Мокрая прядь волос висела над ее зеленоватыми глазами. И с этой пряди капали и капали в грязь светлые капельки – маленькие стеклянные шарики. Фролу даже казалось, что они звенели.
– Пошто же? – лениво откликнулся Фрол. – Можно и повоевать… с такой командиршей…
И не спеша, вразвалку, выбрался из кучи баб и ребятишек, расталкивая их широченными плечами, встал в толпу партизан.
Кто знает, если бы не эти светлые капельки, падающие с Марьиных волос, может, Фрол и не пошел бы партизанить. Он помнил о них почему-то долго, а потом забыл.
В отряде Фрол Курганов вел себя так, будто дело шло совсем не о жизни и смерти, будто взрослые люди собрались, чтобы поиграть в войну. Если отряд стоял поблизости от какой-нибудь деревни, Фрол оставлял на сохранность Антипу Никулину свою винтовку и, сунув, однако, в рукав финский ножик, тайком уходил к девкам.
Когда Марье стали известны его ночные похождения он, пожав плечами, невозмутимо заявил ей:
– А я что, с тобой, что ли, играть должен? А то давай… сообразим.
От неожиданности Марья смутилась. И тут произошло невероятное – Фрол тоже растерялся и покраснел.
– Только у тебя и уменья, – тихо проговорила Марья. – Только в этом ты… сообразительный.
Несколько дней Курганов ходил сумрачный и задумчивый. Отряд в то время метался в огненном кольце, пытаясь выйти из окружения. Каратели наглухо заложили все выходы, пытаясь загнать партизан в топкие трясины, выбраться из которых могла разве только птица.
И вдруг Курганов исчез. Даже Антип не знал, куда девался Фрол.
– Ну и черт с ним! – махнула рукой Марья.
– Хе-хе!.. Где-нибудь в постели молодца прихватили. Еще потненького, – высказал предположение Антип.
– А все же, Марья, сменить бы лагерь, – сказал осторожный Захар Большаков. – Что-то все обдумывал Фрол последнее время.
Помолчала Марья, глухо сдвинув светлые брови над глубоко запавшими глазами.
– Н-нет, Захар, что ты! Он блудливый, как кот, а совесть у него вроде есть.
– У него совести, сколь у меня денег, – вставил Антип. – Валялась в кармане копейка, да и ту пришлось разменять.
Отряд все же ушел на новое место, оставив на всякий случай засаду. Но ни в эту, ни в последующие ночи на пустой лагерь никто не нападал.
Фрол явился через неделю, каким-то образом отыскав новое место стоянки отряда. Явился оборванный, окровавленный, с перевязанной головой. Впереди него, согнувшись, как старики, вышагивали гуськом шесть человек в гимнастерках и кителях с погонами, но… без штанов, со связанными за спиной руками. Между собой все люди тоже были связаны, причем довольно любопытным образом: от рук переднего двухметровая веревочная петля тянулась к шее следующего. Если бы кто вздумал бежать, он обязательно повалил бы двух других, намертво затянув петли на их шеях, да и на своей собственной.
Сам Фрол, в колчаковской солдатской форме, помахивая наганом в правой руке, замыкал это необычное шествие. Левой он, как кучер, держал конец веревки необычной упряжки, привязанной к рукам человека с полковничьими погонами.
Грохнул над лесом партизанский хохот, да такой, какого никогда не слыхивали здешние места.
А Фрол невозмутимо выстроил людей в шеренгу, разрезал веревки, скомандовал:
– Стыд за-акрыть! Ну, кому команда сказана?! С женщиной будете разговаривать…
Кругом стоял стон. Партизаны катались по земле.
– Фролушка… Уморил!
– Посади ты их, чтоб пониже были…
– Жестко. Наколются же…
– Полковнику-то подстели хоть…
– Учудил… з-зараза!..
Антип Никулин вопил, будто его резали:
– Святое пришествие! Седьмое чудо! Держите, братцы-и, изойду хохотом! Наизнанку вывернуть…
Выскочила на смех Марья из землянки, остолбенела на мгновение. Но не удержалась и она. Прыснула совсем по-девичьи себе в ладони и юркнула обратно.
Тогда вышел Захар Большаков, нахмурился, хотя в глазах метались веселые искры.
– Одеть, – коротко приказал он. – Что за парад?
– Обыкновенный. Офицерский, – буркнул Фрол.
– О-ох! – все еще закатывался Антип. – На генеральский бы ишшо глянуть – и помирать можно. Вон какие парады пошли! Раньше при одеже парадили. А ныноче иначе…
Притащили кугу мятых крестьянских штанов. Приведенные Фролом люди торопливо натянули их.
Вышла Марья. Уголки ее губ все еще подрагивали. Фрол встал перед Марьей, вытянул руки по швам:
– Так что докладываю. Его высокоблагородие али, может, превосходительство даже, господин полковник со своими командирами… Все благородия извиняются, что маленько рожи с перепою опухшие да что без нижних одежд, а проще говоря – что без штанов.
– Как же ты, Фрол, взял их? – удивленно спросила Марья.
– Да уж как… сообразил, – ухмыльнулся Фрол.
Взглянула на него Марья, но ничего не ответила. Только ей одной понятен был ответ Курганова.
– И еще соображаю, – продолжал Фрол, – если пощупать сейчас Дубровку, – брызнут из деревни погонники, как горох с пересохшего стручка. Сами себя подавят, задние передних. Остановить-то некому…
– Захар, собирай людей по тревоге, – коротко сказала Марья.
Из деревни Дубровки колчаковцев выбили действительно легко. Лишившись командиров, каратели лезли под пули, как стадо баранов. Уцелевшие рассеялись по лесу. Отряд вышел из окружения.
Так Фрол никому и не сказал, каким образом удалось ему захватить колчаковских офицеров. На все вопросы лениво отвечал:
– Ночь была, не помню.
Или показывал на свою забинтованную голову:
– Помнил, да, вишь, прикладом память выбили…
А в конце концов заговорил более энергично:
– Да ну вас всех к чертовой матери!
От самих пленных все-таки узнали: Курганов перевязал их сонных, после попойки на мельнице, что километрах в трех от Дубровки.
Фрол ходил все такой же сумрачный и молчаливый, как и до истории с офицерами. Марья время от времени бросала на него тревожные взгляды. Однажды вечером подошла к костру, на котором Фрол варил кашу, присела рядом.
– Что это с тобой, Фрол?
Долго смотрел на огонь Курганов, вертел в руках сосновый сук в руку толщиной. Потом легонько, как спичку, переломил его и бросил в огонь. Смолистый сук мгновенно оделся пламенем, застрелял искрами. Пламя отсвечивало на лице Курганова.
– Вишь ли, Марья, какое дело, – проговорил наконец Фрол. – Вишь ли, как оно бывает… Палка вон – что она? Деревяшка холодная, да и все. А вон… горит… Эх! – И быстро повернулся к Марье, схватил ее, пригнул к себе.
– Фрол! – крикнула Марья, вырываясь из его медвежьих лап. – Пусти!!
– Эх, Марья-Марьюшка, тут соображай не соображай… Тебе в горнице бы сидеть да в окошко глядеть, – горячо шептал ей в лицо Фрол.
В эту минуту удар по голове почти оглушил его. Пронзительный звон продавливал уши.
Поднялся Фрол. Обвел диким взглядом взявшуюся откуда-то толпу людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
– Пошто же? – лениво откликнулся Фрол. – Можно и повоевать… с такой командиршей…
И не спеша, вразвалку, выбрался из кучи баб и ребятишек, расталкивая их широченными плечами, встал в толпу партизан.
Кто знает, если бы не эти светлые капельки, падающие с Марьиных волос, может, Фрол и не пошел бы партизанить. Он помнил о них почему-то долго, а потом забыл.
В отряде Фрол Курганов вел себя так, будто дело шло совсем не о жизни и смерти, будто взрослые люди собрались, чтобы поиграть в войну. Если отряд стоял поблизости от какой-нибудь деревни, Фрол оставлял на сохранность Антипу Никулину свою винтовку и, сунув, однако, в рукав финский ножик, тайком уходил к девкам.
Когда Марье стали известны его ночные похождения он, пожав плечами, невозмутимо заявил ей:
– А я что, с тобой, что ли, играть должен? А то давай… сообразим.
От неожиданности Марья смутилась. И тут произошло невероятное – Фрол тоже растерялся и покраснел.
– Только у тебя и уменья, – тихо проговорила Марья. – Только в этом ты… сообразительный.
Несколько дней Курганов ходил сумрачный и задумчивый. Отряд в то время метался в огненном кольце, пытаясь выйти из окружения. Каратели наглухо заложили все выходы, пытаясь загнать партизан в топкие трясины, выбраться из которых могла разве только птица.
И вдруг Курганов исчез. Даже Антип не знал, куда девался Фрол.
– Ну и черт с ним! – махнула рукой Марья.
– Хе-хе!.. Где-нибудь в постели молодца прихватили. Еще потненького, – высказал предположение Антип.
– А все же, Марья, сменить бы лагерь, – сказал осторожный Захар Большаков. – Что-то все обдумывал Фрол последнее время.
Помолчала Марья, глухо сдвинув светлые брови над глубоко запавшими глазами.
– Н-нет, Захар, что ты! Он блудливый, как кот, а совесть у него вроде есть.
– У него совести, сколь у меня денег, – вставил Антип. – Валялась в кармане копейка, да и ту пришлось разменять.
Отряд все же ушел на новое место, оставив на всякий случай засаду. Но ни в эту, ни в последующие ночи на пустой лагерь никто не нападал.
Фрол явился через неделю, каким-то образом отыскав новое место стоянки отряда. Явился оборванный, окровавленный, с перевязанной головой. Впереди него, согнувшись, как старики, вышагивали гуськом шесть человек в гимнастерках и кителях с погонами, но… без штанов, со связанными за спиной руками. Между собой все люди тоже были связаны, причем довольно любопытным образом: от рук переднего двухметровая веревочная петля тянулась к шее следующего. Если бы кто вздумал бежать, он обязательно повалил бы двух других, намертво затянув петли на их шеях, да и на своей собственной.
Сам Фрол, в колчаковской солдатской форме, помахивая наганом в правой руке, замыкал это необычное шествие. Левой он, как кучер, держал конец веревки необычной упряжки, привязанной к рукам человека с полковничьими погонами.
Грохнул над лесом партизанский хохот, да такой, какого никогда не слыхивали здешние места.
А Фрол невозмутимо выстроил людей в шеренгу, разрезал веревки, скомандовал:
– Стыд за-акрыть! Ну, кому команда сказана?! С женщиной будете разговаривать…
Кругом стоял стон. Партизаны катались по земле.
– Фролушка… Уморил!
– Посади ты их, чтоб пониже были…
– Жестко. Наколются же…
– Полковнику-то подстели хоть…
– Учудил… з-зараза!..
Антип Никулин вопил, будто его резали:
– Святое пришествие! Седьмое чудо! Держите, братцы-и, изойду хохотом! Наизнанку вывернуть…
Выскочила на смех Марья из землянки, остолбенела на мгновение. Но не удержалась и она. Прыснула совсем по-девичьи себе в ладони и юркнула обратно.
Тогда вышел Захар Большаков, нахмурился, хотя в глазах метались веселые искры.
– Одеть, – коротко приказал он. – Что за парад?
– Обыкновенный. Офицерский, – буркнул Фрол.
– О-ох! – все еще закатывался Антип. – На генеральский бы ишшо глянуть – и помирать можно. Вон какие парады пошли! Раньше при одеже парадили. А ныноче иначе…
Притащили кугу мятых крестьянских штанов. Приведенные Фролом люди торопливо натянули их.
Вышла Марья. Уголки ее губ все еще подрагивали. Фрол встал перед Марьей, вытянул руки по швам:
– Так что докладываю. Его высокоблагородие али, может, превосходительство даже, господин полковник со своими командирами… Все благородия извиняются, что маленько рожи с перепою опухшие да что без нижних одежд, а проще говоря – что без штанов.
– Как же ты, Фрол, взял их? – удивленно спросила Марья.
– Да уж как… сообразил, – ухмыльнулся Фрол.
Взглянула на него Марья, но ничего не ответила. Только ей одной понятен был ответ Курганова.
– И еще соображаю, – продолжал Фрол, – если пощупать сейчас Дубровку, – брызнут из деревни погонники, как горох с пересохшего стручка. Сами себя подавят, задние передних. Остановить-то некому…
– Захар, собирай людей по тревоге, – коротко сказала Марья.
Из деревни Дубровки колчаковцев выбили действительно легко. Лишившись командиров, каратели лезли под пули, как стадо баранов. Уцелевшие рассеялись по лесу. Отряд вышел из окружения.
Так Фрол никому и не сказал, каким образом удалось ему захватить колчаковских офицеров. На все вопросы лениво отвечал:
– Ночь была, не помню.
Или показывал на свою забинтованную голову:
– Помнил, да, вишь, прикладом память выбили…
А в конце концов заговорил более энергично:
– Да ну вас всех к чертовой матери!
От самих пленных все-таки узнали: Курганов перевязал их сонных, после попойки на мельнице, что километрах в трех от Дубровки.
Фрол ходил все такой же сумрачный и молчаливый, как и до истории с офицерами. Марья время от времени бросала на него тревожные взгляды. Однажды вечером подошла к костру, на котором Фрол варил кашу, присела рядом.
– Что это с тобой, Фрол?
Долго смотрел на огонь Курганов, вертел в руках сосновый сук в руку толщиной. Потом легонько, как спичку, переломил его и бросил в огонь. Смолистый сук мгновенно оделся пламенем, застрелял искрами. Пламя отсвечивало на лице Курганова.
– Вишь ли, Марья, какое дело, – проговорил наконец Фрол. – Вишь ли, как оно бывает… Палка вон – что она? Деревяшка холодная, да и все. А вон… горит… Эх! – И быстро повернулся к Марье, схватил ее, пригнул к себе.
– Фрол! – крикнула Марья, вырываясь из его медвежьих лап. – Пусти!!
– Эх, Марья-Марьюшка, тут соображай не соображай… Тебе в горнице бы сидеть да в окошко глядеть, – горячо шептал ей в лицо Фрол.
В эту минуту удар по голове почти оглушил его. Пронзительный звон продавливал уши.
Поднялся Фрол. Обвел диким взглядом взявшуюся откуда-то толпу людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205