Я даже в состоянии открыть рот и выкрикнуть в мягкий свет на втором этаже:
– Эй, кто там ходит? Спускайтесь! Спускайтесь, или я вызову полицию!
Ответ следует почти незамедлительно.
– Не нужно никакой полиции. Я спускаюсь.
Голос явно принадлежит мужчине, и в нем нет никакой агрессии. Облегчение, которое я испытываю, не поддается никакому описанию, этот голос можно рассматривать как союзника. Запоздалая мысль, которая приходит мне в голову: хорошо, что это не Анук. Анук умерла бы со смеху, увидев меня с лопатой – бледного, трясущегося от страха, с окровавленным ртом.
– Я уже иду, – подбадривает меня голос. – Уже!
Спустя несколько секунд хозяин голоса появляется на лестнице.
Портье из «Ламартин Опера», анемичный тип с зализанными волосами и опереточными иероглифами на плече.
Тьфу ты, черт.
– Это вы? – Странно, но парень не кажется удивленным. – Вы меня не узнаете? Мы ведь уже как-то виделись, правда? Вы приходили к нам в гостиницу в мае.
– Что вы здесь делаете?
– Было открыто – и я зашел.
– Что значит – «открыто»?
– Дверь была не заперта. И, по-моему, там вообще висела табличка…
Если сосунок имеет в виду белый прямоугольник с надписью «OUVERT», то он уже месяц валяется в подсобке, к тому же у меня нет привычки не запирать дверь.
– Нет там никакой таблички. Магазин закрыт. И уже давно.
– Я не знал, – надо признать, что парень держится молодцом, почти как его любимые летчики-камикадзе. – Просто было открыто, и я вошел.
– Магазин закрыт. Его больше нет.
– Я не знал. Я давно здесь не был.
– В любом случае – время для визитов неподходящее, – я постепенно начинаю успокаиваться.
– Старые хозяева иногда разрешали мне задержаться здесь ненадолго… Вы, очевидно, новый?
– Очевидно,
Рано я успокоился.
Слова портье почему-то задевают меня, я даже начинаю испытывать чувство, отдаленно напоминающее ревность. Линн не все мне рассказала, выходит, она знала этого мелкотравчатого деятеля гостиничного бизнеса, этот жалкий придаток к регистрационной стойке. Линн не все мне рассказала, далеко не все; ну что ж, когда манипулируешь людьми ты сам, нет смысла надеяться, что тебе не ответят тем же другие.
– Не волнуйтесь, я сейчас уйду, – на нейтральной территории парень гораздо более корректен, чем у себя в «Ламартин Опера».
– Я не волнуюсь. Так вы хорошо знали прежних хозяев?
– Я просто иногда покупал здесь книги.
– И все?
– Почти.
«Почти» – словечко такое же скользкое, как тела улиток, копошащихся на клумбе. За этим «почти» может скрываться все, что угодно, но думать об этом так же бессмысленно, как и ревновать юнца к умершей Линн,
– А привилегия оставаться здесь после закрытия – с чего это вдруг?
– Видите ли… Мой дед… До войны он владел этим магазином. То есть… тогда это был не магазин. Не букинистический магазин. «Лавка колониальных товаров», так это называлось. Знаете, из тех лавок, которые любят дети и их юные няни, мечтающие об индийском радже.
– Ну и что?
– А потом здесь появились другие люди. После войны. Я сам узнал о магазине несколько лет назад.
– Ясно. – Я прячу лопату за спину. – И вы рассказали эту душещипательную историю бывшим хозяевам?
– Да. Можно сказать и так. И они иногда разрешали мне…
Слушать о том, что именно разрешала Линн этому сосунку, я не намерен. Иначе я рискую получить жизнеописание подвигов сосункового деда, соратника де Голля и личного друга генерала Монтгомери, не иначе.
– Хозяин теперь я.
– Значит, букинистического здесь больше не будет?
– Скорее всего.
– А книги? Куда вы их денете?
– Еще не знаю.
Самураишка из «Ламартин Опера» криво улыбается: уж он-то наверняка бы знал, что делать с книгами. Неизвестно, чем он занимался там, на втором этаже, быть может, так же касался корешков, как и сейчас, и здесь – на первом. Линн, вот кто бы оценил этот (почти бессознательный) жест по достоинству. Я – не Линн, оценить красоту жеста или его бесстыдство я не в состоянии; по мне так от него за версту прет бестолковой возней на заднем ряду в кинотеатре, расстегнутыми пуговицами на джинсах и блузке, волосами, забившимися в рот. Самураишка не просто касается корешков книг, он их лапает, так, по крайней мере, это выглядит со стороны.
Я несправедлив.
Я несправедлив хотя бы потому, что самим книгам это нравится, они так и льнут к пальцам сосунка, я отчетливо это вижу.
– Вы не любите книги, правда?
– Почему?
– Откуда же мне знать – почему? – Гостиничный наглец с трудом отлипает от полок. – Не любить книги – большая ошибка.
– Неужели?
– Человеческая судьба – не что иное, как последовательность прочитанных книг…
– Букинистического здесь больше не будет. В любом случае. – Не хватало еще мне философствований с заднего ряда кинотеатра.
Жаль.
Ничего похожего на жалость, в голосе гостиничного портье звучит скрытая угроза, ее природа совершенно не ясна мне. Он засовывает руку в задний карман джинсов; lieutenant, приятель Линн, вытащил бы пистолет; испанец, приятель Линн, вытащил бы горсть каштанов; что вытащил бы Эрве Нанту – неизвестно, парень же вытаскивает мятую сигарету. И щелкает зажигалкой.
– Что будет с книгами? – спрашивает он через минуту.
– Хотите их забрать?
– А можно? Не все, всего лишь несколько…
– Не терпится заглянуть в конец? – немудреная мысль о последовательности прочитанных книг крепко засела у меня в голове, вот черт.
– Да нет. Я уже знаю, каким будет конец.
И снова мне чудится скрытая угроза в его голосе, облепленном табачными крошками. Сигарета, которую курит портье, – без фильтра, я только теперь понял: он все время отплевывается, совершенно машинально. Я и сам точно так же отплевывался каких-нибудь двадцать минут назад. Мысль об этом тотчас же возвращает меня во внутренний дворик, к пинии, квадрату света на мягкой хвое и силуэту в окне.
– Вам лучше уйти, молодой человек.
– Я понимаю. Я могу взять книги?
– Не сегодня. Приходите в другой раз.
– Хорошо.
Вряд ли «другой раз» наступит, вряд ли доморощенный самурай когда-нибудь еще придет сюда: и он, и я это понимаем. Скорее всего, портье из «Ламартин Опера» будет лапать своих подружек в твердых переплетах в другом месте. Атабак, который он курит, понравился бы Тьери Франсуа.
Наверняка.
Разговаривать больше не о чем. Волоча за собой лопату, я – вслед за ушедшим парнем – отправляюсь к двери и закрываю ее на ключ. Лопата – вот что поможет мне избавиться от улиток.
Если, конечно, я захочу от них избавиться.
PARIS LOUNGE: ROUND ABOUT MIDNIGHT
– … Препаскуднейшее это было дело, малыш, вот что я тебе скажу. Препаскуднейший это был тип – Тьери Франсуа.
– Да, мсье Дютронк. Дело было отвратительное. Я поднимал архивы.
– Семь жертв, убитых самым гнусным, самым извращенным способом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Эй, кто там ходит? Спускайтесь! Спускайтесь, или я вызову полицию!
Ответ следует почти незамедлительно.
– Не нужно никакой полиции. Я спускаюсь.
Голос явно принадлежит мужчине, и в нем нет никакой агрессии. Облегчение, которое я испытываю, не поддается никакому описанию, этот голос можно рассматривать как союзника. Запоздалая мысль, которая приходит мне в голову: хорошо, что это не Анук. Анук умерла бы со смеху, увидев меня с лопатой – бледного, трясущегося от страха, с окровавленным ртом.
– Я уже иду, – подбадривает меня голос. – Уже!
Спустя несколько секунд хозяин голоса появляется на лестнице.
Портье из «Ламартин Опера», анемичный тип с зализанными волосами и опереточными иероглифами на плече.
Тьфу ты, черт.
– Это вы? – Странно, но парень не кажется удивленным. – Вы меня не узнаете? Мы ведь уже как-то виделись, правда? Вы приходили к нам в гостиницу в мае.
– Что вы здесь делаете?
– Было открыто – и я зашел.
– Что значит – «открыто»?
– Дверь была не заперта. И, по-моему, там вообще висела табличка…
Если сосунок имеет в виду белый прямоугольник с надписью «OUVERT», то он уже месяц валяется в подсобке, к тому же у меня нет привычки не запирать дверь.
– Нет там никакой таблички. Магазин закрыт. И уже давно.
– Я не знал, – надо признать, что парень держится молодцом, почти как его любимые летчики-камикадзе. – Просто было открыто, и я вошел.
– Магазин закрыт. Его больше нет.
– Я не знал. Я давно здесь не был.
– В любом случае – время для визитов неподходящее, – я постепенно начинаю успокаиваться.
– Старые хозяева иногда разрешали мне задержаться здесь ненадолго… Вы, очевидно, новый?
– Очевидно,
Рано я успокоился.
Слова портье почему-то задевают меня, я даже начинаю испытывать чувство, отдаленно напоминающее ревность. Линн не все мне рассказала, выходит, она знала этого мелкотравчатого деятеля гостиничного бизнеса, этот жалкий придаток к регистрационной стойке. Линн не все мне рассказала, далеко не все; ну что ж, когда манипулируешь людьми ты сам, нет смысла надеяться, что тебе не ответят тем же другие.
– Не волнуйтесь, я сейчас уйду, – на нейтральной территории парень гораздо более корректен, чем у себя в «Ламартин Опера».
– Я не волнуюсь. Так вы хорошо знали прежних хозяев?
– Я просто иногда покупал здесь книги.
– И все?
– Почти.
«Почти» – словечко такое же скользкое, как тела улиток, копошащихся на клумбе. За этим «почти» может скрываться все, что угодно, но думать об этом так же бессмысленно, как и ревновать юнца к умершей Линн,
– А привилегия оставаться здесь после закрытия – с чего это вдруг?
– Видите ли… Мой дед… До войны он владел этим магазином. То есть… тогда это был не магазин. Не букинистический магазин. «Лавка колониальных товаров», так это называлось. Знаете, из тех лавок, которые любят дети и их юные няни, мечтающие об индийском радже.
– Ну и что?
– А потом здесь появились другие люди. После войны. Я сам узнал о магазине несколько лет назад.
– Ясно. – Я прячу лопату за спину. – И вы рассказали эту душещипательную историю бывшим хозяевам?
– Да. Можно сказать и так. И они иногда разрешали мне…
Слушать о том, что именно разрешала Линн этому сосунку, я не намерен. Иначе я рискую получить жизнеописание подвигов сосункового деда, соратника де Голля и личного друга генерала Монтгомери, не иначе.
– Хозяин теперь я.
– Значит, букинистического здесь больше не будет?
– Скорее всего.
– А книги? Куда вы их денете?
– Еще не знаю.
Самураишка из «Ламартин Опера» криво улыбается: уж он-то наверняка бы знал, что делать с книгами. Неизвестно, чем он занимался там, на втором этаже, быть может, так же касался корешков, как и сейчас, и здесь – на первом. Линн, вот кто бы оценил этот (почти бессознательный) жест по достоинству. Я – не Линн, оценить красоту жеста или его бесстыдство я не в состоянии; по мне так от него за версту прет бестолковой возней на заднем ряду в кинотеатре, расстегнутыми пуговицами на джинсах и блузке, волосами, забившимися в рот. Самураишка не просто касается корешков книг, он их лапает, так, по крайней мере, это выглядит со стороны.
Я несправедлив.
Я несправедлив хотя бы потому, что самим книгам это нравится, они так и льнут к пальцам сосунка, я отчетливо это вижу.
– Вы не любите книги, правда?
– Почему?
– Откуда же мне знать – почему? – Гостиничный наглец с трудом отлипает от полок. – Не любить книги – большая ошибка.
– Неужели?
– Человеческая судьба – не что иное, как последовательность прочитанных книг…
– Букинистического здесь больше не будет. В любом случае. – Не хватало еще мне философствований с заднего ряда кинотеатра.
Жаль.
Ничего похожего на жалость, в голосе гостиничного портье звучит скрытая угроза, ее природа совершенно не ясна мне. Он засовывает руку в задний карман джинсов; lieutenant, приятель Линн, вытащил бы пистолет; испанец, приятель Линн, вытащил бы горсть каштанов; что вытащил бы Эрве Нанту – неизвестно, парень же вытаскивает мятую сигарету. И щелкает зажигалкой.
– Что будет с книгами? – спрашивает он через минуту.
– Хотите их забрать?
– А можно? Не все, всего лишь несколько…
– Не терпится заглянуть в конец? – немудреная мысль о последовательности прочитанных книг крепко засела у меня в голове, вот черт.
– Да нет. Я уже знаю, каким будет конец.
И снова мне чудится скрытая угроза в его голосе, облепленном табачными крошками. Сигарета, которую курит портье, – без фильтра, я только теперь понял: он все время отплевывается, совершенно машинально. Я и сам точно так же отплевывался каких-нибудь двадцать минут назад. Мысль об этом тотчас же возвращает меня во внутренний дворик, к пинии, квадрату света на мягкой хвое и силуэту в окне.
– Вам лучше уйти, молодой человек.
– Я понимаю. Я могу взять книги?
– Не сегодня. Приходите в другой раз.
– Хорошо.
Вряд ли «другой раз» наступит, вряд ли доморощенный самурай когда-нибудь еще придет сюда: и он, и я это понимаем. Скорее всего, портье из «Ламартин Опера» будет лапать своих подружек в твердых переплетах в другом месте. Атабак, который он курит, понравился бы Тьери Франсуа.
Наверняка.
Разговаривать больше не о чем. Волоча за собой лопату, я – вслед за ушедшим парнем – отправляюсь к двери и закрываю ее на ключ. Лопата – вот что поможет мне избавиться от улиток.
Если, конечно, я захочу от них избавиться.
PARIS LOUNGE: ROUND ABOUT MIDNIGHT
– … Препаскуднейшее это было дело, малыш, вот что я тебе скажу. Препаскуднейший это был тип – Тьери Франсуа.
– Да, мсье Дютронк. Дело было отвратительное. Я поднимал архивы.
– Семь жертв, убитых самым гнусным, самым извращенным способом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106