Никому здесь нет охоты слушать его или тебя. Но ни лорду, ни простому человеку в угоду я не уйду из своего дома в тот самый день, когда мой бедный…
Тут его голос сорвался, и он не мог продолжать. При входе лорда Гленаллена он встал и так и стоял все время, а теперь решительно опустился на стул и застыл в угрюмой позе человека, который не отступится от своего слова.
Но старухе серьезность этого часа, казалось, вернула все силы и некогда присущее ей умственное превосходство. Она поднялась и, подойдя к нему, торжественным голосом произнесла:
— Сын мой, если ты не хочешь слушать рассказ о позоре своей матери, если ты не хочешь стать добровольным свидетелем ее вины и если ты хочешь заслужить ее благословение и отвратить ее проклятие, заклинаю тебя, приказываю тебе ради той, кто тебя родила и вскормила, дай мне свободно поговорить с лордом Джералдином о том, чего не должен слышать ни один смертный, кроме него. Повинуйся моим словам, дабы в тот день, когда ты засыплешь прахом земным мою главу — ох, скорей бы этот день настал! — ты мог бы вспомнить об этой минуте и не корить себя за то, что не исполнил последнего земного желания своей матери.
Слова этого торжественного требования пробудили в сердце рыбака привычку к бессознательному послушанию, к которому приучила его мать и которого он никогда не нарушал в те времена, когда она еще владела всеми своими силами. Воспоминание об этом переплелось с наполнявшим его чувством и, бросив взгляд на постель, где еще недавно лежало мертвое тело, старик пробормотал:
— Он не знал, что значит ослушаться меня, соглашался он со мной или нет. Зачем же я буду сердить ее?
Взяв упиравшуюся супругу под руку, он бережно вывел ее из дому и закрыл за собой дверь на щеколду.
Когда несчастные родители ушли, лорд Гленаллен, опасаясь, как бы старуха вновь не впала в бесчувственное состояние, опять начал настаивать, чтобы она рассказала ему то, что хотела.
— Вы успеете услышать это, — ответила она. — Мой ум сейчас достаточно ясен, и едва ли, — да я этого и не думаю, — едва ли я забуду то, что мне надо сказать. Моя жизнь в Крейгбернфуте стоит у меня перед глазами, как наяву, зеленый склон с песчаной кромкой там, где ручей вливался в море, две лодки со сложенными парусами в бухточке, высокий утес за садом дома Гленалленов, нависший над потоком… Увы, я могу забыть, что у меня был муж и я потеряла его, что остался в живых лишь один из наших четырех молодцов-сыновей, что несчастье за несчастьем поглотило наше неправедно нажитое богатство, что только в это утро из дома вынесли тело первенца моего сына, — но я никогда не забуду дней, проведенных в прекрасном Крейгбернфуте!
— Ты была любимицей моей матери, — сказал лорд Гленаллен, стараясь навести ее на главную тему, от которой она уже начала отклоняться.
— Была, была… Вам незачем напоминать мне об этом. Она дала мне воспитание, какого не получают девушки из народа, дала мне знания, каких не было у моих товарок. Но, как древний искуситель, она, научив меня добру, научила и злу.
— Ради бога, Элспет, — произнес измученный граф, — объясни, если можешь, свои ужасные намеки. Я знаю, тебе известна такая страшная тайна, что, стоит высказать ее, и крыша рухнет у нас над головой. Но все равно, говори!
— Я скажу, скажу, — отозвалась она, — но только потерпи еще немного. — И снова она, казалось, погрузилась в воспоминания, но теперь к ним больше не примешивались ни безумие, ни апатия.
Она готовилась приступить к тому, что давно обременяло ее ум и, несомненно, часто завладевало всей ее душой в такие часы, когда всем окружающим она казалась мертвой. И могу добавить примечательную особенность: мощный дух старухи так воздействовал на ее телесные силы и нервную систему, что, несмотря на глухоту, каждое слово, произнесенное лордом Гленалленом во время этого необычайного свидания, хотя бы оно было лишь тихим отзвуком ужаса или душевной муки, достигало слуха Элспет с той же отчетливостью, как и в прежние годы ее жизни. И сама она говорила ясно, внятно и медленно, словно заботясь о том, чтобы то, что она сообщила, было до конца понято. В то же время речь ее была сжатой, свободной от многословия или добавлений, естественных для представительницы ее пола, притом в таких преклонных летах. Короче говоря, ее язык свидетельствовал о некоторой образованности, а также об удивительно твердом и решительном уме и о таком характере, от которого можно ожидать больших преступлений. Суть ее сообщения изложена в следующей главе.
ГЛАВА XXXIII
Раскаянье — оно неумолимо:
Ищейкой злобною бежит за нами
По лабиринту молодых безумств,
Не слышим мы ее, пока сильны,
Пока суставы не свела нам старость.
Когда ж года разрушат все надежды,
У ложа нашего раздастся лай,
Нам возвещая гнев, и скорбь, и кару.
Старинная пьеса
— Мне не к чему говорить вам, — начала старуха, обращаясь к графу Гленаллену, — что я была любимицей и доверенным лицом Джоселинд, графини Гленаллен, да упокоит бог ее душу! — При этих словах она перекрестилась. — И я думаю, вы помните, что я пользовалась ее благосклонностью много лет. Я отвечала ей самой искренней привязанностью, но потом впала в немилость из-за ничтожного непослушания, о котором вашей матери сообщила та, кто считала, — и не без основания, — что я слежу за ней и за вами.
— Я запрещаю тебе, женщина, называть ее имя в моем присутствии! — дрожащим от волнения голосом воскликнул граф.
— Я должна назвать его, — твердо и спокойно ответила кающаяся, — иначе как вы поймете меня?
Граф оперся на один из стоявших в хижине простых стульев, надвинул шляпу на глаза, сжал руки, стиснул зубы, как человек, готовящийся к мучительной операции, и сделал старухе знак продолжать.
— Так вот, я сказала, — вновь заговорила она, — что своей немилостью в глазах госпожи я обязана главным образом мисс Эвелин Невил, воспитывавшейся тогда в замке Гленаллен как дочь умершего двоюродного брата и близкого друга вашего покойного отца. В ее истории было много загадочного, но кто посмел бы спрашивать графиню о том, что она не хотела сказать? В замке все любили мисс Невил, кроме двоих — вашей матери и меня: мы ее ненавидели.
— Боже! По какой же причине? Ведь такого кроткого, такого нежного создания, способного внушать только любовь, еще не знал наш злополучный мир!
— Может, это и так, — ответила Элспет, — но ваша мать ненавидела всю семью вашего отца, кроме него самого. Пошло все из-за раздора, который возник между ними вскоре после свадьбы. Как все это было — сейчас не имеет значения. Но ненависть вашей матери к Эвелин Невил удвоилась, когда она заметила взаимную склонность между вами и несчастной молодой леди. Вы, может, помните, что вначале графиня выказывала свою неприязнь к ней только тем, что холодно и высокомерно с ней обращалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
Тут его голос сорвался, и он не мог продолжать. При входе лорда Гленаллена он встал и так и стоял все время, а теперь решительно опустился на стул и застыл в угрюмой позе человека, который не отступится от своего слова.
Но старухе серьезность этого часа, казалось, вернула все силы и некогда присущее ей умственное превосходство. Она поднялась и, подойдя к нему, торжественным голосом произнесла:
— Сын мой, если ты не хочешь слушать рассказ о позоре своей матери, если ты не хочешь стать добровольным свидетелем ее вины и если ты хочешь заслужить ее благословение и отвратить ее проклятие, заклинаю тебя, приказываю тебе ради той, кто тебя родила и вскормила, дай мне свободно поговорить с лордом Джералдином о том, чего не должен слышать ни один смертный, кроме него. Повинуйся моим словам, дабы в тот день, когда ты засыплешь прахом земным мою главу — ох, скорей бы этот день настал! — ты мог бы вспомнить об этой минуте и не корить себя за то, что не исполнил последнего земного желания своей матери.
Слова этого торжественного требования пробудили в сердце рыбака привычку к бессознательному послушанию, к которому приучила его мать и которого он никогда не нарушал в те времена, когда она еще владела всеми своими силами. Воспоминание об этом переплелось с наполнявшим его чувством и, бросив взгляд на постель, где еще недавно лежало мертвое тело, старик пробормотал:
— Он не знал, что значит ослушаться меня, соглашался он со мной или нет. Зачем же я буду сердить ее?
Взяв упиравшуюся супругу под руку, он бережно вывел ее из дому и закрыл за собой дверь на щеколду.
Когда несчастные родители ушли, лорд Гленаллен, опасаясь, как бы старуха вновь не впала в бесчувственное состояние, опять начал настаивать, чтобы она рассказала ему то, что хотела.
— Вы успеете услышать это, — ответила она. — Мой ум сейчас достаточно ясен, и едва ли, — да я этого и не думаю, — едва ли я забуду то, что мне надо сказать. Моя жизнь в Крейгбернфуте стоит у меня перед глазами, как наяву, зеленый склон с песчаной кромкой там, где ручей вливался в море, две лодки со сложенными парусами в бухточке, высокий утес за садом дома Гленалленов, нависший над потоком… Увы, я могу забыть, что у меня был муж и я потеряла его, что остался в живых лишь один из наших четырех молодцов-сыновей, что несчастье за несчастьем поглотило наше неправедно нажитое богатство, что только в это утро из дома вынесли тело первенца моего сына, — но я никогда не забуду дней, проведенных в прекрасном Крейгбернфуте!
— Ты была любимицей моей матери, — сказал лорд Гленаллен, стараясь навести ее на главную тему, от которой она уже начала отклоняться.
— Была, была… Вам незачем напоминать мне об этом. Она дала мне воспитание, какого не получают девушки из народа, дала мне знания, каких не было у моих товарок. Но, как древний искуситель, она, научив меня добру, научила и злу.
— Ради бога, Элспет, — произнес измученный граф, — объясни, если можешь, свои ужасные намеки. Я знаю, тебе известна такая страшная тайна, что, стоит высказать ее, и крыша рухнет у нас над головой. Но все равно, говори!
— Я скажу, скажу, — отозвалась она, — но только потерпи еще немного. — И снова она, казалось, погрузилась в воспоминания, но теперь к ним больше не примешивались ни безумие, ни апатия.
Она готовилась приступить к тому, что давно обременяло ее ум и, несомненно, часто завладевало всей ее душой в такие часы, когда всем окружающим она казалась мертвой. И могу добавить примечательную особенность: мощный дух старухи так воздействовал на ее телесные силы и нервную систему, что, несмотря на глухоту, каждое слово, произнесенное лордом Гленалленом во время этого необычайного свидания, хотя бы оно было лишь тихим отзвуком ужаса или душевной муки, достигало слуха Элспет с той же отчетливостью, как и в прежние годы ее жизни. И сама она говорила ясно, внятно и медленно, словно заботясь о том, чтобы то, что она сообщила, было до конца понято. В то же время речь ее была сжатой, свободной от многословия или добавлений, естественных для представительницы ее пола, притом в таких преклонных летах. Короче говоря, ее язык свидетельствовал о некоторой образованности, а также об удивительно твердом и решительном уме и о таком характере, от которого можно ожидать больших преступлений. Суть ее сообщения изложена в следующей главе.
ГЛАВА XXXIII
Раскаянье — оно неумолимо:
Ищейкой злобною бежит за нами
По лабиринту молодых безумств,
Не слышим мы ее, пока сильны,
Пока суставы не свела нам старость.
Когда ж года разрушат все надежды,
У ложа нашего раздастся лай,
Нам возвещая гнев, и скорбь, и кару.
Старинная пьеса
— Мне не к чему говорить вам, — начала старуха, обращаясь к графу Гленаллену, — что я была любимицей и доверенным лицом Джоселинд, графини Гленаллен, да упокоит бог ее душу! — При этих словах она перекрестилась. — И я думаю, вы помните, что я пользовалась ее благосклонностью много лет. Я отвечала ей самой искренней привязанностью, но потом впала в немилость из-за ничтожного непослушания, о котором вашей матери сообщила та, кто считала, — и не без основания, — что я слежу за ней и за вами.
— Я запрещаю тебе, женщина, называть ее имя в моем присутствии! — дрожащим от волнения голосом воскликнул граф.
— Я должна назвать его, — твердо и спокойно ответила кающаяся, — иначе как вы поймете меня?
Граф оперся на один из стоявших в хижине простых стульев, надвинул шляпу на глаза, сжал руки, стиснул зубы, как человек, готовящийся к мучительной операции, и сделал старухе знак продолжать.
— Так вот, я сказала, — вновь заговорила она, — что своей немилостью в глазах госпожи я обязана главным образом мисс Эвелин Невил, воспитывавшейся тогда в замке Гленаллен как дочь умершего двоюродного брата и близкого друга вашего покойного отца. В ее истории было много загадочного, но кто посмел бы спрашивать графиню о том, что она не хотела сказать? В замке все любили мисс Невил, кроме двоих — вашей матери и меня: мы ее ненавидели.
— Боже! По какой же причине? Ведь такого кроткого, такого нежного создания, способного внушать только любовь, еще не знал наш злополучный мир!
— Может, это и так, — ответила Элспет, — но ваша мать ненавидела всю семью вашего отца, кроме него самого. Пошло все из-за раздора, который возник между ними вскоре после свадьбы. Как все это было — сейчас не имеет значения. Но ненависть вашей матери к Эвелин Невил удвоилась, когда она заметила взаимную склонность между вами и несчастной молодой леди. Вы, может, помните, что вначале графиня выказывала свою неприязнь к ней только тем, что холодно и высокомерно с ней обращалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144