Такое выступление в газете будет очень кстати, своевременно…»
Закряхтел на своей кровати дед Анисим, поднялся, спустил на холодный пол босые ноги, пошарил рукой по стене и включил электричество.
– Не спишь уже? Аринка-то убежала али нет еще?
– Ушла.
Старик, все так же покряхтывая, оделся,
– Ты с утренним поездом, что ль, хотел? Вставай, а то опоздаешь.
– Скажи, Анисим Семенович, что за человек Егор Кузьмин?
Старик Шатров кинул взгляд на Смирнова, прошел в другую комнату, оставив двери открытыми, и там загремел печной заслонкой. Отвечать ему явно не хотелось, но, видимо чувствуя, что Петр Иванович ждет, сказал нехотя:
– Всяк молодец на свой образец.
– А поточнее?
– Куда уж точнее-то! Так оно и есть.
Петр Иванович, одеваясь, почувствовал, как начало покалывать вдруг, пощипывать сердце. Это был верный признак, что скоро его свалит припадок.
– Ты не сердись, паря, – сказал Анисим. – Давай вот Иришкиного супу похлебаем.
Старик, позвякивая, раскладывай на столе ложки, расставлял тарелки.
Смирнов, прислушиваясь к сердцу, ел мало и плохо. А скоро и совсем отодвинул тарелку.
– Спасибо, Анисим Семенович. Что-то аппетита нет.
Анисим понес ложку ко рту, придерживая снизу ломтиком хлеба, но на полпути ложка выпала из его пальцев.
– Э-э, засохший корень, чтоб твои грабли совсем отломились! – выругал сам себя старик и полотенцем стер разлитый по клеенке суп. Когда вытирал, рука его по-прежнему дрожала.
Есть Анисим больше тоже не стал, сидел и молча смотрел почему-то в угол.
– Совсем ить я плохой стал, Петенька, – проговорил старик. – Помру, однако, скоро.
– Ну зачем ты так, Анисим Семенович?
– Я уж и помер бы, да Аринку жалко. Куда она без меня? Глупенькая еще. – И совсем неожиданно сказал: – Вот ты про Егорку, а я у тебя про Митьку хочу… что думаешь про него, шельмеца?
Петр Иванович догадался, почему он спрашивает о Митьке Курганове.
– Да вроде ничего парень.
– Вроде, говоришь? Вроде Володи, а не похож на Фому? А? Не заметил?
Старик непослушными руками долго набивал трубку, пыхнул ею раза два. Потом, забыв о трубке, долго молчал, смотрел в тот же угол, время от времени покачивая головой, теребил свою жиденькую бороденку. В его глазах была разлита грустная, может быть, никому не высказанная за всю долгую жизнь тоска.
– Ты вот часто пристаешь ко мне: про то расскажи, про другое… – тихо заговорил он. – Любопытному спросить – что пьянице стопку выпить. Да хмель-то может в голову рассказчика ударить. А? Но остываю я, Петенька, как трубка вот… Ее разжигаешь, а она тухнет… И потому – слушай. Расскажу я тебе про себя и про… Знаю, судачат еще иные, жена ли была мне Марья, полюбовница ли только… И ты небось тоже… Ну да не об этом дело… Мне какая печаль, что по миру болтают? Еще говорят: чудной старик, с палкой по деревне ходит, во все дыры сует свой дряблый нос. И это также мне без внимания. А просто… Раньше попу исповедовались вот. А я в Бога и с молодости-то не верил… Так что ты не удивляйся, что я слюни распустил тут перед тобой. Прости уж старика и уважь, послушай…
– Что ты, Анисим Семенович… – неловко произнес Смирнов, – Я с удовольствием… я понимаю.
Смирнов действительно понимал, что происходило со стариком. Он давно заметил и знал, что Шатрову по какой-то причине неприятны все расспросы о людях, о нем самом. Его замкнутость, душевное одиночество и копили ту тоску, которая была разлита в глазах. Но вот подошло время, когда эта тоска не вмещалась в нем, переливаясь через край, подошло время с кем-нибудь поделиться ею. Не выслушать, не понять в такие минуты человека – тяжело, непоправимо обидеть его…
– Я слушаю, Анисим Семенович, – еще раз сказал Смирнов.
– Да… Никому я про себя и про нее, про Марью, не рассказывал, потому что тяжело это. Но должен теперь и эту тяжесть вынести. Я-то что – живу мало-мало, люди кой-чего знают обо мне. А Марья… Люди что про нее знают? Была партизанским командиром, потом председателем колхоза. Задолго до того, как повсюду крестьяне объединяться стали, она в артель сколотила тут людей. Значит, понимала, что к чему в жизни, далеко умела глядеть. Да… Еще вот утес над Светлихой по ее имени зовут. И все. А что она за человек была? Никто не скажет. Кто знал, давно помер. Захар вот только мало-мало ходит. Фролка еще Курганов. Ну, Антип вон Никулин ползает – его в расчет разве примешь? Да не расскажут они того, что я… А люди должны знать. Я вот тебе про нее расскажу, а ты – им, людям… Слышь?
– Слышу, – откликнулся Петр Иванович.
– И ладно. Спасибо, говорю. Только уж после моей смерти. Иришка чтоб, когда подрастет, все в подробностях узнала. Чтоб берегла жизнь-то, не разменяла ее на мелкую мелочь, как ее дед.
Шатров вскинул пучки реденьких бровей на Смирнова, опустил их и вздохнул.
– Ну вот, – начал Шатров. – Я ведь не всегда был такой старый и беспомощный. Силенка водилась когда-то. Ну и… Эх, жизнь долга, как степная дорога. Что ни было в ней, куда ни заворачивала – теперь и не припомнить. Жили мы, честно сказать, не в бедности. Отец помер – мельницу оставил мне. Я, брат, кулечки пятипудовые с пшеницей закидывал шутя на плечи – да и рысцой наверх… Вот так. Девок любил я жарко. А чего же! Сила – она выхода требует. А тут полна деревня солдаток, среди них язвы попадались – ох и горючие! Поп у нас был, отец Марковей, – и того в грех ввели! Так измочалили, что борода посыпалась. В общем, кобель был славный я. В этом деле со мной разве Фролку Курганова можно сравнить? Да нет, и сравнивать нечего. Щепок он против меня, пожалуй, хотя мною и обучен был… Так вот. И была у нас в деревне Марья эта. Ну, так себе девка, ничего, в общем. Где широка, где тонка. Может, и не шибко красавица, глаза только… Большие глаза, преданные. Из тех, что лучше закроются навеки, чем обманут. И все глядела на меня этими глазами. И чего я приглянулся ей? Это я сейчас задаю себе. А тогда над этим головы не ломал. Марья-то у богатеев Меньшиковых поденщицей работала. Замараюсь еще, думал, об нее. И еще считал поглупу, что она под мельницу мою клин бьет. Но думать думал, а глазом косил. Годов ей тогда было двадцать пять – двадцать шесть. В девках засиделась чегой-то… Я говорил иногда: «Ступай сигани с утеса в Светлиху – погуляю с тобой ночку». И что ты думаешь? Шла, прыгала…
– И гулял с ней? – спросил Смирнов, когда старик примолк.
– Ну как же… Только ведь что я под гуляньем понимал? Да исцарапает всего и вырвется. И опять своими глазами на меня. «Ах ты, думаю, стерва, погоди! Я тебя проучу! Я те покажу, как пшеничка мелется…» И помаленьку сделался с ней тих да робок. На солдаток, понятное дело, и глядеть перестал.
Старик вспомнил про свою трубку, примял пальцем пепел и хотел раскурить ее. Спички лежали на столе, но Анисим начал искать их по карманам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Закряхтел на своей кровати дед Анисим, поднялся, спустил на холодный пол босые ноги, пошарил рукой по стене и включил электричество.
– Не спишь уже? Аринка-то убежала али нет еще?
– Ушла.
Старик, все так же покряхтывая, оделся,
– Ты с утренним поездом, что ль, хотел? Вставай, а то опоздаешь.
– Скажи, Анисим Семенович, что за человек Егор Кузьмин?
Старик Шатров кинул взгляд на Смирнова, прошел в другую комнату, оставив двери открытыми, и там загремел печной заслонкой. Отвечать ему явно не хотелось, но, видимо чувствуя, что Петр Иванович ждет, сказал нехотя:
– Всяк молодец на свой образец.
– А поточнее?
– Куда уж точнее-то! Так оно и есть.
Петр Иванович, одеваясь, почувствовал, как начало покалывать вдруг, пощипывать сердце. Это был верный признак, что скоро его свалит припадок.
– Ты не сердись, паря, – сказал Анисим. – Давай вот Иришкиного супу похлебаем.
Старик, позвякивая, раскладывай на столе ложки, расставлял тарелки.
Смирнов, прислушиваясь к сердцу, ел мало и плохо. А скоро и совсем отодвинул тарелку.
– Спасибо, Анисим Семенович. Что-то аппетита нет.
Анисим понес ложку ко рту, придерживая снизу ломтиком хлеба, но на полпути ложка выпала из его пальцев.
– Э-э, засохший корень, чтоб твои грабли совсем отломились! – выругал сам себя старик и полотенцем стер разлитый по клеенке суп. Когда вытирал, рука его по-прежнему дрожала.
Есть Анисим больше тоже не стал, сидел и молча смотрел почему-то в угол.
– Совсем ить я плохой стал, Петенька, – проговорил старик. – Помру, однако, скоро.
– Ну зачем ты так, Анисим Семенович?
– Я уж и помер бы, да Аринку жалко. Куда она без меня? Глупенькая еще. – И совсем неожиданно сказал: – Вот ты про Егорку, а я у тебя про Митьку хочу… что думаешь про него, шельмеца?
Петр Иванович догадался, почему он спрашивает о Митьке Курганове.
– Да вроде ничего парень.
– Вроде, говоришь? Вроде Володи, а не похож на Фому? А? Не заметил?
Старик непослушными руками долго набивал трубку, пыхнул ею раза два. Потом, забыв о трубке, долго молчал, смотрел в тот же угол, время от времени покачивая головой, теребил свою жиденькую бороденку. В его глазах была разлита грустная, может быть, никому не высказанная за всю долгую жизнь тоска.
– Ты вот часто пристаешь ко мне: про то расскажи, про другое… – тихо заговорил он. – Любопытному спросить – что пьянице стопку выпить. Да хмель-то может в голову рассказчика ударить. А? Но остываю я, Петенька, как трубка вот… Ее разжигаешь, а она тухнет… И потому – слушай. Расскажу я тебе про себя и про… Знаю, судачат еще иные, жена ли была мне Марья, полюбовница ли только… И ты небось тоже… Ну да не об этом дело… Мне какая печаль, что по миру болтают? Еще говорят: чудной старик, с палкой по деревне ходит, во все дыры сует свой дряблый нос. И это также мне без внимания. А просто… Раньше попу исповедовались вот. А я в Бога и с молодости-то не верил… Так что ты не удивляйся, что я слюни распустил тут перед тобой. Прости уж старика и уважь, послушай…
– Что ты, Анисим Семенович… – неловко произнес Смирнов, – Я с удовольствием… я понимаю.
Смирнов действительно понимал, что происходило со стариком. Он давно заметил и знал, что Шатрову по какой-то причине неприятны все расспросы о людях, о нем самом. Его замкнутость, душевное одиночество и копили ту тоску, которая была разлита в глазах. Но вот подошло время, когда эта тоска не вмещалась в нем, переливаясь через край, подошло время с кем-нибудь поделиться ею. Не выслушать, не понять в такие минуты человека – тяжело, непоправимо обидеть его…
– Я слушаю, Анисим Семенович, – еще раз сказал Смирнов.
– Да… Никому я про себя и про нее, про Марью, не рассказывал, потому что тяжело это. Но должен теперь и эту тяжесть вынести. Я-то что – живу мало-мало, люди кой-чего знают обо мне. А Марья… Люди что про нее знают? Была партизанским командиром, потом председателем колхоза. Задолго до того, как повсюду крестьяне объединяться стали, она в артель сколотила тут людей. Значит, понимала, что к чему в жизни, далеко умела глядеть. Да… Еще вот утес над Светлихой по ее имени зовут. И все. А что она за человек была? Никто не скажет. Кто знал, давно помер. Захар вот только мало-мало ходит. Фролка еще Курганов. Ну, Антип вон Никулин ползает – его в расчет разве примешь? Да не расскажут они того, что я… А люди должны знать. Я вот тебе про нее расскажу, а ты – им, людям… Слышь?
– Слышу, – откликнулся Петр Иванович.
– И ладно. Спасибо, говорю. Только уж после моей смерти. Иришка чтоб, когда подрастет, все в подробностях узнала. Чтоб берегла жизнь-то, не разменяла ее на мелкую мелочь, как ее дед.
Шатров вскинул пучки реденьких бровей на Смирнова, опустил их и вздохнул.
– Ну вот, – начал Шатров. – Я ведь не всегда был такой старый и беспомощный. Силенка водилась когда-то. Ну и… Эх, жизнь долга, как степная дорога. Что ни было в ней, куда ни заворачивала – теперь и не припомнить. Жили мы, честно сказать, не в бедности. Отец помер – мельницу оставил мне. Я, брат, кулечки пятипудовые с пшеницей закидывал шутя на плечи – да и рысцой наверх… Вот так. Девок любил я жарко. А чего же! Сила – она выхода требует. А тут полна деревня солдаток, среди них язвы попадались – ох и горючие! Поп у нас был, отец Марковей, – и того в грех ввели! Так измочалили, что борода посыпалась. В общем, кобель был славный я. В этом деле со мной разве Фролку Курганова можно сравнить? Да нет, и сравнивать нечего. Щепок он против меня, пожалуй, хотя мною и обучен был… Так вот. И была у нас в деревне Марья эта. Ну, так себе девка, ничего, в общем. Где широка, где тонка. Может, и не шибко красавица, глаза только… Большие глаза, преданные. Из тех, что лучше закроются навеки, чем обманут. И все глядела на меня этими глазами. И чего я приглянулся ей? Это я сейчас задаю себе. А тогда над этим головы не ломал. Марья-то у богатеев Меньшиковых поденщицей работала. Замараюсь еще, думал, об нее. И еще считал поглупу, что она под мельницу мою клин бьет. Но думать думал, а глазом косил. Годов ей тогда было двадцать пять – двадцать шесть. В девках засиделась чегой-то… Я говорил иногда: «Ступай сигани с утеса в Светлиху – погуляю с тобой ночку». И что ты думаешь? Шла, прыгала…
– И гулял с ней? – спросил Смирнов, когда старик примолк.
– Ну как же… Только ведь что я под гуляньем понимал? Да исцарапает всего и вырвется. И опять своими глазами на меня. «Ах ты, думаю, стерва, погоди! Я тебя проучу! Я те покажу, как пшеничка мелется…» И помаленьку сделался с ней тих да робок. На солдаток, понятное дело, и глядеть перестал.
Старик вспомнил про свою трубку, примял пальцем пепел и хотел раскурить ее. Спички лежали на столе, но Анисим начал искать их по карманам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205