– Так что же все-таки непонятно тебе?
– Как тебе объяснить? Только ты не смейся. Может, я и глупый, как пень. Какая такая… как это?., закваска, что ли, в тебе? Жить тебе, по слухам, без веку год-полтора. Свое, слава Богу, кажись, сделал, теперь пенсию получаешь, хорошую, однако… Так какая такая сила? Или, попроще, какой такой смысл… ради которого ты… Э-э, черт! Слов не хватает.
Смирнов был удивлен, кажется, так, как никогда еще не удивлялся. Морозов говорил тихо, не торопясь, вдумываясь в каждое слово и точно каждым обжигаясь. Петр Иванович чувствовал, что Морозов действительно хочет докопаться до какой-то истины. Морозов, про которого только вчера Смирнов высказывал догадки, не иеговист ли он, не мракобес ли пятидесятник! Неужели… неужели с этой целью он поехал с ним? Если так, зачем ему, Морозову, эта истина? Раздумывая обо всем этом, Смирнов медленно говорил:
– Видишь ли… Иринка Шатрова, я думаю, все же понимает. Она еще молода, конечно, но…
– Хе… Значит, мне заново родиться надо?
– Да нет, не об этом я хотел. Ты задал такой вопрос, что сразу и не ответишь… И Федор вот твой знал…
Устин, видимо, замерзнув, плотно запахнул полы полушубка, наглухо застегнулся.
– Да, знал. Хороший человек был! – продолжал Смирнов. – А сколько их, хороших, перестало радоваться, погибло, не нарадовавшись жизнью. Вот чтобы не повторилось то, что с Федором, чтобы…
– П-понятно! – почти выкрикнул вдруг Морозов зло, со свистом взмахнул бичом, огрел лошадь. – Э-э, падаль облезлая, заснула совсем… Шевелись…
Устин стегал лошадь до тех пор, пока она не перешла в галоп. И только тогда успокоился, отвалился на заднюю спинку кошевы, тяжело задышал, будто погоняли сейчас бичом его самого.
И снова Петр Иванович безмерно был удивлен таким поведением Морозова.
Впрочем, и это удивление сегодня было не последним.
С четверть часа ехали в безмолвии. А потом Устин спросил:
– Как там наша Зинуха поживает у вас? Зинка то есть Никулина.
– Живет. Квартиру недавно помогли получить ей.
Петр Иванович сказал и пожалел: «Чего ради я объясняю ему все?»
– Ну как же… Слышали, слышали, – сказал Морозов. – Гляди, как бы с ней беды тебе не нажить.
– Какой беды?
– Да я так, Господи… – быстро проговорил Устин. – Я к тому, что они, Никулины, все какие-то… Антип сам придурок, всем известно. Клашка вон одержимая чем-то. Все Федьку моего ждет. Мне за сына лестно, конечно, но… Без малого ведь двадцать лет прошло.
– Так разве это плохо, что ждет?! Не каждая умеет…
– Оно все хорошо на время. А все же гляди с Зинкой-то. Уволил бы, да и дело сторона…
– За что же увольнять ее? Работает она хорошо.
Помедлив, Устин проговорил:
– Ну и ладно, коли так… Дело твое, понятно. Доведись до меня – я бы подальше от нее держался.
– Почему это? – Смирнов откинул воротник.
– То да се – не растолкуешь все, как говорит старик Шатров. Ребенка она имеет, а от кого? Непонятно. Квартиру отдельную заимела. Да… Женщина молодая, тело горячее. А от горячего – хе-хе! – лучше подальше…
– Ты думаешь, что говоришь?! – воскликнул Смирнов.
– Да шутя я, – сказал Морозов. Но через полминуты уронил еще раз свое: – Хе-хе…
Лошадь шла крупной и ровной рысью. Дорога стала наезженнее и чуть ухабистее. Вдали показались первые дома станционного поселка. Они будто всплывали из-за мглистого горизонта и покачивались, как поплавки на водной глади.
Неожиданно в сердце Петра Ивановича возникла режущая боль, и он даже вскрикнул, на какое-то мгновение потерял сознание и привалился к плечу Устина. Но тотчас пришел в себя и почувствовал, как Морозов отталкивает его со словами:
– Ты, оказывается, гнилей внутри, чем кажешься с первого взгляда.
Вот теперь в его голосе прозвучало незамаскированное, откровенное злорадство. Вот теперь Петр Иванович верил, что там, возле конюшни, разговаривал с Фролом Устин.
Лицо Петра Ивановича покрылось крупными каплями пота. Он лежал в санях, опираясь на левый локоть, чувствовал, как дрожит и слабнет его рука. Выезжая из «Рассвета», он надеялся, что припадок начнется не так скоро. И вот…
– Я уж наслушался сегодня… твоих речей обо мне, – сказал Смирнов, пересиливая боль. – Насчет собаки, в которую палкой… И что окочурился бы на полдороге… так не беда.
– Вот как! – воскликнул растерянно Устин и хлестнул лошадь.
– Не могу лишь в толк взять, с чего такая ненависть у тебя ко мне…
Морозов нервно рассмеялся, проговорил неловко, сбиваясь:
– Ты уж скажешь – ненависть. Оно, может, так… В общем, каждый вонюч в душе, если разобраться. Вот и я…
Сердце теперь рвало на части. Лошадь стремительно несла сани по улицам поселка, но Петру Ивановичу казалось, что они тащатся шагом и что он трижды успеет умереть, прежде чем они доедут до медпункта.
– Ты не притворяйся, – задыхаясь, проговорил Смирнов, – и объясни мне весь твой разговор с Кургановым у конюшни. Всю махинацию с этим сеном в Пихтовой пади объясни. И еще – что значит: «Если лошадь не идет в оглобли, ее кнутом по морде хлещут»? Что значит твоя угроза Курганову: «Я еще поговорю с тобою особо»?
– Объяснить?! – закричал вдруг Устин и повернулся к Смирнову всем телом. Под телячьей шапкой сверкнули черные молнии. – Нет, это ты мне объясни, об чем с Захаром вы вчера… Слышал ведь я его слова, что глаз с меня теперь не спустит. Тридцать лет копает все под меня, скрадывает, как зверя. Да чего меня скрадывать?! А теперь ты еще… роешься, как свинья под деревом! Ишь завел: «Откуда ты родом?» А тебе-то что? А тебе зачем?! Да и будто не рассказывал тебе Захар, будто не знаешь…
Устин, наклонившись над Смирновым, обдавал его горячим дыханием. Заросшее черными волосами лицо его было перекошено, кажется, вдоль и поперек.
Петр Иванович уже плохо понимал, о чем кричит Морозов.
Лошадь остановилась наконец возле медпункта. На низенькое крылечко вышел человек в белом халате, и Петр Иванович узнал молоденького врача Елену Степановну Краснову, которая недавно работала в районной поликлинике вместе с его женой, а нынешней осенью переехала на эту станцию.
До крови закусив губу, Петр Иванович полез из кошевы, собрав последние силы.
– Давай, давай, ройся! – еще раз крикнул ему в лицо Морозов, обдавая тяжелым запахом из заросшего черными волосами рта. – Захар вон, говорю, всю жизнь… А ты, я думаю, и подавно не докопаешься! Ты просто не успеешь… не успеешь, понятно?
Это было последнее, что слышал Петр Иванович. Он еще сообразил, что Морозов сдернул с него тулуп, что Елена Степановна и откуда-то взявшийся густо заиндевевший Митька Курганов ведут его на крыльцо медпункта. И, теряя сознание, стал проваливаться в мягкий, согревающий сухим теплом омут.
Но не успел он коснуться дна этого омута, как чернота начала рассеиваться, а его самого какая-то сила принялась выталкивать вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205