз оглянулись, не переставая скалиться. Лавр Георгиевич стиснул зубы и прикрыл глаза, как от невыносимой боли. Что сделалось с армией?! Позор!
Впрочем, Приказ № 1 и был рассчитан на свободу для солдат. Однако какая армия без офицерства, без подчинения командам? При этом новые правители России громогласно объявили о своем стремлении воевать до окончательной победы. С такими вот солдатами? Любопытно, как они рассчитывают удержать их в залитых грязью окопах и заставить послушно вылезать на бруствер, чтобы, уставя штык перед собой, бежать на вражеские укрепления?
Поневоле выходило, что власть новая, свергнув старую, собиралась продолжать постылую войну. Тогда за что же покрывались плесенью в сырых петропавловских казематах ветхие царские министры?
Что и говорить, в нелегкий час свалилось на него это неожиданное назначение в столицу…
Лавр Георгиевич уезжал с фронта, когда войска приводились к присяге новой власти. Боевые офицеры, нисколько не таясь, озлобленно сквернословили. Прежде присягали трону, государю. А теперь? «Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавившему Российское государство, впредь до установления воли народа при посредстве Учредительного собрания». Как можно присягать подобной белиберде?
Еще на вокзале Лавр Георгиевич узнал, что на Румынском фронте какой-то старик генерал попросту не вынес небывалого унижения и умер от разрыва сердца.
В невеселом настроении оставлял Корнилов фронт. Он уловил общее солдатское движение: домой, отвоевались! Кровь, грязь, увечья обрыдли всем. Однако в Петрограде ни о каком мире не хотели слышать. Наоборот, воюем до победного конца. И тут же, словно обухом по голове, этот безобразный, деморализующий военных Приказ № 1. Выходило, что фронт и тыл пошли между собой враздрай. Это было опасно, даже гибельно.
Офицеров удручало, что с первого же часа после злополучного приказа фронт вылез из окопов и увлеченно замитинговал. Сбиваясь в безобразные толпы, солдаты задирали бороды и жадно слушали, что выкрикивают им очкастенькие прапорщики из вольноопределяющихся. Свобода, равенство, братство… Скидывали ненавистных командиров. Повсеместно проводились выборы каких-то комитетов. Вместо погон на плечах повязывали на рукав красный лоскут. Шапки заламывались на затылок, глаза глядели дерзко. Напуганные офицеры прикусили языки. Многие под разными предлогами подавались в тыл. Армия разваливалась на глазах.
Недавняя парочка наглецов солдат, прошедших через вагон… А вагон был офицерский. «Да-а… с такими навоюешь!»
Год назад, в германском плену, в бараке, кутаясь в серое солдатское одеяльце, Корнилов желчно обсуждал со своим товарищем по несчастью генералом Мартыновым позорнейшие слухи о том, что творилось на Родине вокруг Зимнего дворца и в кулуарах Государственной думы. Впечатление было такое, будто Россия сошла с ума. Думские лидеры в обличениях царской семьи потеряли всяческую совесть. Грязь лилась потоком. Особенно доставалось царице Александре Федоровне… Теряя самообладание, Корнилов злобно признался: «Моя бы воля, я бы всех этих гучковых-милюковых с удовольствием повесил на одной осине!»
И вот совершенно неожиданно и с Гучковым и с Милюковым пришлось оказаться в одной упряжке!
«Кысмет!» – как восклицают в таких случаях на Востоке. (Судьба!)
В тот день, когда Лавр Георгиевич появился в громадном кабинете с окнами на Дворцовую площадь, новые власти обнародовали еще одно свое постановление: Приказ № 2. Оно также относилось к армии. Если первым приказом отменялось титулование и отдавание чести, то вторым солдаты прямо-таки натравливались на офицеров: им разрешалось не только отстранять от командования неугодных офицеров, но даже их безжалостно истреблять. Такие разрушительные распоряжения мог изобретать только самый лютый враг!
Революционный Петроград показал пример бесчеловечной расправы с офицерством. Особенно отличились военные моряки. В Кронштадте, под самым боком у правительства, матросы убили двух адмиралов, а более двух сотен офицеров сбросили в море с привязанными к шее колосниками.
Русской армии грозило полное уничтожение.
Человек военный, Лавр Георгиевич понимал, что любая армия держится на дисциплине, она живет и действует на беспрекословном исполнении приказов. А своего всевластия как командующего Корнилов как раз и не ощутил. Войска округа крайне вяло отзывались на решения своего штаба. В столичном гарнизоне все уверенней хозяйничал Совет рабочих и солдатских депутатов. В его состав на митингах было избрано 2 тысячи тыловых безграмотных солдат и 800 рабочих самой низкой квалификации. Заседания Совета напоминали бесконечный громогласный митинг. Депутаты от воинских частей являлись на заседания с заряженными винтовками.
В эти первые дни революционной власти генерал Корнилов оказался на самом стыке упорного противоборства Временного правительства и Совета.
Сидеть без дела Корнилов не любил и не привык. В голове его родился план: преобразовать столичный округ в Петроградский фронт. Таким образом он получит права командующего войсками фронта. Своей властью он все запасные батальоны, находившиеся в столице, развернет в полки и бригады. Свежие подразделения немедленно отправятся на передовую. На их место для отдыха и переформирования прибудут фронтовые части. Петроград быстро очистится от разнузданных тыловиков.
Однако в исполкоме Совета мгновенно раскусили генеральский замысел. Солдаты не захотели вновь почувствовать власть строя и команды.
Корнилову пришлось невольно обратиться к тому, кто уселся на самом верху военной власти – к военному министру Временного правительства.
В молодые свои годы будущий военный министр прославился как отчаянный сорвиголова. Не пожелав учиться, он убежал из дома и отправился на юг Африки, в Трансвааль, на бурскую войну. Побывал он и в Маньчжурии и даже угодил в японский плен… Одно время Гучков слыл сторонником Столыпина, затем вдруг от него шарахнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185