Флорида. Споффорд сплюнул. Вот уж где полный тупик. Пирс кивнул: его собственная мать не так давно отправилась туда же вместе с прочим старичьем.
- Так или иначе, - сказал Споффорд, - у меня есть этот участок, вполне подходящий для овец, и я строю дом. Собираюсь начать строить. Я уже примерно представляю себе, какой мне хочется дом. Хочу поставить его вон на том гребне, над старым садом. Будет обзор на обе стороны - видишь? Там есть старый фундамент, каменная плита. Здорово. Я бы мог прямо на ней построиться. Уже и леса нарубил, там, чуть выше, сейчас сушится. Из него и построю. Вот зачем эта штуковина. - Он взвесил незаконченную колотушку в своей большой загорелой руке. На тыльной стороне руки была татуировка, летучая рыба, бледно-синяя, как вены там же. - Чтобы лущить дранку, сосновую дранку для крыши.
- А разве гонт не продают? - спросил Пирс. - Я про то, что, по-моему, гонт, ну, знаешь, кровельные материалы, сейчас вполне можно купить. - Конечно, - безмятежно сказал Споффорд, - но я лучше сам сделаю. Мне думается, это вроде как подарок - в смысле, дом. Мой собственный уголок. Мои деревья. Срубить деревья - деревья пустить на доски - доски, чтобы построить дом; выстругать киянку - киянка, чтобы набить дранки - дранка для крыши - крыша, чтобы укрыться от дождя; ты же понимаешь, что я хочу сказать...
Пирс только кивал, завороженный движениями аккуратно работающих рук Споффорда и размеренным голосом, строившим планы. Киянка, не грубая дубинка, а настоящий инструмент, отесанный и не без изящества отшлифованный, зачаровывала его.
- Подарок, - повторил Споффорд, проверяя сбалансированность колотушки. - Я тебя с ней познакомлю. Завтра будет вечеринка. Праздник Полнолуния. Толпа народу. Она там будет.
- Ух ты! - сказал Пирс. - И чем же занимаются люди на Празднике Полнолуния?
- Чем обычно, - сказал Споффорд. - Купаются. Едят. Пьют. Закидываются чем-нибудь.
- А как зовут эту даму?
- Розалинда.
Пирс расхохотался. Споффорд искоса на него посмотрел и спросил:
- А у тебя самого - никогда постоянной вставочки не было?
- Если ты хочешь спросить, водил ли я барышень к алтарю, то нет.
- Ага, - сказал Споффорд.
- А насчет вставочек - так это да. Неоднократно. Более чем неоднократно.
Он закинул руки за голову. Споффорд продолжал работать и больше вопросов не задавал. Вечер был необычно шумным, состязающиеся друг с другом цикады и тысячи насекомых помельче наполняли воздух переменчивым звоном. Солнце прокрадывалось к своему убежищу в горах за их спинами.
- Я с работы ушел, - сказал наконец Пирс, - из-за этого.
- Я думал, тебя уволили.
- Уволился, уволили, - сказал Пирс. - Не будем уточнять.
- А причиной была любовь.
- Любовь и деньги. - (Chalkokrotos.) - Это долгая история.
- Так вот зачем это путешествие в Какбишьего-Колледж в Конурбане. Поиски работы.
- Имени Питера Рамуса.
- Не знаю, понравится ли тебе Конурбана, - сказал Споффорд. - Что за тип этот Питер Амос?
- Знаешь, что я тебе скажу, - проговорил Пирс. - Пока что, раз уж я оттуда смылся, давай не будем о Конурбане. Да и о Питере Рамосе тоже. Кроме всего прочего, он измыслил Основную Идею.
Споффорд рассмеялся, провел ладонью по колотушке, проверяя ее на гладкость. Пирс снял темные очки: темнота опустилась неожиданно, как только солнце достигло кромки горы, и длинные тени рывком протянулись по желтой траве.
Она с самого начала задала Пирсу самый бешеный темп, да и компания подобралась та еще. Опасность, которая хоть немножко, да угрожала ей постоянно, возбуждала его - и ее тоже, - и это возбуждение еще больше росло от шампанского, которое она любила и умела из тебя выбить, от долгих ночей по всему городу и яростных рассветов наедине вместе, и это все подпитывалось кокаином, который, в свою очередь, и платил за все или почти за все - это «почти» и аукнулось теми затруднениями, до рассказа о которых Пирс наконец дошел. Он казался ей убежищем, широкий в кости и мускулистый, он всегда производил впечатление огромной силы, нельзя сказать, чтоб л совсем обманчивое. Но она считала его еще и уравновешенным, и вот тут она ошибалась.
Он с самого начала стал понемногу входить с ней в долю. Не мог же он нюхать ее товар на халяву, а покупать у нее за гроши казалось низким; конечно, он не мог себя ограничивать, не мог, раз уж решился проводить с ней долгие ледяные ночи. И он не хотел себя ограничивать, даже если бы смог: порошок был классный, даже очень классный. Пирсу, который на следующий день, трясясь, с красными глазами, пытался объяснять на уроке что-то про эпоху Просвещения, не на что было жаловаться.
- Как там она говорила, - спрашивала она его, - старушка леди Плесень Вротли Матьее...
- Леди Мэри Вортли Монтэгю, - отвечал Пирс бойко, после уроков кокаин и шампанское быстро развязывали ему язык. - «Никогда не жалуйся, ничего не объясняй».
- Точно, - говорила она. - Мой девиз. Никогда не жалуйся, ничего не объясняй.
И она этому девизу старательно следовала. Бизнес шел все лучше, риск тоже рос. Она вытащила Пирса из старой берлоги в трущобах, к которой он привык за годы печалей и радостей, и поселила в просторной квартире с окнами во всю стену, с бетонным полом и видом сверху на сказочные башни Бруклинского моста. Поближе к центру. Он увяз по уши в долгах кредитному обществу «Барнабас» из-за этого дела, его скромное жалованье испарялось сквозь эти широкие окна, а она задолжала за квартиру кучу баксов, и ее доля долга росла как снежный ком.
- Как снежный ком, - говорила она и смеялась.
Он знал, что положение у него становится все более и более шатким, но шаткость еще не означает падения. Хотя в душе он понимал, что боится, а когда человек боится и колеблется, он непременно выдаст себя. Он пытался не подавать вида, меньше всего на свете ему хотелось, чтобы она решила, что он ей не пара. Принимая свои неожиданные решения, она нуждалась в его одобрении - квартира, огромные пачки денег и что с ними делать, - а то ей требовалось отпустить какие-то грехи, о которых он даже понятия не имел, - кокаин помогал ему во всем этом, кокаин давал резкость в движениях, но давал и легкость, и веселье, он придавал движениям видимость быстроты и решительности, но он же часто заставлял тебя промахиваться мимо цели; пол квартиры был усеян невыметенными осколками разбитых стаканов, которые он попытался ухватить слишком резко, по-кокаиновому круто. Кровать была единственным в доме тихим пристанищем. Они застелили ее пуховым стеганым одеялом и простынями цвета ярких солнечных лучей, обвешали зеркалами и обложили подушками. Но к тому времени, когда постель была полностью оснащена, она начала проводить ночи где-то еще.
Телефонный звонок, жуткий звук в этих каменных хоромах в четыре часа утра. Пирс был один, скрючившись, как зародыш, на краешке большой кровати;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
- Так или иначе, - сказал Споффорд, - у меня есть этот участок, вполне подходящий для овец, и я строю дом. Собираюсь начать строить. Я уже примерно представляю себе, какой мне хочется дом. Хочу поставить его вон на том гребне, над старым садом. Будет обзор на обе стороны - видишь? Там есть старый фундамент, каменная плита. Здорово. Я бы мог прямо на ней построиться. Уже и леса нарубил, там, чуть выше, сейчас сушится. Из него и построю. Вот зачем эта штуковина. - Он взвесил незаконченную колотушку в своей большой загорелой руке. На тыльной стороне руки была татуировка, летучая рыба, бледно-синяя, как вены там же. - Чтобы лущить дранку, сосновую дранку для крыши.
- А разве гонт не продают? - спросил Пирс. - Я про то, что, по-моему, гонт, ну, знаешь, кровельные материалы, сейчас вполне можно купить. - Конечно, - безмятежно сказал Споффорд, - но я лучше сам сделаю. Мне думается, это вроде как подарок - в смысле, дом. Мой собственный уголок. Мои деревья. Срубить деревья - деревья пустить на доски - доски, чтобы построить дом; выстругать киянку - киянка, чтобы набить дранки - дранка для крыши - крыша, чтобы укрыться от дождя; ты же понимаешь, что я хочу сказать...
Пирс только кивал, завороженный движениями аккуратно работающих рук Споффорда и размеренным голосом, строившим планы. Киянка, не грубая дубинка, а настоящий инструмент, отесанный и не без изящества отшлифованный, зачаровывала его.
- Подарок, - повторил Споффорд, проверяя сбалансированность колотушки. - Я тебя с ней познакомлю. Завтра будет вечеринка. Праздник Полнолуния. Толпа народу. Она там будет.
- Ух ты! - сказал Пирс. - И чем же занимаются люди на Празднике Полнолуния?
- Чем обычно, - сказал Споффорд. - Купаются. Едят. Пьют. Закидываются чем-нибудь.
- А как зовут эту даму?
- Розалинда.
Пирс расхохотался. Споффорд искоса на него посмотрел и спросил:
- А у тебя самого - никогда постоянной вставочки не было?
- Если ты хочешь спросить, водил ли я барышень к алтарю, то нет.
- Ага, - сказал Споффорд.
- А насчет вставочек - так это да. Неоднократно. Более чем неоднократно.
Он закинул руки за голову. Споффорд продолжал работать и больше вопросов не задавал. Вечер был необычно шумным, состязающиеся друг с другом цикады и тысячи насекомых помельче наполняли воздух переменчивым звоном. Солнце прокрадывалось к своему убежищу в горах за их спинами.
- Я с работы ушел, - сказал наконец Пирс, - из-за этого.
- Я думал, тебя уволили.
- Уволился, уволили, - сказал Пирс. - Не будем уточнять.
- А причиной была любовь.
- Любовь и деньги. - (Chalkokrotos.) - Это долгая история.
- Так вот зачем это путешествие в Какбишьего-Колледж в Конурбане. Поиски работы.
- Имени Питера Рамуса.
- Не знаю, понравится ли тебе Конурбана, - сказал Споффорд. - Что за тип этот Питер Амос?
- Знаешь, что я тебе скажу, - проговорил Пирс. - Пока что, раз уж я оттуда смылся, давай не будем о Конурбане. Да и о Питере Рамосе тоже. Кроме всего прочего, он измыслил Основную Идею.
Споффорд рассмеялся, провел ладонью по колотушке, проверяя ее на гладкость. Пирс снял темные очки: темнота опустилась неожиданно, как только солнце достигло кромки горы, и длинные тени рывком протянулись по желтой траве.
Она с самого начала задала Пирсу самый бешеный темп, да и компания подобралась та еще. Опасность, которая хоть немножко, да угрожала ей постоянно, возбуждала его - и ее тоже, - и это возбуждение еще больше росло от шампанского, которое она любила и умела из тебя выбить, от долгих ночей по всему городу и яростных рассветов наедине вместе, и это все подпитывалось кокаином, который, в свою очередь, и платил за все или почти за все - это «почти» и аукнулось теми затруднениями, до рассказа о которых Пирс наконец дошел. Он казался ей убежищем, широкий в кости и мускулистый, он всегда производил впечатление огромной силы, нельзя сказать, чтоб л совсем обманчивое. Но она считала его еще и уравновешенным, и вот тут она ошибалась.
Он с самого начала стал понемногу входить с ней в долю. Не мог же он нюхать ее товар на халяву, а покупать у нее за гроши казалось низким; конечно, он не мог себя ограничивать, не мог, раз уж решился проводить с ней долгие ледяные ночи. И он не хотел себя ограничивать, даже если бы смог: порошок был классный, даже очень классный. Пирсу, который на следующий день, трясясь, с красными глазами, пытался объяснять на уроке что-то про эпоху Просвещения, не на что было жаловаться.
- Как там она говорила, - спрашивала она его, - старушка леди Плесень Вротли Матьее...
- Леди Мэри Вортли Монтэгю, - отвечал Пирс бойко, после уроков кокаин и шампанское быстро развязывали ему язык. - «Никогда не жалуйся, ничего не объясняй».
- Точно, - говорила она. - Мой девиз. Никогда не жалуйся, ничего не объясняй.
И она этому девизу старательно следовала. Бизнес шел все лучше, риск тоже рос. Она вытащила Пирса из старой берлоги в трущобах, к которой он привык за годы печалей и радостей, и поселила в просторной квартире с окнами во всю стену, с бетонным полом и видом сверху на сказочные башни Бруклинского моста. Поближе к центру. Он увяз по уши в долгах кредитному обществу «Барнабас» из-за этого дела, его скромное жалованье испарялось сквозь эти широкие окна, а она задолжала за квартиру кучу баксов, и ее доля долга росла как снежный ком.
- Как снежный ком, - говорила она и смеялась.
Он знал, что положение у него становится все более и более шатким, но шаткость еще не означает падения. Хотя в душе он понимал, что боится, а когда человек боится и колеблется, он непременно выдаст себя. Он пытался не подавать вида, меньше всего на свете ему хотелось, чтобы она решила, что он ей не пара. Принимая свои неожиданные решения, она нуждалась в его одобрении - квартира, огромные пачки денег и что с ними делать, - а то ей требовалось отпустить какие-то грехи, о которых он даже понятия не имел, - кокаин помогал ему во всем этом, кокаин давал резкость в движениях, но давал и легкость, и веселье, он придавал движениям видимость быстроты и решительности, но он же часто заставлял тебя промахиваться мимо цели; пол квартиры был усеян невыметенными осколками разбитых стаканов, которые он попытался ухватить слишком резко, по-кокаиновому круто. Кровать была единственным в доме тихим пристанищем. Они застелили ее пуховым стеганым одеялом и простынями цвета ярких солнечных лучей, обвешали зеркалами и обложили подушками. Но к тому времени, когда постель была полностью оснащена, она начала проводить ночи где-то еще.
Телефонный звонок, жуткий звук в этих каменных хоромах в четыре часа утра. Пирс был один, скрючившись, как зародыш, на краешке большой кровати;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144