Носы у всех были почему-то острые, как шилья, и глаза тоже – острые, бегающие. К тому же приходили они всегда вечером или ночью, долго шептались с Серафимой в ее комнате.
Костя жил в другой со Звягиным.
– Ну, нар-родец! – каждый раз говорил Тарас, возвращаясь с улицы. – Открещиваются друг от друга, как… И от меня один зверюга крестом сегодня отгородился, словно я черт какой. Одно слово – староверы.
– Балуются тут в лесах людишки-то, – объяснила в конце концов Серафима. – Глухомань, ни царя, ни закона тут. Вот люди и привыкли обороняться.
– Крестом? – насмешливо спросил Тарас.
– А что же… Помогает, – строго ответила на это Серафима.
А однажды Звягин, моргая удивленно круглыми глазами на круглом, как блин, лице, сообщил, захлебываясь от торопливости:
– Тут, в этой деревушке… тетка ейная живет! Понятно?
– Что за тетка? Чья тетка?
– Да ее, Серафимкина… Игуменья Мавра по прозвищу. Она и верховодит тут над всеми, эта игуменья. Сказывают – раньше Мавра свою обитель имела. И та обитель в каком-то Черногорском скиту стояла. А в революцию пошевелили маленько скит – оружие, что ли, там прятали да таких же, как мы, молодцов… Мавра собрала остатки с этого своего Черногорского скита… и с других, тоже, значит, потревоженных, и увела сюда. Понял, куда нас Серафима доставила?
– Да кто это сказывает все тебе?
– А-а… Сошелся я тут… с одним мужиком – Микитой звать.
Прожили они в деревне уже несколько недель, а Костя ни разу еще не видел Серафиминой тетки, не замечал каких-либо старообрядческих служб, не слышал религиозных песнопений. И думал иногда: в самом ли деле это староверческая обитель?
Но однажды, на Пасху, проходя вдоль единственной улицы деревеньки, невольно приостановился возле одного дома – из приоткрытого окна донесся до него торжественный женский голос:
– Поведа нам отец Евстифей, глаголя…
Костя подошел поближе, заглянул в окно. В просторной комнате было полно женщин – все в черном, с наглухо повязанными черными же платками лицами.
Возле стены, на каком-то возвышении, сидела в грубом деревянном кресле с подлокотниками мрачная костлявая старуха с остренькой головой, тоже замотанной в черное. Рядом с ней за столиком над раскрытой книгой склонилась молодая женщина. Она нараспев читала:
– «Идуще же ми путем, видех мужа, высока ростом и нага до конца, черна видением и гнусна образом, мала главою, тонконога, несложна, бесколенна, железнокоготна… весь зверино подобие имеша…»
Костлявая cтаруха пристукнула толстым костылем, чтение прекратилось.
– Неча взоры опускать и лукаво перемигиваться! – с гневом сказала она. – Не откроет Господь глаза ваши – не прозреете. Так понимать надо сие место из Лествицы: вороги наши таково зверино подобие имеша. Вы на своей шкуре звериность сию попробовали. Выгнаны вы с родных мест, с Черногорского скита, в место это гнилое загнаны. Слышу, стенает об нас архиепископ наш Мелентий. Но и сюда, не дай Господь, придут они, бесколенны и железнокоготны… Тогда один спаситель у нас – Господь всемогущий. Молитесь – и он приберет вас, не отдаст врагу глумливому…
Скрипнула дверь, из дома выскочила Серафима, сдавленно крича:
– Костя!.. Константин Андреич!!
Схватила за рукав, потащила прочь:
– Грех-то, грех! Ведь неверующий ты. Как можно! Приметила бы тетушка!!
– А может, я все же… одной с ней веры, – сказал Костя.
– Все равно… Ты же лоб никогда не перекрестишь – шутка ли… Ведь за то спасибо, что приняли нас да терпят здесь…
Серафима тащила его за рукав все дальше и дальше. Когда подошли к своему дому, Костя спросил:
– А за что это такое выгнаны они с родимых мест? С этого самого Черногорского скита?
– Мало ли… – уклончиво ответила Серафима. – Ты вот тоже… далече от дома.
– Так, понятно, – уронил Костя почему-то со злорадством. – А где же отец с матерью твои? Тетку вроде видел. Эта старуха с костылем… она, что ли?
Серафима окатила его холодным взглядом и опять сказала:
– А твои где родители?
– Во-он что… А я думал, отец и мать твои… тоже, как тетка… только и могут святые писания растолковывать…
На это Серафима лишь снисходительно усмехнулась. Они постояли у крыльца, потоптались, словно раздумывая, о чем бы еще поговорить.
– А неприглядное же место тут. Сумрачно, болотом воняет.
– Тут болота кругом и есть, как вокруг той землянки, где прошлую зиму коротали, – ответила Серафима. – Болота да тайга-матушка, бездорожье. Один тракт и проходит верстах в ста или чуть поболе – никто не мерял. А зимой и вовсе не добраться сюда – снега-то в сажень глубиной, утонешь…
– Да-а… Я вот о своем-то родителе… Не знаю даже, где крест стоит. Около Волги где-то… – сказал вдруг Костя.
– Мой погиб на севере, под Пинегой, весной девятнадцатого, – сообщила Серафима. – А креста тоже никто не поставил, видно. Да и не надо ему. Он безбожником был… А мать умерла, говорят, в тот день, когда я родилась. Меня тетка вырастила…
И снова пошли недели за неделями.
В конце августа Серафима стала его женой.
Как же это случилось?
Однажды, перед рассветом, он, не помня себя, вырвал дверь из косяков, вбежал в ее комнату. Серафима закричала, выхватила из-под подушки аккуратненький, почти игрушечный браунинг, встала на колени в своей постели.
– Ну еще шаг – и выстрелю! Ей-богу, выстрелю! – сказала она, задыхаясь. Потом попросила жалобным голосом: – Уходи! Уходи, ради Бога! Не клади греха на душу. Я еще никого не убивала…
Он стоял в нерешительности.
Вдруг блеснула у него мысль: «Не выстрелит… не сможет выстрелить, не перекрестившись… Крестятся правой, и браунинг в правой… Пока перекладывает…»
Серафима и в самом деле мгновенно перекинула оружие в левую руку, а правую тотчас же подняла ко лбу.
Ему хватило этих секунд. Он метнулся к Серафиме, вырвал браунинг и отбросил через выломанную дверь в темноту другой комнаты, сгреб Серафиму и швырнул ее обратно на кровать. Потом намотал на кулак ее длинные волосы, заломил голову…
… Вот так это и случилось.
Затем они оба лежали друг возле друга на спине, как чужие и смотрели в светлеющий постепенно квадрат окна. Время от времени этот квадрат косо перечеркивали падающие где-то звезды.
– Зачем шею-то чуть не своротил? – ровно спросила она.
– Да видишь… Фильку вспомнил. Зря, наверное, боялся.
– Зря, – ответила она.
– Но ведь стрелять хотела! Неужели выстрелила бы?
– Выстрелила, – подтвердила Серафима. Помолчала и добавила зачем-то: – Тарас закопал бы где нибудь. Сама не стала бы.
Он удивленно приподнялся:
– Как же так?! Как понять тогда?
– Что?
– А все! То выстрелила бы, а то… Я думал, всю грудь в клочья изорвешь.
Серафима вздохнула глубоко и ответила:
– Так, видно, Богу угодно.
И еще раз вздохнула:
– Теперь-то уж что… Теперь после Бога ты первый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Костя жил в другой со Звягиным.
– Ну, нар-родец! – каждый раз говорил Тарас, возвращаясь с улицы. – Открещиваются друг от друга, как… И от меня один зверюга крестом сегодня отгородился, словно я черт какой. Одно слово – староверы.
– Балуются тут в лесах людишки-то, – объяснила в конце концов Серафима. – Глухомань, ни царя, ни закона тут. Вот люди и привыкли обороняться.
– Крестом? – насмешливо спросил Тарас.
– А что же… Помогает, – строго ответила на это Серафима.
А однажды Звягин, моргая удивленно круглыми глазами на круглом, как блин, лице, сообщил, захлебываясь от торопливости:
– Тут, в этой деревушке… тетка ейная живет! Понятно?
– Что за тетка? Чья тетка?
– Да ее, Серафимкина… Игуменья Мавра по прозвищу. Она и верховодит тут над всеми, эта игуменья. Сказывают – раньше Мавра свою обитель имела. И та обитель в каком-то Черногорском скиту стояла. А в революцию пошевелили маленько скит – оружие, что ли, там прятали да таких же, как мы, молодцов… Мавра собрала остатки с этого своего Черногорского скита… и с других, тоже, значит, потревоженных, и увела сюда. Понял, куда нас Серафима доставила?
– Да кто это сказывает все тебе?
– А-а… Сошелся я тут… с одним мужиком – Микитой звать.
Прожили они в деревне уже несколько недель, а Костя ни разу еще не видел Серафиминой тетки, не замечал каких-либо старообрядческих служб, не слышал религиозных песнопений. И думал иногда: в самом ли деле это староверческая обитель?
Но однажды, на Пасху, проходя вдоль единственной улицы деревеньки, невольно приостановился возле одного дома – из приоткрытого окна донесся до него торжественный женский голос:
– Поведа нам отец Евстифей, глаголя…
Костя подошел поближе, заглянул в окно. В просторной комнате было полно женщин – все в черном, с наглухо повязанными черными же платками лицами.
Возле стены, на каком-то возвышении, сидела в грубом деревянном кресле с подлокотниками мрачная костлявая старуха с остренькой головой, тоже замотанной в черное. Рядом с ней за столиком над раскрытой книгой склонилась молодая женщина. Она нараспев читала:
– «Идуще же ми путем, видех мужа, высока ростом и нага до конца, черна видением и гнусна образом, мала главою, тонконога, несложна, бесколенна, железнокоготна… весь зверино подобие имеша…»
Костлявая cтаруха пристукнула толстым костылем, чтение прекратилось.
– Неча взоры опускать и лукаво перемигиваться! – с гневом сказала она. – Не откроет Господь глаза ваши – не прозреете. Так понимать надо сие место из Лествицы: вороги наши таково зверино подобие имеша. Вы на своей шкуре звериность сию попробовали. Выгнаны вы с родных мест, с Черногорского скита, в место это гнилое загнаны. Слышу, стенает об нас архиепископ наш Мелентий. Но и сюда, не дай Господь, придут они, бесколенны и железнокоготны… Тогда один спаситель у нас – Господь всемогущий. Молитесь – и он приберет вас, не отдаст врагу глумливому…
Скрипнула дверь, из дома выскочила Серафима, сдавленно крича:
– Костя!.. Константин Андреич!!
Схватила за рукав, потащила прочь:
– Грех-то, грех! Ведь неверующий ты. Как можно! Приметила бы тетушка!!
– А может, я все же… одной с ней веры, – сказал Костя.
– Все равно… Ты же лоб никогда не перекрестишь – шутка ли… Ведь за то спасибо, что приняли нас да терпят здесь…
Серафима тащила его за рукав все дальше и дальше. Когда подошли к своему дому, Костя спросил:
– А за что это такое выгнаны они с родимых мест? С этого самого Черногорского скита?
– Мало ли… – уклончиво ответила Серафима. – Ты вот тоже… далече от дома.
– Так, понятно, – уронил Костя почему-то со злорадством. – А где же отец с матерью твои? Тетку вроде видел. Эта старуха с костылем… она, что ли?
Серафима окатила его холодным взглядом и опять сказала:
– А твои где родители?
– Во-он что… А я думал, отец и мать твои… тоже, как тетка… только и могут святые писания растолковывать…
На это Серафима лишь снисходительно усмехнулась. Они постояли у крыльца, потоптались, словно раздумывая, о чем бы еще поговорить.
– А неприглядное же место тут. Сумрачно, болотом воняет.
– Тут болота кругом и есть, как вокруг той землянки, где прошлую зиму коротали, – ответила Серафима. – Болота да тайга-матушка, бездорожье. Один тракт и проходит верстах в ста или чуть поболе – никто не мерял. А зимой и вовсе не добраться сюда – снега-то в сажень глубиной, утонешь…
– Да-а… Я вот о своем-то родителе… Не знаю даже, где крест стоит. Около Волги где-то… – сказал вдруг Костя.
– Мой погиб на севере, под Пинегой, весной девятнадцатого, – сообщила Серафима. – А креста тоже никто не поставил, видно. Да и не надо ему. Он безбожником был… А мать умерла, говорят, в тот день, когда я родилась. Меня тетка вырастила…
И снова пошли недели за неделями.
В конце августа Серафима стала его женой.
Как же это случилось?
Однажды, перед рассветом, он, не помня себя, вырвал дверь из косяков, вбежал в ее комнату. Серафима закричала, выхватила из-под подушки аккуратненький, почти игрушечный браунинг, встала на колени в своей постели.
– Ну еще шаг – и выстрелю! Ей-богу, выстрелю! – сказала она, задыхаясь. Потом попросила жалобным голосом: – Уходи! Уходи, ради Бога! Не клади греха на душу. Я еще никого не убивала…
Он стоял в нерешительности.
Вдруг блеснула у него мысль: «Не выстрелит… не сможет выстрелить, не перекрестившись… Крестятся правой, и браунинг в правой… Пока перекладывает…»
Серафима и в самом деле мгновенно перекинула оружие в левую руку, а правую тотчас же подняла ко лбу.
Ему хватило этих секунд. Он метнулся к Серафиме, вырвал браунинг и отбросил через выломанную дверь в темноту другой комнаты, сгреб Серафиму и швырнул ее обратно на кровать. Потом намотал на кулак ее длинные волосы, заломил голову…
… Вот так это и случилось.
Затем они оба лежали друг возле друга на спине, как чужие и смотрели в светлеющий постепенно квадрат окна. Время от времени этот квадрат косо перечеркивали падающие где-то звезды.
– Зачем шею-то чуть не своротил? – ровно спросила она.
– Да видишь… Фильку вспомнил. Зря, наверное, боялся.
– Зря, – ответила она.
– Но ведь стрелять хотела! Неужели выстрелила бы?
– Выстрелила, – подтвердила Серафима. Помолчала и добавила зачем-то: – Тарас закопал бы где нибудь. Сама не стала бы.
Он удивленно приподнялся:
– Как же так?! Как понять тогда?
– Что?
– А все! То выстрелила бы, а то… Я думал, всю грудь в клочья изорвешь.
Серафима вздохнула глубоко и ответила:
– Так, видно, Богу угодно.
И еще раз вздохнула:
– Теперь-то уж что… Теперь после Бога ты первый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205