А я говорю: «Разве только на цветочные семена рубля четыре найду…»
О пианино Захар действительно слышал впервые. Значит, Ирина вела пока разведку на дальних подступах, скоро надо ждать атаки…
Наконец бухгалтер вышел. Курганов за это время в самом деле остыл, успокоился. Шапку так и не снял, только расстегнул полушубок. «Ну, упрямство, – отметил Захар. – Даже в этом».
– Так вот, Фрол Петрович, о чем я хотел с тобой… – проговорил Захар медленно. – Об наших с тобой отношениях, пожалуй, кончим раз и навсегда. Не молодые уж. Что произошло – Бог тому судья, как говорится… Что же, нелегко мне было. Да и тебе, вижу. Но… к старому возврату нет. Годы, годы ведь прошли, десятки лет. Все они перетерли, как жернова. Это первое…
– И второе есть?
– Второе – об сыне твоем, Митьке.
– Значит, и он тебе дорогу перешел? – недобро ухмыльнулся Курганов.
Захар неожиданно для самого себя вскипел, сжал кулаки:
– Черт возьми! Я, говорю, свое уже отжил почти, мне уже дорогу переходить некому и незачем… А вот другому кому-нибудь… Ты что, хочешь, чтоб он на тебя походил?!
Захар кричал, зная, что на Фрола кричать – все равно что в огонь лить керосин. Но не мог сдержать раздражения. Однако, к удивлению, Фрол не поднялся на дыбы.
– Что ж, это ты верно, – промолвил он, отворачивая глаза: – Кобель вырос.
– Так кто же его вырастил таким?
– Кто вырастил? – переспросил Фрол. – Кто? – И усмехнулся. – Чего теперь об этом…
Курганов сидел, уткнувшись глазами в пол. Захар смотрел не отрываясь на черный пластмассовый чернильный прибор, точно хотел дождаться, когда он побелеет.
– А ведь, наверно, Фрол, ты думал часто: «Вырастет сын, и все хорошее, что во мне есть…» – тихонько начал говорить председатель. Он оторвал взгляд от чернильного прибора и продолжал: – Есть же в тебе что-то хорошее… И чувствую – немало. «Да, вырастет – и все это хорошее заиграет в нем, заискрится». И ты, сдается мне, не раз в мечтах-то думал: «Сын лучше меня проживет жизнь. Вернее. Красивее. Полезнее. И все, что я не сумел…»
Захар умолк, потому что Фрол, резанув его взглядом исподлобья, начал поднимать голову. Но когда поднял, его глаза вдруг потухли, сделались безразличными какими-то…
– Ты… ты… – И горло Курганова перехватило, остальные слова где-то застряли.
Горло сдавливал, очевидно, воротник синей рубахи. Фрол расстегнул его. И только тогда продолжал:
– Ты что… рядом со мной на увале стоял, а?!
– На каком увале?
– Ты что… мысли мои… чужие мысли умеешь подслушивать, что ли?!
Захар обеими руками чуть в сторону отодвинул чернильный прибор, точно он ему мешал.
– Так ведь всякий отец так, примерно так думает о своих детях. Надеется на них…
Фрол сидел теперь прямо, сильно вытянув шею, будто хотел получше расслышать слова председателя. Но Захар больше ничего не говорил. Немножко подождав, Курганов нахохлился, застегнул полушубок, поглубже нахлобучив шапку, закрылся весь, наглухо.
– Что ж, и я надеюсь, – сказал он, не глядя на Большакова. – Митька еще покажет себя.
– Уже показывает. По деревне разное болтают про него. В том числе – будто бы он и с Зинкой Никулиной… Это тебя никогда не беспокоило?
– Нет, не беспокоило, – с насмешкой отозвался Фрол.
– А меня что-то тревожит.
– А ты не слушай бабьих сплетен.
– Хорошо, если сплетни.
– Поехал бы да спросил у самой Зинки.
– Спрашивал. Нет, что ли, думаешь?
– Ну? – Фрол все-таки насторожился.
Захар внимательно поглядел на него.
– Значит, сплетни? – спросил он вдруг. – Ты в этом крепко уверен?
Фрол шумно встал, всем своим видом показывая, что собирается уходить.
– Уверен. Я с Митькой говорил. Какой он там ни на есть, а врать не будет. Не приучен вроде к вранью. И Клавдия ничего толком не знает, кроме таких же сплетен. А уж Клашке-то, сестре своей, открылась бы, поди, Зинка, если тебя постеснялась… Вот как. А на Митьку, что же, удобно все валить. Ну, спасибо, что удостоил беседы. Первый раз за всю жизнь.
– Это ты меня удостоил, Фрол. Тебе спасибо.
– Ладно, не будем считаться. Пошел я. Тяжело мне с тобой говорить.
– Самое тяжелое, об чем я хотел, еще впереди, – сказал Большаков.
Курганов чуть не с минуту стоял недвижимо, как столб. Затем поднял руку и все-таки стащил с головы – медленно, словно обреченный, – шапку.
– Ну… говори! – раздельно произнес он, поворачиваясь грудью к Большакову. Губы его, жесткие, пересохшие, изломались. – Я ведь знаю… с самого начала знал… об чем ты хочешь. Давай стыди. Сын кобель, и ты, мол… рыцарь. Слово-то какое! Еще бы, дескать, на восемнадцатилетнюю девчушку какую-нибудь рот разинул. Еще бы… Э, да что! Меня стыдить – можно. И, наверное, надо. И каждый имеет право. Жена, сын, ты… все люди. И я сам… Сам себя! И стыжу! И казню! Это, может, пострашнее… и побольнее, когда сам себя… А только оно – что? Кабы я мог… Кабы кто знал, что в душе-то у меня… Вот ты, Захар, мысли чужие умеешь читать…
– Не умею, к сожалению, – сказал Захар. Сказал затем, чтоб прервать Курганова. Захар чувствовал, почти видел, что каждое слово, прежде чем сорваться с перегоревших губ Курганова, словно ворочалось где-то внутри этого огромного, нескладного человека, долго перекатывалось, тяжелое и острое, как осколок гранита, царапая и раздирая самые больные места.
Едва раздался возглас Большакова, Фрол умолк. Дрожащими руками он ухватился за спинку стула. Но присел на самый краешек.
Но и жалкий, обессиленный, он поглядел на Захара не с благодарностью за облегчение, а с неприкрытой ненавистью и упрямо произнес:
– Что же… долавливай. Твоя, говорю, очередь.
Но Захар сделал вид, будто не заметил его взгляда, не расслышал его слов.
– Да, не умею, к несчастью, читать чужие мысли, Фрол, – продолжал он, стараясь не глядеть на Курганова. – Однако что у тебя в душе происходит, понимаю, догадываюсь. И что ж… жалею…
– Жалостливый какой… – шевельнулся было Фрол.
Но Большаков поднял руку, попросил:
– Ты погоди, успокойся. Ведь через силу хочешь вызвать гнев. У тебя уж нет его, а ты хочешь показать, что есть. А зачем?
Фрол дважды открыл и закрыл спекшиеся губы – не то намеревался и тут же раздумывал что-то сказать, не то просто глотал воздух.
– Ты знал, что я о Клавдии хотел поговорить с тобой… Знал, что не сладкий разговор будет, – и все-таки зашел, – продолжал Захар. – Почему?
Фрол молчал.
– Ну, чего же ты? Не можешь ответить? Тогда я попытаюсь…
– Давай… – мотнул белой головой Курганов.
– Потому, видно, что сам чувствуешь – не туда занесло тебя. И несет все дальше, вглубь. Сам выбраться уже не можешь. И утонешь. В одиночку не выплыть.
– Плакать, что ли, кто будет? – враждебно проговорил Фрол. – Жалко тебе меня станет?
– Самого себя ты не жалеешь, это я знаю, – сказал Захар, – но… о Клавдии беспокоишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
О пианино Захар действительно слышал впервые. Значит, Ирина вела пока разведку на дальних подступах, скоро надо ждать атаки…
Наконец бухгалтер вышел. Курганов за это время в самом деле остыл, успокоился. Шапку так и не снял, только расстегнул полушубок. «Ну, упрямство, – отметил Захар. – Даже в этом».
– Так вот, Фрол Петрович, о чем я хотел с тобой… – проговорил Захар медленно. – Об наших с тобой отношениях, пожалуй, кончим раз и навсегда. Не молодые уж. Что произошло – Бог тому судья, как говорится… Что же, нелегко мне было. Да и тебе, вижу. Но… к старому возврату нет. Годы, годы ведь прошли, десятки лет. Все они перетерли, как жернова. Это первое…
– И второе есть?
– Второе – об сыне твоем, Митьке.
– Значит, и он тебе дорогу перешел? – недобро ухмыльнулся Курганов.
Захар неожиданно для самого себя вскипел, сжал кулаки:
– Черт возьми! Я, говорю, свое уже отжил почти, мне уже дорогу переходить некому и незачем… А вот другому кому-нибудь… Ты что, хочешь, чтоб он на тебя походил?!
Захар кричал, зная, что на Фрола кричать – все равно что в огонь лить керосин. Но не мог сдержать раздражения. Однако, к удивлению, Фрол не поднялся на дыбы.
– Что ж, это ты верно, – промолвил он, отворачивая глаза: – Кобель вырос.
– Так кто же его вырастил таким?
– Кто вырастил? – переспросил Фрол. – Кто? – И усмехнулся. – Чего теперь об этом…
Курганов сидел, уткнувшись глазами в пол. Захар смотрел не отрываясь на черный пластмассовый чернильный прибор, точно хотел дождаться, когда он побелеет.
– А ведь, наверно, Фрол, ты думал часто: «Вырастет сын, и все хорошее, что во мне есть…» – тихонько начал говорить председатель. Он оторвал взгляд от чернильного прибора и продолжал: – Есть же в тебе что-то хорошее… И чувствую – немало. «Да, вырастет – и все это хорошее заиграет в нем, заискрится». И ты, сдается мне, не раз в мечтах-то думал: «Сын лучше меня проживет жизнь. Вернее. Красивее. Полезнее. И все, что я не сумел…»
Захар умолк, потому что Фрол, резанув его взглядом исподлобья, начал поднимать голову. Но когда поднял, его глаза вдруг потухли, сделались безразличными какими-то…
– Ты… ты… – И горло Курганова перехватило, остальные слова где-то застряли.
Горло сдавливал, очевидно, воротник синей рубахи. Фрол расстегнул его. И только тогда продолжал:
– Ты что… рядом со мной на увале стоял, а?!
– На каком увале?
– Ты что… мысли мои… чужие мысли умеешь подслушивать, что ли?!
Захар обеими руками чуть в сторону отодвинул чернильный прибор, точно он ему мешал.
– Так ведь всякий отец так, примерно так думает о своих детях. Надеется на них…
Фрол сидел теперь прямо, сильно вытянув шею, будто хотел получше расслышать слова председателя. Но Захар больше ничего не говорил. Немножко подождав, Курганов нахохлился, застегнул полушубок, поглубже нахлобучив шапку, закрылся весь, наглухо.
– Что ж, и я надеюсь, – сказал он, не глядя на Большакова. – Митька еще покажет себя.
– Уже показывает. По деревне разное болтают про него. В том числе – будто бы он и с Зинкой Никулиной… Это тебя никогда не беспокоило?
– Нет, не беспокоило, – с насмешкой отозвался Фрол.
– А меня что-то тревожит.
– А ты не слушай бабьих сплетен.
– Хорошо, если сплетни.
– Поехал бы да спросил у самой Зинки.
– Спрашивал. Нет, что ли, думаешь?
– Ну? – Фрол все-таки насторожился.
Захар внимательно поглядел на него.
– Значит, сплетни? – спросил он вдруг. – Ты в этом крепко уверен?
Фрол шумно встал, всем своим видом показывая, что собирается уходить.
– Уверен. Я с Митькой говорил. Какой он там ни на есть, а врать не будет. Не приучен вроде к вранью. И Клавдия ничего толком не знает, кроме таких же сплетен. А уж Клашке-то, сестре своей, открылась бы, поди, Зинка, если тебя постеснялась… Вот как. А на Митьку, что же, удобно все валить. Ну, спасибо, что удостоил беседы. Первый раз за всю жизнь.
– Это ты меня удостоил, Фрол. Тебе спасибо.
– Ладно, не будем считаться. Пошел я. Тяжело мне с тобой говорить.
– Самое тяжелое, об чем я хотел, еще впереди, – сказал Большаков.
Курганов чуть не с минуту стоял недвижимо, как столб. Затем поднял руку и все-таки стащил с головы – медленно, словно обреченный, – шапку.
– Ну… говори! – раздельно произнес он, поворачиваясь грудью к Большакову. Губы его, жесткие, пересохшие, изломались. – Я ведь знаю… с самого начала знал… об чем ты хочешь. Давай стыди. Сын кобель, и ты, мол… рыцарь. Слово-то какое! Еще бы, дескать, на восемнадцатилетнюю девчушку какую-нибудь рот разинул. Еще бы… Э, да что! Меня стыдить – можно. И, наверное, надо. И каждый имеет право. Жена, сын, ты… все люди. И я сам… Сам себя! И стыжу! И казню! Это, может, пострашнее… и побольнее, когда сам себя… А только оно – что? Кабы я мог… Кабы кто знал, что в душе-то у меня… Вот ты, Захар, мысли чужие умеешь читать…
– Не умею, к сожалению, – сказал Захар. Сказал затем, чтоб прервать Курганова. Захар чувствовал, почти видел, что каждое слово, прежде чем сорваться с перегоревших губ Курганова, словно ворочалось где-то внутри этого огромного, нескладного человека, долго перекатывалось, тяжелое и острое, как осколок гранита, царапая и раздирая самые больные места.
Едва раздался возглас Большакова, Фрол умолк. Дрожащими руками он ухватился за спинку стула. Но присел на самый краешек.
Но и жалкий, обессиленный, он поглядел на Захара не с благодарностью за облегчение, а с неприкрытой ненавистью и упрямо произнес:
– Что же… долавливай. Твоя, говорю, очередь.
Но Захар сделал вид, будто не заметил его взгляда, не расслышал его слов.
– Да, не умею, к несчастью, читать чужие мысли, Фрол, – продолжал он, стараясь не глядеть на Курганова. – Однако что у тебя в душе происходит, понимаю, догадываюсь. И что ж… жалею…
– Жалостливый какой… – шевельнулся было Фрол.
Но Большаков поднял руку, попросил:
– Ты погоди, успокойся. Ведь через силу хочешь вызвать гнев. У тебя уж нет его, а ты хочешь показать, что есть. А зачем?
Фрол дважды открыл и закрыл спекшиеся губы – не то намеревался и тут же раздумывал что-то сказать, не то просто глотал воздух.
– Ты знал, что я о Клавдии хотел поговорить с тобой… Знал, что не сладкий разговор будет, – и все-таки зашел, – продолжал Захар. – Почему?
Фрол молчал.
– Ну, чего же ты? Не можешь ответить? Тогда я попытаюсь…
– Давай… – мотнул белой головой Курганов.
– Потому, видно, что сам чувствуешь – не туда занесло тебя. И несет все дальше, вглубь. Сам выбраться уже не можешь. И утонешь. В одиночку не выплыть.
– Плакать, что ли, кто будет? – враждебно проговорил Фрол. – Жалко тебе меня станет?
– Самого себя ты не жалеешь, это я знаю, – сказал Захар, – но… о Клавдии беспокоишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205