Генерал-губернатором Петрограда он назначил Савинкова. Бывшему террористу пришлось возглавить оборону, защищать столицу и правительство. Он обязывался отстоять свободу и демократию от мракобесов в военных мундирах.
Прочитав корниловское «Обращение к народу», Савинков забеспокоился. Ему доносили о настроении военных. Генералов тронула искренняя боль Корнилова за судьбу России. Новоиспеченный генерал-губернатор прикинул свои силы. Если только Корнилов вздумает на самом деле взять столицу с бою, то никакого боя не получится. Гарнизонная разболтанная шваль на серьезное сопротивление просто не способна. Эти митинговые ора-тели с полными карманами семечек страшны для обывателя и годились разве что для внезапных ночных обысков по квартирам.
Тем временем на ближние к Петрограду станции стали прибывать эшелоны с кавалерийскими частями. Назывались Дагестанский и Осетинские полки Дикой дивизии, дончаки 1-й казачьей дивизии, затем на кавалеристах замелькали околыши и лампасы желтого цвета – это спешили части славной Уссурийской диви-
зии. Керенский обмирал и неистово стучал кулаками. Савинков сдержанно посмеивался. Кавалерийские части никакой угрозы Петрограду не представляли. Они двигались по его распоряжению, отданному им еще до «мятежа». Сказывалась инерция громадного военного механизма. Войска спешили не на штурм Временного правительства, а на его защиту. Так было задумано… Однако паника вокруг Керенского была ему только на руку. Хладнокровием Савинкова восхищались. Мгновенно вспомнилась вся его боевая биография. На него смотрели как на единственного спасителя.
Снова воскресли все его безумные мечтания…
Демонстрируя чудеса хладнокровия и распорядительности, он от имени премьер-министра запретил железнодорожникам исполнять любые приказания изменника Корнилова. В критических случаях приказывалось оказывать активное сопротивление. Затем он проявил заботу о личной безопасности премьер-министра. С первых дней «мятежа» охрана Керенского поручалась революционным матросам с крейсера «Аврора».
Он добился своего: Керенский, затравленный, мятущийся, стал смотреть на генерал-губернатора столицы как на свою каменную стенку.
Это тоже входило в честолюбивые замыслы бывшего террориста и модного писателя.
Но имелись ли генералы, на которых правительство в случае чего могло бы опереться? Имелись. Немного, но нашлись: неукротимые честолюбцы Брусилов и Бонч-Бруевич и конечно же верный до гроба Верховский. К первым двум Савинков не испытывал доверия – они безоговорочно примкнут только к победителям! Зато с Верховским, шурином отчаянно трусившего премьер-министра, он мог быть совершенно откровенным. Этот раз и навсегда «поставил» на своего высокого родственника.
Верховский оказался человеком распорядительным. Он объявил, что лично сам возглавит «крестовый поход» на гнездо мятежников, на Могилев. Для этой цели он избрал фронтовые части: 55, 56, 85, 193 и 251-й пехотные полки. Затем он грозно предупредил генерала Каледина, пребывавшего в Новочеркасске, что любая казачья часть на стороне Корнилова будет считаться мятежной частью со всеми вытекающими отсюда последствиями. И лишь после этого он через газеты обратился к главному «мятежнику», генералу Корнилову: «С ужасом прочитал Ваш призыв не подчиняться законному правительству… Подумайте о гибели, в которую Вы толкаете страну!»
Своего шурина немедленно поддержал сам Керенский. Ему становилось неловко постоянно находиться за спиной Савинкова: это унижало. Он решил высунуться и напомнить о своем сущест-вовании. Обратившись к газетчикам, он еще раз объяснил, почему он так возмущен наглым ультиматумом генерала-узурпатора:
«Усматривая в предъявлении этого требования, обращенного в моем лице к Временному правительству, желание некоторых кругов русского общества воспользоваться тяжелым положением Русского государства для установления в стране государственного порядка, противоречащего завоеваниям революции, Временное правительство признало необходимым для спасения Родины, Свободы и республиканского строя уполномочить меня принять некоторые скорые меры, дабы в корне пресечь все попытки посягнуть на верховную власть в государстве, на завоеванные революцией права граждан».
Савинкову полюбились ночные бдения правительства. Как правило, заседали до рассвета. Министры уставали и легко поддавались на «железные» требования столичного генерал-губернатора. Савинков снова, как в былые боевые годы, ощутил сладостную полноту власти. Веки его глаз снова надменно приспустились. Он не церемонился с этими безвольными, ничтожными людишками, возомнившими себя, видите ли, настоящими вершителями судеб его несчастной России… В тот день, когда было решено, что Керенский должен обратиться к представителям дипломатического корпуса, министры разошлись в шестом часу утра. А к 11 часам необходимо было вновь съезжаться. Положение осажденного города требовало жертв. От руководителей страны требовалось начисто забыть о покое. «На войне как на войне, господа!»
В эти дни Савинков вспомнил о генерале Алексееве. Что ни толкуй, а эта фигура была вровень с корниловской. Алексеева призвали и принялись уговаривать на подавление «мятежа». Алексеев, битый, тертый, стал всячески увиливать, попросил времени для размышлений. Его отпустили и – на всякий случай! – утвердили в должности заместителя столичного генерал-губернатора. Чутьем старого террориста Савинков чуял, что такой человек, как Алексеев, скоро может пригодиться.
Уверенно распоряжаясь на шахматной доске событий, Савинков чувствовал себя великим игроком, способным рассчитывать варианты на множество ходов вперед, – во всяком случае, гораздо дальше любого из своих соперников. К своему великому сожалению, он совершенно упустил из виду такую вроде бы невзрачную фигуру, как Чернов (Цукерман). И многолетний лидер эсеров доказал незадачливому игроку, что в настоящих шахматах даже ничтожная пешка может побить ферзя.
Чернов (Цукерман) не только клеймил Корнилова в газетах («Гнусный мятежник…», «Уничтожение демократии…», «Превращение страны в солдатскую казарму…»), он бесстрашно отправился в эшелоны прибывающих частей (вместе с Филоненко) и стал кричать: «Не слушать приказов изменника Корнилова». Онвесьма умело обыграл верность текинцев «мятежному» генералу. «Хищные чеченцы собираются утопить русскую революцию в крови!» Однако самый сильный ход он сделал, заявив газетчикам, что ему становится подозрительным сам Керенский, превратившийся, по сути дела, в безвольную игрушку в нечистоплотных руках Савинкова.
Нечистоплотные руки… Ах, негодяй!
Расправу с оскорбителем Савинков отложил на лучшие дни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
Прочитав корниловское «Обращение к народу», Савинков забеспокоился. Ему доносили о настроении военных. Генералов тронула искренняя боль Корнилова за судьбу России. Новоиспеченный генерал-губернатор прикинул свои силы. Если только Корнилов вздумает на самом деле взять столицу с бою, то никакого боя не получится. Гарнизонная разболтанная шваль на серьезное сопротивление просто не способна. Эти митинговые ора-тели с полными карманами семечек страшны для обывателя и годились разве что для внезапных ночных обысков по квартирам.
Тем временем на ближние к Петрограду станции стали прибывать эшелоны с кавалерийскими частями. Назывались Дагестанский и Осетинские полки Дикой дивизии, дончаки 1-й казачьей дивизии, затем на кавалеристах замелькали околыши и лампасы желтого цвета – это спешили части славной Уссурийской диви-
зии. Керенский обмирал и неистово стучал кулаками. Савинков сдержанно посмеивался. Кавалерийские части никакой угрозы Петрограду не представляли. Они двигались по его распоряжению, отданному им еще до «мятежа». Сказывалась инерция громадного военного механизма. Войска спешили не на штурм Временного правительства, а на его защиту. Так было задумано… Однако паника вокруг Керенского была ему только на руку. Хладнокровием Савинкова восхищались. Мгновенно вспомнилась вся его боевая биография. На него смотрели как на единственного спасителя.
Снова воскресли все его безумные мечтания…
Демонстрируя чудеса хладнокровия и распорядительности, он от имени премьер-министра запретил железнодорожникам исполнять любые приказания изменника Корнилова. В критических случаях приказывалось оказывать активное сопротивление. Затем он проявил заботу о личной безопасности премьер-министра. С первых дней «мятежа» охрана Керенского поручалась революционным матросам с крейсера «Аврора».
Он добился своего: Керенский, затравленный, мятущийся, стал смотреть на генерал-губернатора столицы как на свою каменную стенку.
Это тоже входило в честолюбивые замыслы бывшего террориста и модного писателя.
Но имелись ли генералы, на которых правительство в случае чего могло бы опереться? Имелись. Немного, но нашлись: неукротимые честолюбцы Брусилов и Бонч-Бруевич и конечно же верный до гроба Верховский. К первым двум Савинков не испытывал доверия – они безоговорочно примкнут только к победителям! Зато с Верховским, шурином отчаянно трусившего премьер-министра, он мог быть совершенно откровенным. Этот раз и навсегда «поставил» на своего высокого родственника.
Верховский оказался человеком распорядительным. Он объявил, что лично сам возглавит «крестовый поход» на гнездо мятежников, на Могилев. Для этой цели он избрал фронтовые части: 55, 56, 85, 193 и 251-й пехотные полки. Затем он грозно предупредил генерала Каледина, пребывавшего в Новочеркасске, что любая казачья часть на стороне Корнилова будет считаться мятежной частью со всеми вытекающими отсюда последствиями. И лишь после этого он через газеты обратился к главному «мятежнику», генералу Корнилову: «С ужасом прочитал Ваш призыв не подчиняться законному правительству… Подумайте о гибели, в которую Вы толкаете страну!»
Своего шурина немедленно поддержал сам Керенский. Ему становилось неловко постоянно находиться за спиной Савинкова: это унижало. Он решил высунуться и напомнить о своем сущест-вовании. Обратившись к газетчикам, он еще раз объяснил, почему он так возмущен наглым ультиматумом генерала-узурпатора:
«Усматривая в предъявлении этого требования, обращенного в моем лице к Временному правительству, желание некоторых кругов русского общества воспользоваться тяжелым положением Русского государства для установления в стране государственного порядка, противоречащего завоеваниям революции, Временное правительство признало необходимым для спасения Родины, Свободы и республиканского строя уполномочить меня принять некоторые скорые меры, дабы в корне пресечь все попытки посягнуть на верховную власть в государстве, на завоеванные революцией права граждан».
Савинкову полюбились ночные бдения правительства. Как правило, заседали до рассвета. Министры уставали и легко поддавались на «железные» требования столичного генерал-губернатора. Савинков снова, как в былые боевые годы, ощутил сладостную полноту власти. Веки его глаз снова надменно приспустились. Он не церемонился с этими безвольными, ничтожными людишками, возомнившими себя, видите ли, настоящими вершителями судеб его несчастной России… В тот день, когда было решено, что Керенский должен обратиться к представителям дипломатического корпуса, министры разошлись в шестом часу утра. А к 11 часам необходимо было вновь съезжаться. Положение осажденного города требовало жертв. От руководителей страны требовалось начисто забыть о покое. «На войне как на войне, господа!»
В эти дни Савинков вспомнил о генерале Алексееве. Что ни толкуй, а эта фигура была вровень с корниловской. Алексеева призвали и принялись уговаривать на подавление «мятежа». Алексеев, битый, тертый, стал всячески увиливать, попросил времени для размышлений. Его отпустили и – на всякий случай! – утвердили в должности заместителя столичного генерал-губернатора. Чутьем старого террориста Савинков чуял, что такой человек, как Алексеев, скоро может пригодиться.
Уверенно распоряжаясь на шахматной доске событий, Савинков чувствовал себя великим игроком, способным рассчитывать варианты на множество ходов вперед, – во всяком случае, гораздо дальше любого из своих соперников. К своему великому сожалению, он совершенно упустил из виду такую вроде бы невзрачную фигуру, как Чернов (Цукерман). И многолетний лидер эсеров доказал незадачливому игроку, что в настоящих шахматах даже ничтожная пешка может побить ферзя.
Чернов (Цукерман) не только клеймил Корнилова в газетах («Гнусный мятежник…», «Уничтожение демократии…», «Превращение страны в солдатскую казарму…»), он бесстрашно отправился в эшелоны прибывающих частей (вместе с Филоненко) и стал кричать: «Не слушать приказов изменника Корнилова». Онвесьма умело обыграл верность текинцев «мятежному» генералу. «Хищные чеченцы собираются утопить русскую революцию в крови!» Однако самый сильный ход он сделал, заявив газетчикам, что ему становится подозрительным сам Керенский, превратившийся, по сути дела, в безвольную игрушку в нечистоплотных руках Савинкова.
Нечистоплотные руки… Ах, негодяй!
Расправу с оскорбителем Савинков отложил на лучшие дни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185