Какая забота привела старика?
Шатров отхлебнул раза два из стакана, долго кряхтел, шевелился, будто стараясь поудобнее устроиться на стуле.
– Я ведь что, Захарыч… Иришка-то все плачет, – сообщил он. – Днем, кажись, ладно, ничего, а ночью слышу – нет, плачет. Об чем – не говорит, да ведь чего… Митька-то, слух идет, к докторше на станцию все бегает.
Захар тоже слышал этот «слух», от Юргина, кажется, или от Антипа Никулина. И тоже понимал теперь, отчего Иринка плачет.
А старик вынул трубку, набил не спеша табаком, но прикурить по обыкновению забыл.
– И как я его, стервеца такого, проглядел, пень старый! – безжалостно обругал себя Анисим, будто в том, что случилось меж Иринкой и Митькой, виноват целиком он.
– Сложные это штуковины – люди, – проговорил невольно Захар. – Кто же знал, что меж ними… И что он, Митька…
– Не-ет, как это я-то проглядел, – упрямо возразил старик. – Я их всех наскрозь вижу – и Фролку, и Устинку Морозова, и всех других… придурков. А тут…
– Чего ты видишь? – насторожился Захар.
– Ну… может, не наскрозь, – словно желая успокоить Захара, промолвил Шатров. – Может, так, блазнится. А все ж таки он ежится под моим глазом, коробится, как береста на угольях.
– Да кто?
– А Устинка же, говорю.
Захар Большаков достал из кармана спички, чиркнул и поднес к Анисимовой трубке. Тот принялся раскуривать ее, в трубке что-то забулькало, захрипело.
– Отчего же ему коробиться, Анисим Семеныч? – словно без всякого уже интереса, спросил Большаков.
– Известно, без причины в заднем месте не колет. – И вдруг Анисим задал такой вопрос, какого Захар менее всего ожидал: – Ты Фильку-то Меньшикова помнишь?
– Филиппа Меньшикова?!
– Ну да, ну да… – помотал старик торопливо бороденкой. – Как же тебе не помнить! Плечо-то, говорю, перевязывал сам тебе. А только за меня ты пострадал, парень, меня к хвосту лошади привязать бы надо. Ведь это я Фильку-то… из амбара тогда…
– Ты?!
Захар отшатнулся от стола так, что затрещала спинка стула. Анисим невозмутимо посасывал потухшую трубку.
– Значит, ты… пол в амбаре пропилил?
– Ага, я это…
– Та-ак, – усмехнулся Захар, – И куда же Филипп делся? Может, ты знаешь, где Меньшиков до сих пор живет-поживает?
– Как не знать. В Светлихе вон.
– Как… в Светлихе?
– От непонятливый…
И только тут Захар сообразил, что мысли его ударились, видимо, не в ту сторону. И спросил хрипло:
– Ты… утопил его?
– Да, выходит…
– За что?
– Так Марью-то Воронову на утесе он ведь…
– Откуда ты узнал, что он?
– А узнал уж… Давнее дело, чего спрашивать. Дай-ка, что ль, чайку погорячее. Аль остыло там?
Большаков включил электрический чайник, принялся крутить папиросу.
– Ну дела-а, – промолвил он, глотнув табачного дыма.
– Так я думал – ваш-то суд еще засудит его али нет, – сказал старик. – А тут уж надежно…
– Как же ты его?
– Дык что… все это просто было. Вы его связали – да в амбар. Ночью подошел я – милиционер-то, который охранник был у дверей, спит, аж ноздри от свиста рвутся. Приволок я лопату из дому да ножовку прихватил. Подрылся под амбар, пилить потихоньку начал. Филька сообразил, что к чему. Только думал, что Демид это. «Пили, говорит, Демидушка, посильнее, милиционер храпом исходит. Коли проснется, я тут, у дверей, отвлеку его». Когда увидал, что это я, даже недовольный вроде стал: «А, это ты, Аниська… Не ждал».
Старик закашлялся от дыма Захаровой папиросы, однако сам чиркнул спичкой, разжег свою холодную трубку и продолжал:
– А потом-то что?.. Хотел я его там же, в амбаре… приколоть к полу. Да нет, думаю, пусть испытает, стерва… Выволок его на воздух. Он: «Ты руки мне развяжи». – «Успеется, говорю, топай быстрей к речке, к лодкам, спустишься вниз по Светлихе…» Согрелся чайник-то?
Захар молча налил ему новый стакан.
– Ну да… По дороге к речке почуял он неладное – все голову начал заворачивать: «Чего ты мне руки не развязываешь?» – «Не оборачивай, говорю, башку-то, не то лопатой вот снесу…» И поторапливаю его, потому что чудиться мне стало – крадется кто-то следом за нами…
– Кто же это крался? – спросил Большаков, когда старик замолчал.
– А жена его, Матрена, с дочкой. Спроси-ка сейчас у Натальи – она скажет, должно… если помнит. Должна бы помнить… Близко-то подходить побоялись, а закричать тоже нельзя. Я с Филькой на лодку, они – на другую. Плывут поодаль. Тут-то я их и разглядел. Ну, думаю, и черт с вами, глядите. Мне-то все равно… Переплыли, привел я Фильку на утес. А Матрена все за нами крадется по кустам, Наташка, слышно, хныкает… Да, привел, спрашиваю: «Узнаешь место? Тогда читай молитву…» Филипп-то, будто и правда для молитвы, на колени пал… Ну, это и хорошо – легче мне было камень ему на шею повесить. Вот так… Не помню уж, кто закричал благим матом – он ли, Филька, жена ли его в кустах… С того и тронулась она, Матрена-то, умом…
Старик выпил торопливо чай и, опять уставившись мимо Захара, принялся хрипеть холодной трубкой.
– Что же ты, дед, раньше обо всем этом молчал? – взволнованно воскликнул Захар.
– Ишь ты, какой горячий… – Анисим вынул изо рта трубку. – Да и зачем тебе знать было об том…
Большаков встал из-за стола, принялся ходить из угла в угол. Анисим сидел неподвижно, но краем глаза наблюдал за председателем.
– А то ишшо начали бы таскать меня: как дело было, да зачем, да почему… А у меня сердце и так всю жизнь кровью сочится. Зачем ковырять его?
Захар, дымя папиросой, стоял теперь у окна, глядел на улицу.
– Ну, хорошо, – обернулся он. – Ну, хорошо… А зачем ты сейчас-то мне… об Фильке?
Старик, помаргивая, ответил ровно и спокойно:
– А затем… Устинка-то Морозов, может, таким же вот Филькой где-нибудь был.
– Что-о? Ты соображаешь, об чем говоришь?
Однако на этот удивленный возглас старик только пожал плечами.
– Дык об чем блазнится… Да и тебе… И Филимону вон. Чего уж глаза-то вываливаешь? Только вас-то он обводит, а передо мной корчится, как на огне…
– Так чего же ты, Анисим, чего ж ты мне раньше никогда не говорил, что он… корчится? – снова спросил Захар Большаков.
– А ты спрашивал?
– Да как у тебя спросишь, коли ты всю жизнь как… кочан капустный! Попробуй раздень его до кочерыжки! Не разрубать же тебя, как кочан…
Старик еще пососал маленько свою трубку и, постанывая, вылез из-за стола, заковылял к порогу. Там поставил костыль к стенке, выбил на ладонь из трубки пепел, высыпал его в таз, подставленный под умывальник, и начал одеваться.
Замотав шею шарфом, вздохнул и проговорил:
– Это верно ты все, Захарыч… Сейчас ты ить сказал: человечины – это сложные штуковины. Вот и я… Что за штуковина такая прожила на свете? Зачем? Для чего? Мне и самому неведомо. Жил, небо коптил…
Анисим натянул полушубок, застегнулся.
– А токмо я и того не сказал бы тебе сейчас, кабы не догорел бы пепел вот, – указал старик на таз, в котором плавали выбитые из трубки хлопья… – Да кабы не Иринка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Шатров отхлебнул раза два из стакана, долго кряхтел, шевелился, будто стараясь поудобнее устроиться на стуле.
– Я ведь что, Захарыч… Иришка-то все плачет, – сообщил он. – Днем, кажись, ладно, ничего, а ночью слышу – нет, плачет. Об чем – не говорит, да ведь чего… Митька-то, слух идет, к докторше на станцию все бегает.
Захар тоже слышал этот «слух», от Юргина, кажется, или от Антипа Никулина. И тоже понимал теперь, отчего Иринка плачет.
А старик вынул трубку, набил не спеша табаком, но прикурить по обыкновению забыл.
– И как я его, стервеца такого, проглядел, пень старый! – безжалостно обругал себя Анисим, будто в том, что случилось меж Иринкой и Митькой, виноват целиком он.
– Сложные это штуковины – люди, – проговорил невольно Захар. – Кто же знал, что меж ними… И что он, Митька…
– Не-ет, как это я-то проглядел, – упрямо возразил старик. – Я их всех наскрозь вижу – и Фролку, и Устинку Морозова, и всех других… придурков. А тут…
– Чего ты видишь? – насторожился Захар.
– Ну… может, не наскрозь, – словно желая успокоить Захара, промолвил Шатров. – Может, так, блазнится. А все ж таки он ежится под моим глазом, коробится, как береста на угольях.
– Да кто?
– А Устинка же, говорю.
Захар Большаков достал из кармана спички, чиркнул и поднес к Анисимовой трубке. Тот принялся раскуривать ее, в трубке что-то забулькало, захрипело.
– Отчего же ему коробиться, Анисим Семеныч? – словно без всякого уже интереса, спросил Большаков.
– Известно, без причины в заднем месте не колет. – И вдруг Анисим задал такой вопрос, какого Захар менее всего ожидал: – Ты Фильку-то Меньшикова помнишь?
– Филиппа Меньшикова?!
– Ну да, ну да… – помотал старик торопливо бороденкой. – Как же тебе не помнить! Плечо-то, говорю, перевязывал сам тебе. А только за меня ты пострадал, парень, меня к хвосту лошади привязать бы надо. Ведь это я Фильку-то… из амбара тогда…
– Ты?!
Захар отшатнулся от стола так, что затрещала спинка стула. Анисим невозмутимо посасывал потухшую трубку.
– Значит, ты… пол в амбаре пропилил?
– Ага, я это…
– Та-ак, – усмехнулся Захар, – И куда же Филипп делся? Может, ты знаешь, где Меньшиков до сих пор живет-поживает?
– Как не знать. В Светлихе вон.
– Как… в Светлихе?
– От непонятливый…
И только тут Захар сообразил, что мысли его ударились, видимо, не в ту сторону. И спросил хрипло:
– Ты… утопил его?
– Да, выходит…
– За что?
– Так Марью-то Воронову на утесе он ведь…
– Откуда ты узнал, что он?
– А узнал уж… Давнее дело, чего спрашивать. Дай-ка, что ль, чайку погорячее. Аль остыло там?
Большаков включил электрический чайник, принялся крутить папиросу.
– Ну дела-а, – промолвил он, глотнув табачного дыма.
– Так я думал – ваш-то суд еще засудит его али нет, – сказал старик. – А тут уж надежно…
– Как же ты его?
– Дык что… все это просто было. Вы его связали – да в амбар. Ночью подошел я – милиционер-то, который охранник был у дверей, спит, аж ноздри от свиста рвутся. Приволок я лопату из дому да ножовку прихватил. Подрылся под амбар, пилить потихоньку начал. Филька сообразил, что к чему. Только думал, что Демид это. «Пили, говорит, Демидушка, посильнее, милиционер храпом исходит. Коли проснется, я тут, у дверей, отвлеку его». Когда увидал, что это я, даже недовольный вроде стал: «А, это ты, Аниська… Не ждал».
Старик закашлялся от дыма Захаровой папиросы, однако сам чиркнул спичкой, разжег свою холодную трубку и продолжал:
– А потом-то что?.. Хотел я его там же, в амбаре… приколоть к полу. Да нет, думаю, пусть испытает, стерва… Выволок его на воздух. Он: «Ты руки мне развяжи». – «Успеется, говорю, топай быстрей к речке, к лодкам, спустишься вниз по Светлихе…» Согрелся чайник-то?
Захар молча налил ему новый стакан.
– Ну да… По дороге к речке почуял он неладное – все голову начал заворачивать: «Чего ты мне руки не развязываешь?» – «Не оборачивай, говорю, башку-то, не то лопатой вот снесу…» И поторапливаю его, потому что чудиться мне стало – крадется кто-то следом за нами…
– Кто же это крался? – спросил Большаков, когда старик замолчал.
– А жена его, Матрена, с дочкой. Спроси-ка сейчас у Натальи – она скажет, должно… если помнит. Должна бы помнить… Близко-то подходить побоялись, а закричать тоже нельзя. Я с Филькой на лодку, они – на другую. Плывут поодаль. Тут-то я их и разглядел. Ну, думаю, и черт с вами, глядите. Мне-то все равно… Переплыли, привел я Фильку на утес. А Матрена все за нами крадется по кустам, Наташка, слышно, хныкает… Да, привел, спрашиваю: «Узнаешь место? Тогда читай молитву…» Филипп-то, будто и правда для молитвы, на колени пал… Ну, это и хорошо – легче мне было камень ему на шею повесить. Вот так… Не помню уж, кто закричал благим матом – он ли, Филька, жена ли его в кустах… С того и тронулась она, Матрена-то, умом…
Старик выпил торопливо чай и, опять уставившись мимо Захара, принялся хрипеть холодной трубкой.
– Что же ты, дед, раньше обо всем этом молчал? – взволнованно воскликнул Захар.
– Ишь ты, какой горячий… – Анисим вынул изо рта трубку. – Да и зачем тебе знать было об том…
Большаков встал из-за стола, принялся ходить из угла в угол. Анисим сидел неподвижно, но краем глаза наблюдал за председателем.
– А то ишшо начали бы таскать меня: как дело было, да зачем, да почему… А у меня сердце и так всю жизнь кровью сочится. Зачем ковырять его?
Захар, дымя папиросой, стоял теперь у окна, глядел на улицу.
– Ну, хорошо, – обернулся он. – Ну, хорошо… А зачем ты сейчас-то мне… об Фильке?
Старик, помаргивая, ответил ровно и спокойно:
– А затем… Устинка-то Морозов, может, таким же вот Филькой где-нибудь был.
– Что-о? Ты соображаешь, об чем говоришь?
Однако на этот удивленный возглас старик только пожал плечами.
– Дык об чем блазнится… Да и тебе… И Филимону вон. Чего уж глаза-то вываливаешь? Только вас-то он обводит, а передо мной корчится, как на огне…
– Так чего же ты, Анисим, чего ж ты мне раньше никогда не говорил, что он… корчится? – снова спросил Захар Большаков.
– А ты спрашивал?
– Да как у тебя спросишь, коли ты всю жизнь как… кочан капустный! Попробуй раздень его до кочерыжки! Не разрубать же тебя, как кочан…
Старик еще пососал маленько свою трубку и, постанывая, вылез из-за стола, заковылял к порогу. Там поставил костыль к стенке, выбил на ладонь из трубки пепел, высыпал его в таз, подставленный под умывальник, и начал одеваться.
Замотав шею шарфом, вздохнул и проговорил:
– Это верно ты все, Захарыч… Сейчас ты ить сказал: человечины – это сложные штуковины. Вот и я… Что за штуковина такая прожила на свете? Зачем? Для чего? Мне и самому неведомо. Жил, небо коптил…
Анисим натянул полушубок, застегнулся.
– А токмо я и того не сказал бы тебе сейчас, кабы не догорел бы пепел вот, – указал старик на таз, в котором плавали выбитые из трубки хлопья… – Да кабы не Иринка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205