В другие дни мы могли поговорить о чем угодно, мы ведь часто сталкивались в офисе «Сават и Мустаки»… Мы могли поговорить о чем угодно – о раковинах, об этой сучке Ингеборг Густаффсон… Но первый понедельник месяца – это ритуал. Понимаете?
– С трудом.
– Ритуал нельзя нарушать. Иначе… Иначе чистейшее, дистиллированное, утонченное сэппуку превратится в банальное харакири.
– А есть разница?
– Вы слишком умны для фараона, Бланшар. А разница есть. Ну это как… Даже не знаю… Харакири – это то, что думают о японцах другие. А сэппуку – это то, что японцы сами думают о себе. Сэппуку – всегда ритуал. А харакири – всегда нарушение ритуала.
– Но результат один и тот же?
– Да. Тут вы меня поймали…
– Все равно занятно, хотя слишком много японского.
– В чем?
– В воздухе. Придется проконсультироваться у знакомой японки. Это вам Ги поведал о разнице в терминах?
– Почему Ги?
– Мало ли… Может быть, у него тоже была… знакомая японка. У него была знакомая японка? Милашка с раскосыми глазами?
– Не знаю. Если и была, то Ги никогда не говорил мне об этом. Он вообще не распространялся о своих женщинах.
– А вы и не спрашивали.
– Нет.
– А мадам Сават?
– Все знали, что они любовники. Что с того?
– Так это Ги рассказал вам о сэппуку и харакири?
– Нет. Потому что знакомая японка была как раз у меня. Работала на показах у Джона Галлиано.
– Еще одна ипостась этой вашей… Ингеборг Густаффсон?
– Угу. Ингеборг Густаффсон в макияже а-ля «Прощай, Хоккайдо».
– А вам не казалось, что мадам Сават старовата для Ги?
– У женщин не существует возраста. Если бы я думал по-другому, я бы не был фотографом. Вам этого не понять…
– Возможно. Значит, вы вдвоем отправились к Руфусу.
– С трудом успеваю за ходом вашей мысли, Бланшар. Да, мы отправились к Руфусу.
– И?
– И я их познакомил. «Руфус Кассовиц – Ги Кутарба. Ги Кутарба – Руфус Кассовиц». Руфус как раз занимался телом… Марианны.
– И что Ги?
– А что – Ги?
– Он как-нибудь отреагировал?
– На Руфуса?
– На тело.
– Никак.
– Никаких эмоций?
– Никаких.
– И вас это не удивило?
– Представьте себе. Я был слишком занят женщиной, чтобы обращать внимание на Ги.
– И все-таки…
– Ги просто смотрел на нее. Просто смотрел, как смотрят в окно.
– Руфус производил вскрытие?
– Вскрытие он произвел позже. Когда мы ушли. Но до того, как мы ушли, Ги сказал, что женщина по-настоящему красива. Я сказал, что смерть – лучший визажист. Руфус сказал, что хорошо бы кому-нибудь слетать за пиццей. А женщина и правда была красива.
– Что было потом?
– Руфус полез ей в рот. Так, в порядке осмотра… Не думаю, что он ожидал увидеть там улиток. Он вытаскивал их по одной, маленьких и побольше. И все они были живы, все одиннадцать штук. Потом Руфус достал двенадцатую – пинцетом из трахеи. Меня едва не стошнило.
– А Ги?
– Если бы и Ги едва не стошнило, это был бы перебор. Нет, он отреагировал довольно сдержанно.
– Не каждый день изо рта покойника выуживают живых улиток… Значит, никакой особой реакции от Ги не последовало?
– Почему же… Он посоветовал Руфусу загнать их на птичьем рынке.
– Здравая мысль.
– Еще бы не здравая. Улитки-то были живы, не давить же их в самом деле… Руфус так и поступил. Отнес на рынок одиннадцать штук, а двенадцатую оставил себе. Ту, что вытащил из трахеи. На память. Она до сих пор живет у него в стеклянной банке. Питается виноградными листьями. Иногда мы с Ги ее навещаем…
– Вот как? Это наверняка была идея Ги…
– Это была моя идея. Для таких идей Ги недостаточно эксцентричен.
– Ясно… Вы виделись с Ги в период между четырнадцатым и двадцать третьим мая прошлого года?
– Как я могу помнить? Столько времени прошло…
– Но события в морге вы описали достаточно подробно… А между маем и июлем не такая уж большая разница.
– Эти события касались моего проекта. А все, что касается моих проектов, я помню в деталях. Человеческая память избирательна, Бланшар. Память художника – тем более. Я не помню, что ел вчера на обед, но могу с точностью сказать, в чем была Хлоя Кассини на открытии моей первой персональной выставки десять лет назад. Вы, конечно, понятия не имеете об этом романтическом вампире – Хлое Кассини… Об этом вурдалаке с лицом прихожанки Эфиопской баптистской церкви. Когда-то она была супермоделью, потом вышла замуж за полудурка-регбиста Мориса Дюссолье…
– Того самого, который отсидел за непредумышленное убийство своей первой жены?
– Хлоя была третьей, но и ей он умудрился пересчитать все зубы.
– И в чем же она была на открытии вашей первой персональной выставки десять лет назад?
– Платьишко-футляр с говенными психоделическими узорами в стиле Пуччи, тогда было модно бегство в шестидесятые… такой, знаете ли, копеечный эскапизм…
– Лихо. А в ваше отсутствие Ги не наведывался к Руфусу тем июлем?
– Руфус обязательно бы мне сказал. Я сам пропадал там целыми сутками. Нет, тот его визит был единственным.
– Он был на вашей выставке?
– Вы имеете в виду «Завтраки с Руфусом»?
– Да.
– Лично я там его не заметил. Да и сами работы провисели в этом рассаднике лицемерия чуть больше тридцати шести часов.
– Значит, он не видел всей коллекции?
– Почему же… Он был здесь, когда я готовил коллекцию. Здесь, в студии. За день до того, как она должна была официально открыться. Я как раз упаковывал листы. Все пятнадцать. Пятнадцать мертвых в ролях пятнадцати великих.
– И тоже мертвых.
– Большей частью.
– Были и символы.
– Вы о Марианне?
– И о ней в частности.
– Далась вам эта Марианна… Что-что, а уж символы мертвы изначально.
– Что сказал Ги о коллекции?
– Ничего. Он просто смотрел на нее.
– Так, как смотрят в окно?
– Да.
– И не единого комментария?
– Это был понедельник, Бланшар. Первый понедельник месяца. Мы пили вино и молчали. Это был понедельник. К сожалению.
– Почему – к сожалению?
– Мне было интересно, что скажет Ги. Мне было особенно интересно, что скажет Ги…
– Почему?
– Долго объяснять.
– Но вы могли поговорить о работах потом… Вы же встречались и на нейтральной территории… В офисе «Савати Мустаки»…
– Мы не встречались. Или почти не встречались. Ги как раз был занят этой своей парфюмерной затеей. Он как-то вообще исчез с горизонта.
– Он перестал приходить к вам в студию по понедельникам?
– Нет. Приходить он не перестал.
– Но и ритуала никто из вас не нарушил?
– Опять в точку, Бланшар. Вы опять попали в точку. Ритуалы нужны людям, чтобы почувствовать собственную значительность.
– Мертвая вещь – ритуал.
– Мертвее только символы.
– А вам не показалось странным, что ничем не примечательный манекенщик Ги Кутарба вдруг так резко переквалифицировался в парфюмеры?
– У меня своих странностей полно, так что к странностям других людей я отношусь с пониманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– С трудом.
– Ритуал нельзя нарушать. Иначе… Иначе чистейшее, дистиллированное, утонченное сэппуку превратится в банальное харакири.
– А есть разница?
– Вы слишком умны для фараона, Бланшар. А разница есть. Ну это как… Даже не знаю… Харакири – это то, что думают о японцах другие. А сэппуку – это то, что японцы сами думают о себе. Сэппуку – всегда ритуал. А харакири – всегда нарушение ритуала.
– Но результат один и тот же?
– Да. Тут вы меня поймали…
– Все равно занятно, хотя слишком много японского.
– В чем?
– В воздухе. Придется проконсультироваться у знакомой японки. Это вам Ги поведал о разнице в терминах?
– Почему Ги?
– Мало ли… Может быть, у него тоже была… знакомая японка. У него была знакомая японка? Милашка с раскосыми глазами?
– Не знаю. Если и была, то Ги никогда не говорил мне об этом. Он вообще не распространялся о своих женщинах.
– А вы и не спрашивали.
– Нет.
– А мадам Сават?
– Все знали, что они любовники. Что с того?
– Так это Ги рассказал вам о сэппуку и харакири?
– Нет. Потому что знакомая японка была как раз у меня. Работала на показах у Джона Галлиано.
– Еще одна ипостась этой вашей… Ингеборг Густаффсон?
– Угу. Ингеборг Густаффсон в макияже а-ля «Прощай, Хоккайдо».
– А вам не казалось, что мадам Сават старовата для Ги?
– У женщин не существует возраста. Если бы я думал по-другому, я бы не был фотографом. Вам этого не понять…
– Возможно. Значит, вы вдвоем отправились к Руфусу.
– С трудом успеваю за ходом вашей мысли, Бланшар. Да, мы отправились к Руфусу.
– И?
– И я их познакомил. «Руфус Кассовиц – Ги Кутарба. Ги Кутарба – Руфус Кассовиц». Руфус как раз занимался телом… Марианны.
– И что Ги?
– А что – Ги?
– Он как-нибудь отреагировал?
– На Руфуса?
– На тело.
– Никак.
– Никаких эмоций?
– Никаких.
– И вас это не удивило?
– Представьте себе. Я был слишком занят женщиной, чтобы обращать внимание на Ги.
– И все-таки…
– Ги просто смотрел на нее. Просто смотрел, как смотрят в окно.
– Руфус производил вскрытие?
– Вскрытие он произвел позже. Когда мы ушли. Но до того, как мы ушли, Ги сказал, что женщина по-настоящему красива. Я сказал, что смерть – лучший визажист. Руфус сказал, что хорошо бы кому-нибудь слетать за пиццей. А женщина и правда была красива.
– Что было потом?
– Руфус полез ей в рот. Так, в порядке осмотра… Не думаю, что он ожидал увидеть там улиток. Он вытаскивал их по одной, маленьких и побольше. И все они были живы, все одиннадцать штук. Потом Руфус достал двенадцатую – пинцетом из трахеи. Меня едва не стошнило.
– А Ги?
– Если бы и Ги едва не стошнило, это был бы перебор. Нет, он отреагировал довольно сдержанно.
– Не каждый день изо рта покойника выуживают живых улиток… Значит, никакой особой реакции от Ги не последовало?
– Почему же… Он посоветовал Руфусу загнать их на птичьем рынке.
– Здравая мысль.
– Еще бы не здравая. Улитки-то были живы, не давить же их в самом деле… Руфус так и поступил. Отнес на рынок одиннадцать штук, а двенадцатую оставил себе. Ту, что вытащил из трахеи. На память. Она до сих пор живет у него в стеклянной банке. Питается виноградными листьями. Иногда мы с Ги ее навещаем…
– Вот как? Это наверняка была идея Ги…
– Это была моя идея. Для таких идей Ги недостаточно эксцентричен.
– Ясно… Вы виделись с Ги в период между четырнадцатым и двадцать третьим мая прошлого года?
– Как я могу помнить? Столько времени прошло…
– Но события в морге вы описали достаточно подробно… А между маем и июлем не такая уж большая разница.
– Эти события касались моего проекта. А все, что касается моих проектов, я помню в деталях. Человеческая память избирательна, Бланшар. Память художника – тем более. Я не помню, что ел вчера на обед, но могу с точностью сказать, в чем была Хлоя Кассини на открытии моей первой персональной выставки десять лет назад. Вы, конечно, понятия не имеете об этом романтическом вампире – Хлое Кассини… Об этом вурдалаке с лицом прихожанки Эфиопской баптистской церкви. Когда-то она была супермоделью, потом вышла замуж за полудурка-регбиста Мориса Дюссолье…
– Того самого, который отсидел за непредумышленное убийство своей первой жены?
– Хлоя была третьей, но и ей он умудрился пересчитать все зубы.
– И в чем же она была на открытии вашей первой персональной выставки десять лет назад?
– Платьишко-футляр с говенными психоделическими узорами в стиле Пуччи, тогда было модно бегство в шестидесятые… такой, знаете ли, копеечный эскапизм…
– Лихо. А в ваше отсутствие Ги не наведывался к Руфусу тем июлем?
– Руфус обязательно бы мне сказал. Я сам пропадал там целыми сутками. Нет, тот его визит был единственным.
– Он был на вашей выставке?
– Вы имеете в виду «Завтраки с Руфусом»?
– Да.
– Лично я там его не заметил. Да и сами работы провисели в этом рассаднике лицемерия чуть больше тридцати шести часов.
– Значит, он не видел всей коллекции?
– Почему же… Он был здесь, когда я готовил коллекцию. Здесь, в студии. За день до того, как она должна была официально открыться. Я как раз упаковывал листы. Все пятнадцать. Пятнадцать мертвых в ролях пятнадцати великих.
– И тоже мертвых.
– Большей частью.
– Были и символы.
– Вы о Марианне?
– И о ней в частности.
– Далась вам эта Марианна… Что-что, а уж символы мертвы изначально.
– Что сказал Ги о коллекции?
– Ничего. Он просто смотрел на нее.
– Так, как смотрят в окно?
– Да.
– И не единого комментария?
– Это был понедельник, Бланшар. Первый понедельник месяца. Мы пили вино и молчали. Это был понедельник. К сожалению.
– Почему – к сожалению?
– Мне было интересно, что скажет Ги. Мне было особенно интересно, что скажет Ги…
– Почему?
– Долго объяснять.
– Но вы могли поговорить о работах потом… Вы же встречались и на нейтральной территории… В офисе «Савати Мустаки»…
– Мы не встречались. Или почти не встречались. Ги как раз был занят этой своей парфюмерной затеей. Он как-то вообще исчез с горизонта.
– Он перестал приходить к вам в студию по понедельникам?
– Нет. Приходить он не перестал.
– Но и ритуала никто из вас не нарушил?
– Опять в точку, Бланшар. Вы опять попали в точку. Ритуалы нужны людям, чтобы почувствовать собственную значительность.
– Мертвая вещь – ритуал.
– Мертвее только символы.
– А вам не показалось странным, что ничем не примечательный манекенщик Ги Кутарба вдруг так резко переквалифицировался в парфюмеры?
– У меня своих странностей полно, так что к странностям других людей я отношусь с пониманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106