Я ведь лимоны стал выращивать с тех пор, как на пенсию вышел…
– Я так понял, что эта самая Линн Нугаро была хорошей приятельницей Тьери.
– Бери выше, малыш. Она была его девушкой, без пяти минут невестой. Я вот думал тогда, что общего может быть между простой продавщицей и таким умным, таким начитанным засранцем, как этот Тьери Франсуа? Специалистом по оккультизму и любителем сдирать кожу… Или то, что он был владельцем книжного магазина…
– Букинистического…
– Букинистического, книжного – один черт. То, что он был при книжках, – это ее увлекло? Что общего между ними было?
– Не знаю. Может быть, секс…
– Ну да, Дидье. Ты молодой, тебе виднее. Только секс в наше время назывался любовью, вот так.
– А она его любила?
– Похоже, что любила. Да и он… Канючил на допросах, чтобы мы не втягивали в это дело его обожаемую девочку. Как это он ее называл… Чудно так. Линн – рубиновое сердечко. Что, мол-де, узнает она о его подвигах – и разобьется ее рубиновое сердечко. Такой это был тип, Тьери Франсуа.
– Сволочь.
– Хуже. Только, похоже, его любовь и не знала, какой сволочью он был. Каким ублюдком.
– Его любовь? Линн Нугаро?..
– Да нет. Просто – его любовь. Сидела где-то там внутри него и ведать не ведала, чем промышляет ее хозяин. Любовь ведь всегда узнает обо всем последней, вот так.
– А сама Линн?
– Ну и Линн, понятное дело, ничего не знала тоже. Кто бы стал рассказывать рубиновому сердечку о том, как пахнет только что освежеванное человеческое мясо? Никто.
Жалко мне было эту Линн, да и скрыть ничего было нельзя. Все газеты писали тогда о Тьери Франсуа, парижском потрошителе… Она так до конца в это и не поверила, Линн Нугаро. В то, что ее парень – убийца. А может, и поверила, да только нам не сказала. Не знаю уж, что потом с ней случилось.
– Она умерла в прошлом году. А до этого так и работала в том магазинчике. Через два дома от букинистического Тьери Франсуа. Продавщицей моющих средств. Она так и не вышла замуж. Ни за кого.
– Умерла, говоришь? Ну что ж, она все же молодец, верная Линн. Такой верности нынче не встретишь, а, Дидье?
– Может, и не встретишь…
– И такого мужества – тоже. Больше тридцати лет прожить с памятью о парне, которого любила и который оказался мясником – и только потом умереть. Она молодец. Линн – рубиновое сердечко, надо же. А она называла его Стрижом. Этого подонка Тьери Франсуа.
– Как?
– Стрижом. Есть такая птица, малыш.
– Я знаю.
– Невинная птица, легковерная. Совсем не то, что Тьери.
– А что это вообще был за тип – Тьери Франсуа?
– Самый обычный тип, каких девять на десяток. В меру интеллигентный, чистенький, такому можно и бумажник доверить. Ничего маньяческого в нем не было, если ты это имеешь в виду, малыш. Безоблачное детство в Нанси, лучший ученик в школе, гордость родителей. Только учиться дальше он почему-то не стал, перебрался в Париж, к крестному. Крестный-то как раз и заправлял в букинистическом до Тьери. А потом погиб где-то в Швейцарских Альпах, в автокатастрофе.
– И Тьери стал законным владельцем магазина?
– Завещание было оформлено на него, вот так. Нет, ничего маньяческого в нем не было, непонятно только, где этого ублюдка перемкнуло.
– Да. Как-то не вяжется безоблачное детство в Нанси с разделанными трупами.
– У Франсиса была на этот счет своя теория.
– Какая?
– Какая теория может быть у книжного червя? Книжная, конечно. Я уж и подзабыл, в чем она заключалась. Но что-то вроде того, что без подлючей книжки не обошлось. Книга, вот что сбило его с толку. Книги, как и женщины, слишком много обещают, говорил Франсис. И почти всегда обманывают, а некоторые, особо впечатлительные натуры, не могут этого пережить.
– Да ладно, мсье Дютронк. Книги-то здесь причем?
– Вот и я всегда так думал, Дидье. Потому и считал Франсиса странным типом. Когда Тьери Франсуа прижали к стенке и отправили в каталажку, дожидаться виселицы, Франсис не вылезал из этого чертова книжного, все что-то искал там.
– Нашел?
– Не знаю. Даже если Франсис что-то там и нашел, со мной он не посчитал нужным поделиться. Только думаю, что ничего он там не обнаружил. Иначе не к змеям бы отправился.
– А к кому?
– Почем же мне знать? А и знал бы – не сказал…
– Он допрашивал Тьери?
– Допрашивал его я, Франсису Тьери был не по зубам. Но парой слов они все оке перекинулись. Правда, смысла их я так и не понял. Говорили они не на французском.
– А на каком?
– Не знаю, малыш. И нельзя сказать, что Тьери стал после этого колоться, как гнилой орех. Раскололся он позже, много позже… Да-а… Каких только недоносков не встретишь при нашей-то работе.
– Да, мсье Дютронк. Каких только не встретишь… Кстати, смерть Линн Нугаро тоже была не совсем обычной…
– Я теперь в отставке, Дидье. И не хочу ничего знать о смертях. Не так уж много мне осталось на этом свете. Я теперь лимоны выращиваю.
– Хорошее дело, мсье Дютронк.
– Еще бы не хорошее.
– А от этого Тьери ничего не осталось? Никаких дневников?
– Нет. Никаких дневников не было. А может, и были, да только мы их не нашли.
– Все-таки – владелец букинистического, начитанный человек. Неужели никаких дневников? Они ведь любят вести дневники, серийные убийцы. Все, через одного. У них и философия имеется, какое же убийство без философии?
– Ты мне про философию волынку не заводи, малыш. Убийство есть убийство. И неважно, из каких соображений ты спускаешь шкуру с человека. Ты ее спускаешь – и все.
– И все-таки…
– Ну это вы теперь все умные стали. Все знаете про серийных убийц, в психологии их роетесь, как крысы в помойке. А для меня он просто душегуб. И ничего я про его психологию знать не хочу. Вот так-то, Дидье. Пойдем-ка лучше, пропустим по кружечке пивка, и я тебе о своих лимонах расскажу. А про это дело больше не спрашивай. Вот так.
СТРАСТОЦВЕТ
…Надо же, я даже помню ее имя.
Софья Горская. «Сонья», как говорит этот чертов коротышка Дидье. Интересно, зачем она здесь, ведь нам с коротышкой не нужен переводчик. К тому же я соскучился по французскому языку, его ничего не может испортить, даже растущие вкривь и вкось зубы Дидье, аккуратно, с двух концов надкусывающие каждое слово.
Зачем она здесь?
И почему ее лицо кажется мне смутно знакомым? Неужели все дело в азиатском разрезе глаз?.. В нашу первую встречу я не обратил на это внимания, я был слишком занят липкой бланшаровской паутиной, набившейся мне в рот. Но сейчас я точно могу сказать – она определенно на кого-то похожа.
На Лилу, манекенщицу из моей юности, севшую в чей-то «Порше», чтобы умереть? На Лулу, подружку Маджонга? Или на кого-то еще? На кого-то еще, так будет вернее. Через секунду из темной, покрытой бликами воды прошлого, ко мне приходит еще одно имя.
О-Сими.
О-Сими, карманная японка, фотографировавшаяся со мной на речном кораблике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Я так понял, что эта самая Линн Нугаро была хорошей приятельницей Тьери.
– Бери выше, малыш. Она была его девушкой, без пяти минут невестой. Я вот думал тогда, что общего может быть между простой продавщицей и таким умным, таким начитанным засранцем, как этот Тьери Франсуа? Специалистом по оккультизму и любителем сдирать кожу… Или то, что он был владельцем книжного магазина…
– Букинистического…
– Букинистического, книжного – один черт. То, что он был при книжках, – это ее увлекло? Что общего между ними было?
– Не знаю. Может быть, секс…
– Ну да, Дидье. Ты молодой, тебе виднее. Только секс в наше время назывался любовью, вот так.
– А она его любила?
– Похоже, что любила. Да и он… Канючил на допросах, чтобы мы не втягивали в это дело его обожаемую девочку. Как это он ее называл… Чудно так. Линн – рубиновое сердечко. Что, мол-де, узнает она о его подвигах – и разобьется ее рубиновое сердечко. Такой это был тип, Тьери Франсуа.
– Сволочь.
– Хуже. Только, похоже, его любовь и не знала, какой сволочью он был. Каким ублюдком.
– Его любовь? Линн Нугаро?..
– Да нет. Просто – его любовь. Сидела где-то там внутри него и ведать не ведала, чем промышляет ее хозяин. Любовь ведь всегда узнает обо всем последней, вот так.
– А сама Линн?
– Ну и Линн, понятное дело, ничего не знала тоже. Кто бы стал рассказывать рубиновому сердечку о том, как пахнет только что освежеванное человеческое мясо? Никто.
Жалко мне было эту Линн, да и скрыть ничего было нельзя. Все газеты писали тогда о Тьери Франсуа, парижском потрошителе… Она так до конца в это и не поверила, Линн Нугаро. В то, что ее парень – убийца. А может, и поверила, да только нам не сказала. Не знаю уж, что потом с ней случилось.
– Она умерла в прошлом году. А до этого так и работала в том магазинчике. Через два дома от букинистического Тьери Франсуа. Продавщицей моющих средств. Она так и не вышла замуж. Ни за кого.
– Умерла, говоришь? Ну что ж, она все же молодец, верная Линн. Такой верности нынче не встретишь, а, Дидье?
– Может, и не встретишь…
– И такого мужества – тоже. Больше тридцати лет прожить с памятью о парне, которого любила и который оказался мясником – и только потом умереть. Она молодец. Линн – рубиновое сердечко, надо же. А она называла его Стрижом. Этого подонка Тьери Франсуа.
– Как?
– Стрижом. Есть такая птица, малыш.
– Я знаю.
– Невинная птица, легковерная. Совсем не то, что Тьери.
– А что это вообще был за тип – Тьери Франсуа?
– Самый обычный тип, каких девять на десяток. В меру интеллигентный, чистенький, такому можно и бумажник доверить. Ничего маньяческого в нем не было, если ты это имеешь в виду, малыш. Безоблачное детство в Нанси, лучший ученик в школе, гордость родителей. Только учиться дальше он почему-то не стал, перебрался в Париж, к крестному. Крестный-то как раз и заправлял в букинистическом до Тьери. А потом погиб где-то в Швейцарских Альпах, в автокатастрофе.
– И Тьери стал законным владельцем магазина?
– Завещание было оформлено на него, вот так. Нет, ничего маньяческого в нем не было, непонятно только, где этого ублюдка перемкнуло.
– Да. Как-то не вяжется безоблачное детство в Нанси с разделанными трупами.
– У Франсиса была на этот счет своя теория.
– Какая?
– Какая теория может быть у книжного червя? Книжная, конечно. Я уж и подзабыл, в чем она заключалась. Но что-то вроде того, что без подлючей книжки не обошлось. Книга, вот что сбило его с толку. Книги, как и женщины, слишком много обещают, говорил Франсис. И почти всегда обманывают, а некоторые, особо впечатлительные натуры, не могут этого пережить.
– Да ладно, мсье Дютронк. Книги-то здесь причем?
– Вот и я всегда так думал, Дидье. Потому и считал Франсиса странным типом. Когда Тьери Франсуа прижали к стенке и отправили в каталажку, дожидаться виселицы, Франсис не вылезал из этого чертова книжного, все что-то искал там.
– Нашел?
– Не знаю. Даже если Франсис что-то там и нашел, со мной он не посчитал нужным поделиться. Только думаю, что ничего он там не обнаружил. Иначе не к змеям бы отправился.
– А к кому?
– Почем же мне знать? А и знал бы – не сказал…
– Он допрашивал Тьери?
– Допрашивал его я, Франсису Тьери был не по зубам. Но парой слов они все оке перекинулись. Правда, смысла их я так и не понял. Говорили они не на французском.
– А на каком?
– Не знаю, малыш. И нельзя сказать, что Тьери стал после этого колоться, как гнилой орех. Раскололся он позже, много позже… Да-а… Каких только недоносков не встретишь при нашей-то работе.
– Да, мсье Дютронк. Каких только не встретишь… Кстати, смерть Линн Нугаро тоже была не совсем обычной…
– Я теперь в отставке, Дидье. И не хочу ничего знать о смертях. Не так уж много мне осталось на этом свете. Я теперь лимоны выращиваю.
– Хорошее дело, мсье Дютронк.
– Еще бы не хорошее.
– А от этого Тьери ничего не осталось? Никаких дневников?
– Нет. Никаких дневников не было. А может, и были, да только мы их не нашли.
– Все-таки – владелец букинистического, начитанный человек. Неужели никаких дневников? Они ведь любят вести дневники, серийные убийцы. Все, через одного. У них и философия имеется, какое же убийство без философии?
– Ты мне про философию волынку не заводи, малыш. Убийство есть убийство. И неважно, из каких соображений ты спускаешь шкуру с человека. Ты ее спускаешь – и все.
– И все-таки…
– Ну это вы теперь все умные стали. Все знаете про серийных убийц, в психологии их роетесь, как крысы в помойке. А для меня он просто душегуб. И ничего я про его психологию знать не хочу. Вот так-то, Дидье. Пойдем-ка лучше, пропустим по кружечке пивка, и я тебе о своих лимонах расскажу. А про это дело больше не спрашивай. Вот так.
СТРАСТОЦВЕТ
…Надо же, я даже помню ее имя.
Софья Горская. «Сонья», как говорит этот чертов коротышка Дидье. Интересно, зачем она здесь, ведь нам с коротышкой не нужен переводчик. К тому же я соскучился по французскому языку, его ничего не может испортить, даже растущие вкривь и вкось зубы Дидье, аккуратно, с двух концов надкусывающие каждое слово.
Зачем она здесь?
И почему ее лицо кажется мне смутно знакомым? Неужели все дело в азиатском разрезе глаз?.. В нашу первую встречу я не обратил на это внимания, я был слишком занят липкой бланшаровской паутиной, набившейся мне в рот. Но сейчас я точно могу сказать – она определенно на кого-то похожа.
На Лилу, манекенщицу из моей юности, севшую в чей-то «Порше», чтобы умереть? На Лулу, подружку Маджонга? Или на кого-то еще? На кого-то еще, так будет вернее. Через секунду из темной, покрытой бликами воды прошлого, ко мне приходит еще одно имя.
О-Сими.
О-Сими, карманная японка, фотографировавшаяся со мной на речном кораблике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106