«Онорина!»
Вошла жена. Она спросила:
– Что случилось?
Ее муж молчал, лицо он закрыл широкой ладонью. Онорина в испуге опустилась на колени перед мужем, охватила его голову руками, приподняла ее. Онорине казалось, что ее старый Жюль умирает. Он и сам догадался, о чем подумала его подруга, и, желая утешить ее, понимая в то же время, что обязан сказать правду, спокойно произнес:
– Жив, старушка, но мой левый глаз вдруг выкинул нехорошую шутку!..
– Я позову врача. – Онорина поднялась с пола и шагнула к двери. – Я пошлю в Париж…
– Не надо, – сказал Жюль Верн. – Просто – маленькое переутомление, перерасход, – пошутил он. – А врачи… вряд ли они увидят больше моего. И что могут врачи? Я счастлив, дорогая моя старушка, – он сел на диван и притянул к себе Онорину. – Я неправдоподобно счастлив! Меня знают и любят. У меня есть ты. На конторке лежит рукопись нового романа. Я его напишу. О, я напишу еще много романов! Меня зовут в Россию. Как фамилия этого человека, мне не выговорить, – ну вспомни! Помоги!
– Какого человека? – спросила Онорина. Ей показалось, что ее муж бредит.
– Того, который прислал мне приглашение от русского журнала. Такая странная фамилия. Бо… бо… Сейчас вспомню, я уже зацепился за корешок. Бо…
– Боборыкин, – сказала Онорина.
– Странные эти русские, – придумать такую фамилию, длинную и трудную!
– Но ведь у тебя есть Бомбарнак, – смеясь напомнила Онорина.
– И будет еще великое множество самых невероятных имен и фамилий, – сказал Жюль Верн. – Не выпить ли нам по рюмочке вина?
Онорина всплеснула руками:
– Вина! Ты хочешь себя убить!
– Всё вредно для того, кто ничего не делает, – сказал Жюль Верн. – Ничто не вредно для того, кто трудится. А кто трудится, тот живет.
Онорина пригласила местного окулиста Курси. Он осмотрел глаз здоровый и глаз больной, сказал что то похвальное по адресу здорового глаза и побранил глаз больной, потом прописал какие-то капли и запретил Жюлю Верну читать книги и писать романы.
– А если я буду писать книги и читать романы? – посмеиваясь в бороду, спросил Жюль Верн.
Курси ответил, что и этого нельзя.
– Как жаль, – вздохнул Жюль Верн. – А я начал писать специально для ваших внуков. Слушайте, дорогой Курси: воды Средиземного моря заливают пески Сахары и орошают пустыню. Аппарат тяжелее воздуха поднимается под облака…
– Говорите тише, не волнуйтесь, – заметил Курси. – Вам нельзя волноваться. Вам надо лежать с закрытыми глазами и…
– И думать? – смеясь спросил Жюль Верн. – Благодарю вас, от всего сердца благодарю вас! Я буду лежать и сочинять новые романы!
В истории болезни, заведенной Курси для потомства, сказано было: «Диабет косвенно повлиял на зрение. 11 августа 1896 года Жюль Верн ослеп на левый глаз. На восемь десятых потеряно зрение правым глазом. Больной чувствует себя превосходно. Аппетит хороший. Работоспособность изумительная: каждое утро десять – двенадцать страниц. Строка чуть кривит, но это вполне естественно и понятно…»
… Дама в темно-лиловом платье приехала в открытой коляске рано утром. Жюль Верн еще спал. На вопрос слуги, что угодно мадам, приехавшая опустила частую, темную вуаль и ответила, что ей ничего не угодно до тех пор, пока месье Верн не пожелает видеть ее, а кто она такая, это никого не должно интересовать.
– Пройдите в гостиную, мадам, – сказал слуга.
Дама взяла его под руку. Мелкими шажками, спотыкаясь о неровности дорожки перед домом, левой рукой приподнимая шумящую шелковую юбку, дама поднялась по ступенькам парадного входа, вошла в вестибюль, остановилась, и тяжело дыша, произнесла:
– Я так устала!..
– Гостиная рядом, мадам, – поклонился слуга и открыл дверь в маленькое, всё в зеркалах и красном бархате, зальце. Дама переступила порог и сразу же опустилась в глубокое кресло.
– Как прикажете доложить о вас?
– Скажите, что месье Верна хочет видеть приезжая из-за границы дама. Если Жюль спросит… если месье будет настаивать, – поправилась дама, – чтобы вы узнали мое имя, скажите в таком случае, что… Ничего не говорите! Надеюсь, что меня примут ради простого любопытства.
Слуга поклонился и не торопясь стал подниматься по деревянной лестнице. Едва он скрылся за поворотом, как дама быстрым и ловким движением подняла вуаль, из бисерной сумочки вынула зеркальце и поднесла его к лицу. Она не охорашивалась, не пудрилась, – она только гляделась в зеркальце, поворачивая голову то влево, то вправо. На немилосердно тайные вопросы ее зеркальце отвечало коротко и строго: «Ты стара, но не безобразна, когда-то ты была хороша, даже красива, об этом подумает каждый, взглянув на тебя. Поменьше, милый друг, мимики, – старым людям мимика во вред. Поменьше жестикулируй, – умный мужчина ценит в женщине ровность движений и спокойствие, скупость каждого жеста. Сделай несколько глубоких вдохов и выдохов, выпрямись и помни, что тот, к кому ты пришла, моложе тебя только на год или на два…»
Онорина еще спала, и слуга не решился будить ее ради неизвестной, странной посетительницы. К тому же она хочет видеть только Жюля Верна. Кто не хочет видеть его!.. Слуга поднялся еще на несколько, ступенек и остановился перед дверью с круглой медной ручкой. Слуга постучал. Молчание. Слуга постучал еще раз. Никакого ответа. Слуга понимающе улыбнулся и, открыв дверь, вошел в кабинет. Окна открыты, узкая железная кровать прибрана. Слуга выглянул в окно, выходившее в сад: месье Верн сидит на скамье подле клумбы с белыми розами и концом трости что-то чертит на песке. Пожарная лестница приставлена к окну. От земли до окна ровно шесть метров.
Слуга неодобрительно покачал головой; таким путем можно спускаться в сад только молодому, зрячему человеку, но месье Верн потихоньку от своей жены испытывает и нервы свои и способность ориентироваться посредством такой непозволительной гимнастики. Слуга вышел из кабинета. Не сказать ли приезжей даме, что месье в саду, где она и может его увидеть?..
– Мадам, – произнес слуга с порога гостиной. – Месье встал и находится в саду.
Дама порывисто опустила вуаль,
– Месье почти ничего не видит, мадам, – чуть слышно проговорил слуга. – Разве мадам неизвестно, что…
Дама подняла вуаль и тотчас опустила руки вдоль тела; голова ее часто-часто затряслась.
– Мадам! – испуганно вырвалось у слуги. – Вам худо?
Он охватил ее за талию, осторожно посадил в кресло.
– Всё прошло… – задыхаясь произнесла дама. – Вы говорите, что месье в саду? И почти ничего не видит?
– Почти ничего, мадам, – отозвался слуга. – Контуры предметов, очертания, аиногда цвета – черный и белый,
– Проводите меня, – повелительно произнесла дама.
Она оперлась на руку слуги и пошла, на полшага отставая. Подле могучего, в три обхвата, дуба слуга шепнул даме:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Вошла жена. Она спросила:
– Что случилось?
Ее муж молчал, лицо он закрыл широкой ладонью. Онорина в испуге опустилась на колени перед мужем, охватила его голову руками, приподняла ее. Онорине казалось, что ее старый Жюль умирает. Он и сам догадался, о чем подумала его подруга, и, желая утешить ее, понимая в то же время, что обязан сказать правду, спокойно произнес:
– Жив, старушка, но мой левый глаз вдруг выкинул нехорошую шутку!..
– Я позову врача. – Онорина поднялась с пола и шагнула к двери. – Я пошлю в Париж…
– Не надо, – сказал Жюль Верн. – Просто – маленькое переутомление, перерасход, – пошутил он. – А врачи… вряд ли они увидят больше моего. И что могут врачи? Я счастлив, дорогая моя старушка, – он сел на диван и притянул к себе Онорину. – Я неправдоподобно счастлив! Меня знают и любят. У меня есть ты. На конторке лежит рукопись нового романа. Я его напишу. О, я напишу еще много романов! Меня зовут в Россию. Как фамилия этого человека, мне не выговорить, – ну вспомни! Помоги!
– Какого человека? – спросила Онорина. Ей показалось, что ее муж бредит.
– Того, который прислал мне приглашение от русского журнала. Такая странная фамилия. Бо… бо… Сейчас вспомню, я уже зацепился за корешок. Бо…
– Боборыкин, – сказала Онорина.
– Странные эти русские, – придумать такую фамилию, длинную и трудную!
– Но ведь у тебя есть Бомбарнак, – смеясь напомнила Онорина.
– И будет еще великое множество самых невероятных имен и фамилий, – сказал Жюль Верн. – Не выпить ли нам по рюмочке вина?
Онорина всплеснула руками:
– Вина! Ты хочешь себя убить!
– Всё вредно для того, кто ничего не делает, – сказал Жюль Верн. – Ничто не вредно для того, кто трудится. А кто трудится, тот живет.
Онорина пригласила местного окулиста Курси. Он осмотрел глаз здоровый и глаз больной, сказал что то похвальное по адресу здорового глаза и побранил глаз больной, потом прописал какие-то капли и запретил Жюлю Верну читать книги и писать романы.
– А если я буду писать книги и читать романы? – посмеиваясь в бороду, спросил Жюль Верн.
Курси ответил, что и этого нельзя.
– Как жаль, – вздохнул Жюль Верн. – А я начал писать специально для ваших внуков. Слушайте, дорогой Курси: воды Средиземного моря заливают пески Сахары и орошают пустыню. Аппарат тяжелее воздуха поднимается под облака…
– Говорите тише, не волнуйтесь, – заметил Курси. – Вам нельзя волноваться. Вам надо лежать с закрытыми глазами и…
– И думать? – смеясь спросил Жюль Верн. – Благодарю вас, от всего сердца благодарю вас! Я буду лежать и сочинять новые романы!
В истории болезни, заведенной Курси для потомства, сказано было: «Диабет косвенно повлиял на зрение. 11 августа 1896 года Жюль Верн ослеп на левый глаз. На восемь десятых потеряно зрение правым глазом. Больной чувствует себя превосходно. Аппетит хороший. Работоспособность изумительная: каждое утро десять – двенадцать страниц. Строка чуть кривит, но это вполне естественно и понятно…»
… Дама в темно-лиловом платье приехала в открытой коляске рано утром. Жюль Верн еще спал. На вопрос слуги, что угодно мадам, приехавшая опустила частую, темную вуаль и ответила, что ей ничего не угодно до тех пор, пока месье Верн не пожелает видеть ее, а кто она такая, это никого не должно интересовать.
– Пройдите в гостиную, мадам, – сказал слуга.
Дама взяла его под руку. Мелкими шажками, спотыкаясь о неровности дорожки перед домом, левой рукой приподнимая шумящую шелковую юбку, дама поднялась по ступенькам парадного входа, вошла в вестибюль, остановилась, и тяжело дыша, произнесла:
– Я так устала!..
– Гостиная рядом, мадам, – поклонился слуга и открыл дверь в маленькое, всё в зеркалах и красном бархате, зальце. Дама переступила порог и сразу же опустилась в глубокое кресло.
– Как прикажете доложить о вас?
– Скажите, что месье Верна хочет видеть приезжая из-за границы дама. Если Жюль спросит… если месье будет настаивать, – поправилась дама, – чтобы вы узнали мое имя, скажите в таком случае, что… Ничего не говорите! Надеюсь, что меня примут ради простого любопытства.
Слуга поклонился и не торопясь стал подниматься по деревянной лестнице. Едва он скрылся за поворотом, как дама быстрым и ловким движением подняла вуаль, из бисерной сумочки вынула зеркальце и поднесла его к лицу. Она не охорашивалась, не пудрилась, – она только гляделась в зеркальце, поворачивая голову то влево, то вправо. На немилосердно тайные вопросы ее зеркальце отвечало коротко и строго: «Ты стара, но не безобразна, когда-то ты была хороша, даже красива, об этом подумает каждый, взглянув на тебя. Поменьше, милый друг, мимики, – старым людям мимика во вред. Поменьше жестикулируй, – умный мужчина ценит в женщине ровность движений и спокойствие, скупость каждого жеста. Сделай несколько глубоких вдохов и выдохов, выпрямись и помни, что тот, к кому ты пришла, моложе тебя только на год или на два…»
Онорина еще спала, и слуга не решился будить ее ради неизвестной, странной посетительницы. К тому же она хочет видеть только Жюля Верна. Кто не хочет видеть его!.. Слуга поднялся еще на несколько, ступенек и остановился перед дверью с круглой медной ручкой. Слуга постучал. Молчание. Слуга постучал еще раз. Никакого ответа. Слуга понимающе улыбнулся и, открыв дверь, вошел в кабинет. Окна открыты, узкая железная кровать прибрана. Слуга выглянул в окно, выходившее в сад: месье Верн сидит на скамье подле клумбы с белыми розами и концом трости что-то чертит на песке. Пожарная лестница приставлена к окну. От земли до окна ровно шесть метров.
Слуга неодобрительно покачал головой; таким путем можно спускаться в сад только молодому, зрячему человеку, но месье Верн потихоньку от своей жены испытывает и нервы свои и способность ориентироваться посредством такой непозволительной гимнастики. Слуга вышел из кабинета. Не сказать ли приезжей даме, что месье в саду, где она и может его увидеть?..
– Мадам, – произнес слуга с порога гостиной. – Месье встал и находится в саду.
Дама порывисто опустила вуаль,
– Месье почти ничего не видит, мадам, – чуть слышно проговорил слуга. – Разве мадам неизвестно, что…
Дама подняла вуаль и тотчас опустила руки вдоль тела; голова ее часто-часто затряслась.
– Мадам! – испуганно вырвалось у слуги. – Вам худо?
Он охватил ее за талию, осторожно посадил в кресло.
– Всё прошло… – задыхаясь произнесла дама. – Вы говорите, что месье в саду? И почти ничего не видит?
– Почти ничего, мадам, – отозвался слуга. – Контуры предметов, очертания, аиногда цвета – черный и белый,
– Проводите меня, – повелительно произнесла дама.
Она оперлась на руку слуги и пошла, на полшага отставая. Подле могучего, в три обхвата, дуба слуга шепнул даме:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94