– Я ждал, что вы скажете: и бороться, – шепотом добавил Легро. – Да, и бороться. И за будущее и за эту, науку. Чтобы она не оказалась в руках наших угнетателей. О мой дорогой Жюль Верн! Вы могли бы зажечь в нас большой огонь, большую веру. Вас любят, вас слушают, вас знает весь мир. Кстати, Анатоль Франс горячо вступился за ткачей, – вы, наверное, читали его статью?
– Статью Анатоля Франса? – морща лоб, спросил Жюль Верн. – Гм… Мне прочтут ее, непременно прочтут, я напомню. О чем же пишет Франс в своей статье?
– О богатых и бедных, о том, что наше общество должно подумать и решить кое-какие очень важные вопросы. Анатоль Франс напомнил мне некоторые страницы Гюго…
– О, Гюго!.. – взволнованно произнес Жюль Верн, и в глазах его блеснуло молниевидное пламя; Полю Легро показалось, что собеседник его вдруг прозрел при одном упоминании имени великого писателя. – Гюго!.. – повторил Жюль Верн с нежностью и грустью. – Мне не забыть того дня, когда Гюго возвратился из изгнания, – я пробрался сквозь толпу и кинул алую розу под ноги лошади, впряженной в коляску, которая… Гюго стоял, и по лицу его катились слезы, а толпа…
– В этой толпе был и я, – светло улыбнувшись, сказал Легро. – Великий Гюго воспитал во мне гнев против угнетателей. Когда я читал его «Человека, который смеется», мне невольно вспоминался ваш капитан Немо. «Труженики моря» – тоже родня вашим героям.
– Что-то, значит, сделал и я… – не то спросил, не то подтвердил Жюль Верн и успокоенно продолжал: – В меру знаний и сил моих, понимания и желания служить будущему, я тоже с вами, друг мой… Мы начали, за нами придут другие, они будут сильнее и зорче нас, они поправят там, где мы ошибались, и, может быть, скажут, что мы жили и работали не напрасно.
– Они это скажут, непременно скажут! – убежденно проговорил Легро и осторожно коснулся руки Жюля Верна, крепко прижатой к груди. – Я утомил вас, простите!
– Это очень хорошее утомление, – растроганно произнес Жюль Верн. – Я прошу вас остаться у меня еще на один день, мы поговорим, вспомним прошлое; а сейчас не угодно ли пройтись по улицам Амьена со слепым стариком? Я хочу поразмять мои старые скости. Возьмите меня под руку, вот так. Ваш сын – он здесь, с нами?
– Мальчишка куда-то выбежал, у него свои дела, дорогой Жюль Верн. Он счастлив, что повидал вас. О, сколько разговоров будет, когда мы вернемся домой! Держу пари, – ему никто не поверит, что он собственными глазами видел Жюля Верна, никто! Да и мне тоже…
Писатель и ткач вышли из дома. Закатывалось солнце, в маленьком городе было тихо, как на окраине деревни. Жюль Верн шел, опираясь на руку Легро, и ткач был горд и счастлив, ему хотелось говорить о себе и своих друзьях, о людях и книгах, которые с детства учили его борьбе и вере в будущее.
– Сыну своему передайте те мысли, которые поведали мне, – сказал Жюль Верн, внезапно останавливаясь. – Ему придется жить в обществе, готовом к тому, чтобы, с одной стороны, воспользоваться величайшими открытиями и изобретениями, с другой стороны, уже и сегодня готовом к тому, чтобы употребить все эти открытия во зло. Но я верю в торжество науки, в конечную победу разума. Гюго… – вдруг снева вспомнил он это имя. – Я любил этого человека и его книги, я сознательно подражал ему, он учил меня той грамоте, которую не преподают в школе. Гюго…
– И я очень часто вспоминаю этого человека, – сказал Легро. – Извините, мой пострел куда-то улепетывает. Гюстав! Гюстав! Мы едем завтра! Черт знает, что делает этот мальчишка, – смотрите, смотрите, он дрессирует собаку!
Вечером на следующий день Поль Легро и его сын распрощались с Жюлем Верном. Писатель обнял ткача, расцеловал его, пожал руку, попросил почаще навещать.
– Я намерен предложить вам небольшую помощь… – сказал Жюль Верн, задерживая Легро у выхода из дома.
Ткач энергично замахал руками.
– Нет, нет, большое спасибо, – сказал он. – Мы ждем от вас новых книг, новых романов, дорогой наш друг! Будьте здоровы! И всегда помните о том, что мы любим вас!
Легро и его сын уехали.
– Когда придет Дюваль, – сказал Жюль Верн Онорине, – распорядись, чтобы он немедленно перевел пять тысяч франков в отделение Национального банка в Лионе. И пусть укажет, что деньги эти поступают в фонд бастующих ткачей. От кого? Указывать не надо, – просто от кого-то, кто хочет помочь…
Глава восьмая
Слава
Чем старше он становился, чем больше жил, тем богаче делалась его выдумка, тем смелее и фантастичнее чувствовали себя герои его романов. Они совершали воистину неправдоподобные вещи, изобретали нечто граничащее с чудом, но проходило немного времени, и жизнь подтверждала реальность того, что не так давно казалось сказочным. Происходило это потому, что Жюль Верн во всех своих замыслах опирался на науку, на точные данные физики, астрономии и химии, он лишь предугадывал развитие этих наук, окрылял их своей мечтой, страстным желанием видеть человека летающим на аппарате тяжелее воздуха, способным видеть какое-либо изображение на расстоянии; находясь под облаками, переговариваться с землей посредством таких аппаратов, каких не было при жизни Жюля Верна.
Он провидел будущее, он видел человека свободным и счастливым, наивно предполагая, что для этого достаточно одной науки, не умея (сегодня это кажется странным) понять того, что эта наука в одних руках служит делу освобождения, а в других закрепощает человека, работающего на пользу эксплуататоров.
Рамуйо и Гудон, владельцы механической мастерской в Амьене, преподнесли Жюлю Верну в день его семидесятилетия особый, как они назвали его, «рабочий станок для сочинения романов»: доска с металлическими линейками, которые плотно и неподвижно держат лежащую под ними бумагу. Слепой Жюль Верн пишет чуть повыше этой линейки, чувствуя ее мякотью кисти; за два сантиметра до окончания строки звонок предупреждает о том, что линейка переместится на один сантиметр ниже. Тот же звонок сообщает, что линейка опустилась последний раз: страница кончилась, она уже вся исписана; спустя минуту линейка механически поднимается и снова прижимает вставленный чистый лист бумаги.
– Я работаю, а мои герои позванивают, – дескать, помни о нас как следует, – шутил Жюль Верн, – рассказывая о механическом приспособлении для работы. – Как жаль, что милейшие Рамуйо и Гудон не изобрели для меня такой машинки, которая заодно аплодировала бы в тех случаях, когда у меня получилось хорошо, и отчаянно освистывала при неудачах!
В семьдесят пять лет, за два года до смерти, Жюль Верн работал с большей продуктивностью, чем в молодые, зрелые годы. Он мечтал о своей сотой книге. «Еще полшага, – говорил он, – и я увижу эту сотую книгу! Еще пять-шесть лет жизни, и я справлю юбилей, которому в загробной своей жизни позавидуют Дюма и Понсон дю Террайль!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94