– О чем вы говорите, Бланшар?
– Линн Нугаро никогда не была владелицей букинистического. Когда-то он принадлежал Тьери Франсуа по кличке Стриж. Серийному убийце Тьери Франсуа, повешенному в декабре семидесятого года. Вы знали об этом?..
Тьери Франсуа. Тьери Франсуа по кличке Стриж. Как я мог знать, что Тьери Франсуа и страховой агент Стриж – одно и то же лицо? Скорее всего, то самое лицо, которое когда-то я увидел в бокале с мадерой, а затем – в окне на восточной стене.
Стриж.
«Ищи птицу, Гай», – сказала мне Анук. Все так просто, жаль, что я не понял этого раньше.
Стриж, единственный, кто раскрывал книгу «Ars Moriendi». Единственный из тех, кого я знаю. Стриж по-французски будет le martinet, отсюда и «Милосердие святого Мартина». Я столько раз видел эту картину, я и представить себе не мог, что это подсказка, великодушно подаренная мне Анук. Но так мной и не замеченная.
Мне не нужно было ждать крапивников, они бы все равно не прилетели. Не в этом ли заключалось милосердие святого Мартина? Милосердие дневной его стороны. Или ночной?..
– Вам нехорошо, мсье Кутарба? – в голосе Бланшара слышится неожиданное сострадание.
– Все в порядке, Бланшар. Все в порядке.
– Почему вы купили этот магазин?
– Мне понравилось место.
– Место, где можно легко спрятать тело убитого вами человека? Вы убили мадемуазель О-Сими Томомори?
– Я не дарил ей кольца, – кольцо волнует меня неизмеримо больше, чем японская анимация.
– Вы ведь родились в России?
– Да. Но я много лет живу во Франции. Я – гражданин Франции.
– Но родились в России.
– Да.
– Вы ведь знакомы с мадемуазель Сонья?
Софья Горская, сидящая так тихо, что я и думать о ней забыл, смотрит на меня широко раскрытыми азиатскими глазами.
– Да. В прошлый раз мы были представлены друг другу.
– Признаться, поначалу я слукавил, мсье Кутарба. Сонья не только переводчик. Она так же, как и я, работает в полиции. В русской полиции. Она кое-что узнала о вашей жизни в России. До того, как вы стали гражданином Франции. Задолго до того. Расскажите мне о вашей семье.
– У меня нет семьи.
Ты можешь не волноваться, Анук, я никогда не предам тебя. Никогда.
– У вас была сестра, правда?
– Я не хочу это обсуждать.
– Я понимаю. Вы тяжело пережили ее смерть.
– Смерть Анук? – не выдерживаю я. – Кто вам сказал, что Анук умерла?
– Есть документальное свидетельство о ее смерти. Она умерла от аневризма в возрасте шестнадцати лет.
– Кто вам сказал, что Анук умерла?
– Значит, она не умерла?
– Я не буду отвечать. Я не буду отвечать. Я не буду отвечать…
***
…Отражения в несуществующих зеркалах множатся и накладываются друг на друга. Кем была Линн? Продавщицей стиральных порошков? Я знаю Линн, продавщицу стиральных порошков: юную шведку, случайно встреченную в кафе, приятельницу Олафа и Харальда, орнитологов. Но это – другая Линн. Имя агента по недвижимости Перрсона, научившего меня песенке «Возвращайся к нам опять, Джимми Дин, Джимми Дин», – Олаф-Харальд, но никакого отношения к орнитологии он не имеет. Кем был Эрве Нанту? Человеком, боявшимся солнечного света? Я знаю Эрве Нанту, как оказалось, солнечный свет он тоже не выносит, жалкий портье в «Ла-мартин Опера», на показаниях которого строятся мои обвинения в убийстве О-Сими Томомори. Но это – другой Эрве. Кем был Энрике? Испанцем, бежавшим от Франко из Испании и умершим от рака в Париже. Я знаю Энрике, Рики-морячка, проститутку, паразитирующую на теле Ули Хубахера, такой же проститутки, только рангом повыше. Рики-морячка я видел всего один раз, как и шведку, – и тоже в кафе, правда, совсем в другом – в обществе Ули; я видел его случайно, хотя и это можно приравнять к знанию. Я знаю Энрике, Рики-морячка. Но это – другой Энрике.
Кем был французский лейтенант Линн? Парнем, выпустившим в песчаную бурю весь свой боезапас, а потом пристрелившим свою мать и ее любовника? Я знаю французского лейтенанта Огюста Ферлана, он тоже свидетельствует против меня. Но это – другой lieutenant.
Кем был Тьери Франсуа? Возлюбленным Линн, подарившим ей кольцо? Или серийным убийцей, лицо которого увидел в окне я сам?..
Мысли об этом сводят меня с ума.
Я не убивал О-Сими Томомори. Может быть, это сделал портье, ведь когда-то букинистический принадлежал его деду, и он мог знать о тайнике. Он легко мог вынуть кольцо и так же легко подложить пистолет, иначе что он делал на втором этаже букинистического? Я действительно оставлял записку О-Сими, одно это похоже на начало истории, конец которой знал только он, жалкий доморощенный самураишка. Что же он сказал мне тогда? «Я знаю, каким будет конец», что ж, портье не соврал. Когда сплевываешь табачные крошки – времени на вранье не остается. Табачные крошки, сигареты без фильтра, запах табака, который понравился бы Тьери Франсуа, влюбленному или убийце – неважно. Сигареты без фильтра вполне могли бы оказаться самокрутками. А если портье курит самокрутки, то почему бы ему не заворачивать табак в папиросную бумагу «JOB»? Ту самую, которую я нашел на клумбе с улитками, так долго хранившими под панцирями полуистлевшую память об О-Сими Томомори… Вот только откуда этот новоявленный Эрве Нанту взял пистолет? Или он был тем самым меломаном в «Monster Melodies»?..
Судьба – не что иное, как последовательность прочитанных книг. Где и когда прервалась последовательность моей собственной судьбы? Или она и вовсе не начиналась? Я не прочел ни строчки из «Монтока», все мое знание о «Ключе к герметической философии» заключено в цветке гибискуса, заложенном прямо посередине.
А об «Ars Moriendi» я до сих пор не знаю ничего.
Отражения в несуществующих зеркалах множатся и накладываются друг на друга.
Я не убивал О-Сими Томомори. Я видел ее только один раз, на прогулочном кораблике. Я не убивал О-Сими еще и по той простой причине, что не выжал из ее смерти и капли духов. Я ничего не знал о том, что она должна умереть. И Анук никогда не приводила меня к ней.
Анук, моя девочка.
Анук никогда не приводила меня к О-Сими. Ко всем остальным – да. Но к ней – нет. Следовательно, Анук невиновна. Или я – невиновен.
В смерти О-Сими Томомори – во всяком случае.
Я ничего не имею против других смертей, даже Линн стоит здесь в общем ряду. Я всегда оказывался рядом, это Анук научила меня различать смерть по запаху. Это Анук научила меня не бояться смотреть вниз. И все это время я смотрел вниз, подчищая следы. Следы, которые она могла бы оставить, – и не о сбитых верхушках болиголова здесь речь. Вряд ли Анук убивала сама – она просто приводила меня к самым разным смертям, как когда-то в детстве привела на бойню, пахнущую гибискусом.
Вряд ли Анук убивала, да и плевать мне, кто убивал. Семь ароматов – семь смертей, естественных, насильственных – какая разница. Семь ароматов – семь смертей, они отражаются друг в друге, и это куда реальнее, чем несуществующие зеркала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106