Я ожидал его сюда еще на прошлой неделе. Но можно ли удивляться, что мои дети пренебрегают мной, как и все другие! Нет, дорогая, прости меня, ты ни разу в жизни не пренебрегла мною и не обидела меня.
Дочь обвила руками его шею, и он поцеловал ее в щеку, и это принесло ему то утешение, которое даже в минуту самого глубокого горя каждый отец находит в нежной привязанности своего ребенка.
Мисс Уордор воспользовалась этой внезапной переменой настроения, чтобы попытаться облегчить страдания отца и хоть немного успокоить его. Она напомнила ему, что у него много друзей.
— Их у меня было много, — сказал сэр Артур. — Но доброе отношение одних иссякло из-за моих сумасшедших проектов, другие не в силах мне помочь, третьи просто не захотят. Со мной все кончено, и я только надеюсь, что мое безумство послужит Реджиналду предостережением.
— Не послать ли мне за Монкбарнсом, сэр? — спросила дочь.
— К чему? Он не может ссудить меня такой суммой и не сделал бы этого, если бы мог, так как знает, что я и без того кругом в долгах. От этого мизантропа мне нечего ждать, кроме мудреных латинских цитат.
— Но он опытен, умен и некогда готовился к деятельности юриста. И потом я уверена, что он всегда любил нашу семью.
— Да, любил!.. До чего мы дожили, если привязанность какого-то Олдбока существенна для Уордора! Однако, если дело дойдет до крайности, — а этого, кажется, можно ждать в любую минуту, — пожалуй, лучше все-таки послать за ним. А ты пойди погуляй, моя милая. Мне сейчас легче, чем тогда, когда я должен был сделать это злосчастное признание. Ты теперь знаешь худшее, и оно не застанет тебя врасплох. Пойди погуляй, а я охотно побуду немного один!
Выйдя из комнаты, мисс Уордор немедленно воспользовалась согласием отца и отправила в Монкбарнс слугу, который, как мы уже видели, встретил антиквария и его племянника на берегу моря.
Почти ничего не замечая, молодая девушка брела наугад и случайно направилась вдоль так называемого Тернистого берега. Ручей, в былые времена питавший водой замковый ров, бежал по крутой лощине, и вдоль нее, по указанию мисс Уордор, отличавшейся тонким вкусом, была проложена дорожка, которая неприметно уходила вверх и казалась совершенно естественной, как бы протоптанной людьми. Тропинка гармонировала с этой узкой ложбиной, над которой нависали огромные старые деревья и частый кустарник, главным образом — лиственница и орешник, вперемежку с обычными видами шиповника и терна. На этой тропинке разыгралась сцена объяснения между мисс Уордор и Ловелом, подслушанная старым Эди Охилтри.
С сердцем, удрученным несчастьем, которое обрушилось на семью, мисс Уордор теперь припоминала каждое слово и каждый довод Ловела в поддержку своего сватовства и невольно испытывала чувство гордости от того, что внушила такому одаренному молодому человеку столь сильную и бескорыстную страсть. То, что он оставил службу, — хотя, как говорили, быстро делал карьеру, — чтобы похоронить себя в таком малоприятном месте, как Фейрпорт, и предаться думам о своей неразделенной любви, многие могли высмеять, как романтизм. Но та, что была предметом его привязанности, естественно, прощала подобное поведение. Если бы Ловел владел хотя бы скромным состоянием или доказал свое ясное и бесспорное право на место в обществе, которое он был вполне способен собой украсить, Изабелла теперь имела бы возможность предложить в своем доме убежище отцу на время его бедственного положения. Эти мысли, столь благоприятные для отсутствующего влюбленного, сменяли в ее голове одна другую с таким подробным повторением его слов, взглядов и действий, которое ясно показывало, что прежний отказ был продиктован скорее сознанием долга, чем отсутствием склонности. Девушка попеременно размышляла то над этим, то над несчастным положением отца, как вдруг за поворотом дорожки, там, где она огибала поросший кустарником бугор, показался старый Голубой Плащ.
С таким видом, будто собирался сообщить что-то важное и таинственное, Эди снял шляпу, и в его походке и голосе чувствовалось, что он опасается, как бы его не подслушали.
— Я очень хотел встретить вашу милость. Вы знаете, что в замок я не решаюсь приходить из-за Дюстерзивеля.
— Да, я, конечно, слышала, — сказала мисс Уордор, — что ты, Эди, поступил очень глупо, чтоб не сказать — дурно, и мне было неприятно это слышать.
— Вы говорите «глупо», милая леди? Свет полон глупцов, так чего же старому Эди Охилтри всегда быть умным? А насчет «дурного», пусть те, кто имеет дело с Дюстерзивелем, скажут, получил ли он хоть на каплю больше, чем заслужил.
— Это, может быть, и верно, Эди, — сказала мисс Уордор, — а все-таки ты едва ли поступил хорошо.
— Пусть так, пусть так, не будем сейчас спорить! Я хочу поговорить о вас. Знаете ли вы, какая беда нависла над Нокуинноком?
— Боюсь — большая беда, Эди, — ответила мисс Уордор. — Но меня удивляет, что это уже так широко известно.
— Известно?! Да ведь судебный исполнитель Суипклин сегодня же будет здесь со своей компанией! Я знаю это от одного из его помощников, которому приказано отправиться с ним. Они скоро примутся за работу, а уж эти молодцы стригут так, что потом и гребенка не нужна.
— Ты уверен, Эди, что этот черный час так близок?
— Точно говорю вам, миледи! Но не падайте духом. Над вашей головой небо, как в ту страшную ночь между Баллибург-нессом и Хелкит-хедом. Неужели вы думаете, что тот, кто смирил воды, не может защитить вас от злобы людей, хотя бы и облеченных властью?
— Нам только и остается в это верить.
— Ничего нельзя знать… ничего нельзя знать! Чем ночь чернее, тем ближе день. Будь у меня добрый конь и будь у меня силы скакать на нем, я думаю, еще могла бы поспеть выручка. Я думал было поехать почтовым дилижансом, но он опрокинулся у Китлбрига. На козлах сидел молодой джентльмен, он считал, что умеет править, а Том Сенг, вроде бы и человек-то умный, позволил ему взять вожжи. Ну, конечно, глупый мальчишка не сумел повернуть у моста, задел за тумбу, и — трах! — карета перевернулась вверх тормашками, как я переворачиваю пустую кружку. Мое счастье, что я не сидел наверху! Вот я и пришел; думаю, может, вы меня снарядите.
— А куда бы ты отправился, Эди? — спросила мисс Уордор.
— В Тэннонбург, миледи (это была первая почтовая станция от Фейрпорта, но значительно ближе к Нокуинноку), и без задержки. Ведь это по вашему делу!
— По нашему делу, Эди? Ах, я очень ценю твои добрые намерения, но…
— Тут не должно быть никаких «но», миледи, потому что ехать необходимо, — заявил настойчивый старик.
— Но зачем тебе в Тэннонбург? Чем может твоя поездка помочь в делах моего отца?
— Право, моя милая леди, — ответил нищий, — вы должны примириться с этой маленькой тайной старого, седого Эди и не расспрашивать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
Дочь обвила руками его шею, и он поцеловал ее в щеку, и это принесло ему то утешение, которое даже в минуту самого глубокого горя каждый отец находит в нежной привязанности своего ребенка.
Мисс Уордор воспользовалась этой внезапной переменой настроения, чтобы попытаться облегчить страдания отца и хоть немного успокоить его. Она напомнила ему, что у него много друзей.
— Их у меня было много, — сказал сэр Артур. — Но доброе отношение одних иссякло из-за моих сумасшедших проектов, другие не в силах мне помочь, третьи просто не захотят. Со мной все кончено, и я только надеюсь, что мое безумство послужит Реджиналду предостережением.
— Не послать ли мне за Монкбарнсом, сэр? — спросила дочь.
— К чему? Он не может ссудить меня такой суммой и не сделал бы этого, если бы мог, так как знает, что я и без того кругом в долгах. От этого мизантропа мне нечего ждать, кроме мудреных латинских цитат.
— Но он опытен, умен и некогда готовился к деятельности юриста. И потом я уверена, что он всегда любил нашу семью.
— Да, любил!.. До чего мы дожили, если привязанность какого-то Олдбока существенна для Уордора! Однако, если дело дойдет до крайности, — а этого, кажется, можно ждать в любую минуту, — пожалуй, лучше все-таки послать за ним. А ты пойди погуляй, моя милая. Мне сейчас легче, чем тогда, когда я должен был сделать это злосчастное признание. Ты теперь знаешь худшее, и оно не застанет тебя врасплох. Пойди погуляй, а я охотно побуду немного один!
Выйдя из комнаты, мисс Уордор немедленно воспользовалась согласием отца и отправила в Монкбарнс слугу, который, как мы уже видели, встретил антиквария и его племянника на берегу моря.
Почти ничего не замечая, молодая девушка брела наугад и случайно направилась вдоль так называемого Тернистого берега. Ручей, в былые времена питавший водой замковый ров, бежал по крутой лощине, и вдоль нее, по указанию мисс Уордор, отличавшейся тонким вкусом, была проложена дорожка, которая неприметно уходила вверх и казалась совершенно естественной, как бы протоптанной людьми. Тропинка гармонировала с этой узкой ложбиной, над которой нависали огромные старые деревья и частый кустарник, главным образом — лиственница и орешник, вперемежку с обычными видами шиповника и терна. На этой тропинке разыгралась сцена объяснения между мисс Уордор и Ловелом, подслушанная старым Эди Охилтри.
С сердцем, удрученным несчастьем, которое обрушилось на семью, мисс Уордор теперь припоминала каждое слово и каждый довод Ловела в поддержку своего сватовства и невольно испытывала чувство гордости от того, что внушила такому одаренному молодому человеку столь сильную и бескорыстную страсть. То, что он оставил службу, — хотя, как говорили, быстро делал карьеру, — чтобы похоронить себя в таком малоприятном месте, как Фейрпорт, и предаться думам о своей неразделенной любви, многие могли высмеять, как романтизм. Но та, что была предметом его привязанности, естественно, прощала подобное поведение. Если бы Ловел владел хотя бы скромным состоянием или доказал свое ясное и бесспорное право на место в обществе, которое он был вполне способен собой украсить, Изабелла теперь имела бы возможность предложить в своем доме убежище отцу на время его бедственного положения. Эти мысли, столь благоприятные для отсутствующего влюбленного, сменяли в ее голове одна другую с таким подробным повторением его слов, взглядов и действий, которое ясно показывало, что прежний отказ был продиктован скорее сознанием долга, чем отсутствием склонности. Девушка попеременно размышляла то над этим, то над несчастным положением отца, как вдруг за поворотом дорожки, там, где она огибала поросший кустарником бугор, показался старый Голубой Плащ.
С таким видом, будто собирался сообщить что-то важное и таинственное, Эди снял шляпу, и в его походке и голосе чувствовалось, что он опасается, как бы его не подслушали.
— Я очень хотел встретить вашу милость. Вы знаете, что в замок я не решаюсь приходить из-за Дюстерзивеля.
— Да, я, конечно, слышала, — сказала мисс Уордор, — что ты, Эди, поступил очень глупо, чтоб не сказать — дурно, и мне было неприятно это слышать.
— Вы говорите «глупо», милая леди? Свет полон глупцов, так чего же старому Эди Охилтри всегда быть умным? А насчет «дурного», пусть те, кто имеет дело с Дюстерзивелем, скажут, получил ли он хоть на каплю больше, чем заслужил.
— Это, может быть, и верно, Эди, — сказала мисс Уордор, — а все-таки ты едва ли поступил хорошо.
— Пусть так, пусть так, не будем сейчас спорить! Я хочу поговорить о вас. Знаете ли вы, какая беда нависла над Нокуинноком?
— Боюсь — большая беда, Эди, — ответила мисс Уордор. — Но меня удивляет, что это уже так широко известно.
— Известно?! Да ведь судебный исполнитель Суипклин сегодня же будет здесь со своей компанией! Я знаю это от одного из его помощников, которому приказано отправиться с ним. Они скоро примутся за работу, а уж эти молодцы стригут так, что потом и гребенка не нужна.
— Ты уверен, Эди, что этот черный час так близок?
— Точно говорю вам, миледи! Но не падайте духом. Над вашей головой небо, как в ту страшную ночь между Баллибург-нессом и Хелкит-хедом. Неужели вы думаете, что тот, кто смирил воды, не может защитить вас от злобы людей, хотя бы и облеченных властью?
— Нам только и остается в это верить.
— Ничего нельзя знать… ничего нельзя знать! Чем ночь чернее, тем ближе день. Будь у меня добрый конь и будь у меня силы скакать на нем, я думаю, еще могла бы поспеть выручка. Я думал было поехать почтовым дилижансом, но он опрокинулся у Китлбрига. На козлах сидел молодой джентльмен, он считал, что умеет править, а Том Сенг, вроде бы и человек-то умный, позволил ему взять вожжи. Ну, конечно, глупый мальчишка не сумел повернуть у моста, задел за тумбу, и — трах! — карета перевернулась вверх тормашками, как я переворачиваю пустую кружку. Мое счастье, что я не сидел наверху! Вот я и пришел; думаю, может, вы меня снарядите.
— А куда бы ты отправился, Эди? — спросила мисс Уордор.
— В Тэннонбург, миледи (это была первая почтовая станция от Фейрпорта, но значительно ближе к Нокуинноку), и без задержки. Ведь это по вашему делу!
— По нашему делу, Эди? Ах, я очень ценю твои добрые намерения, но…
— Тут не должно быть никаких «но», миледи, потому что ехать необходимо, — заявил настойчивый старик.
— Но зачем тебе в Тэннонбург? Чем может твоя поездка помочь в делах моего отца?
— Право, моя милая леди, — ответил нищий, — вы должны примириться с этой маленькой тайной старого, седого Эди и не расспрашивать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144