— прервал ее Олдбок. — Клянусь небом, ты успела бы вызвать духов всех аббатов Троткозийских со времен Валдимира, пока у тебя идет вступление к рассказу об одном-единственном призраке. Научись быть краткой в своих речах. Подражай сжатому стилю старого Обри, опытного духовидца, который делал записи о таких предметах строгим деловым языком. Exempli gratia note 69: «В Сайренсестере пятого марта тысяча шестьсот семидесятого года было явление призрака. Будучи спрошен, добрый он дух или злой, ответа не дал, но мгновенно исчез, оставив своеобразный запах и издав мелодичный звук натянутой струны». Vide note 70 «Разное» у этого автора, насколько я помню — страница восемнадцать, почти в середине.
— Бог с тобой, Монкбарнс! Неужели ты думаешь, что все так начитаны, как ты? Я знаю, ты любишь выставлять других дураками. Ты позволяешь себе подобное с сэром Артуром и даже с пастором.
— Природа опередила меня, Гризл, в обоих этих случаях и еще в одном, который я не хочу называть. Но выпей стакан эля, Гризл, и продолжай свою историю, ибо становится поздно.
— Дженни сейчас готовит грелки для твоей постели, Монкбарнс, и тебе все равно придется подождать, пока она не справится. Значит, я рассказывала, как наш предок, тогдашний хозяин Монкбарнса, искал вместе с Ребом Туллом нужную бумагу. Но сколько они ни бились, ничего не находили. Много переворошили они кожаных портфелей с документами, а потом писец опрокинул стаканчик пунша, чтобы выполоскать из горла пыль. У нас в доме, мистер Ловел, никогда не водилось пьянства, но старичок так привык пропускать рюмочку, встречаясь и совещаясь с судьями и цеховыми старшинами, — а совещались они в заботах о благоденствии города почти каждый день, — что без пунша не мог уснуть. И вот выпил он свою порцию и улегся в постель, а посреди ночи проснулся и тут узнал, что такое страх! Он с тех пор был сам не свой, и ровно через четыре года после той ночи его разбил паралич. Ему показалось, мистер Ловел, что раздвинулись занавески над его кроватью. Выглянул бедный человек, думая, что это кошка, и увидел… Господи нас помилуй, у меня мурашки бегают, хотя я рассказывала эту историю двадцать раз! .. Увидел он перед собой в лунном свете благообразного старого джентльмена. Одежда на нем диковинная, везде пуговицы и тесьма, а та часть одежды, о которой леди не подобает говорить, — широченная и вся в складках, как у гамбургских шкиперов. Сам он такой бородатый, а усы длинные, как у кота, и торчат вверх. Много чего еще рассказывал Реб Тулл, только теперь это уже забыто — история старая. Так вот этот Реб Тулл, хоть и писец, а был человек добродетельный, поэтому он не так испугался, как можно бы ожидать, и спросил, во имя божие, что призраку нужно. А дух ответил ему на незнакомом языке. Тогда, рассказывает Реб, он попытался заговорить с ним на старом языке горцев, потому что в юности жил на холмах Гленливета, но это тоже не помогло. Он уж совсем не знал, как быть, да вдруг вспомнил несколько латинских слов, которыми пользовался при составлении городских актов. И не успел он произнести их, как дух залопотал по-латыни, да так, что бедный Реб Тулл — не очень-то большой ученый — совсем растерялся. Но он был смелый человек и вспомнил латинское название той бумаги, что они искали. Кажется, речь шла о какой-то карте, потому что дух стал повторять: carter, carter note 71…
— Carta, ты, извратительница языков! — воскликнул Олдбок. — Если мой предок не изучил на том свете других языков, он по крайней мере едва ли забыл латынь, которой славился при жизни.
— Хорошо, хорошо, пусть будет carta, хотя тот, кто рассказывал мне все это, говорил carter. Так вот, он все повторял carta, если ты уж так хочешь, а потом сделал Ребу знак идти за ним. Реб Тулл, как настоящий горец, не сробел, слез с кровати, набросил на себя кое-что из одежды и в самом деле поспешил за духом, который повел его по лестницам вверх и вниз, пока они не пришли в маленькую угловую башню — ту, что мы зовем голубятней. В ней был свален всякий ненужный хлам — ящики, сундуки. Тут дух дал Ребу пинка сперва одной ногой, потом другой и таким способом подтолкнул его к старому-престарому шкафу, привезенному из восточных стран, что стоит теперь у брата в кабинете возле письменного стола. А сам исчез, как клуб табачного дыма, оставив Реба в очень неприятном положении.
— «Tenues secessit in auras» note 72, — процитировал Олдбок. — Вот видите, сэр! И mansit odor note 73. Так или иначе, но акт был найден в ящике забытого вместилища, содержавшего много других любопытных старых бумаг, теперь снабженных ярлыками и расположенных в порядке. По-видимому, они принадлежали моему предку, первому владельцу Монкбарнса. Так странно возвращенный документ представлял собой подлинную грамоту о переименовании аббатства Троткозийского и его земель, включая Монкбарнс и другие, в королевское поместье, пожалованное графу Гленджибберу, фавориту Иакова Шестого. Она подписана королем в Уэстминстере семнадцатого января тысяча шестьсот двенадцатого или тринадцатого года. Имена свидетелей припоминать не стоит.
— Я хотел бы, — с пробудившимся любопытством сказал Ловел, — я хотел бы услышать ваше мнение по поводу того, каким образом был обнаружен этот документ.
— Ну что ж, если б я хотел подкрепить достоверность этой легенды, я мог бы сослаться на такой авторитет, как блаженный Августин, который рассказывает, как некое умершее лицо явилось своему сыну, когда с того хотели взыскать уже уплаченный долг, и указало, где найти расписку. Но я скорее разделяю взгляд лорда Бэкона, который говорит, что воображение весьма родственно вере, творящей чудеса. Издавна ходила басня о том, что эту комнату посещает дух Альдобранда Олденбока, моего прапрапрадеда. Позор для нашего языка, что он не может менее неуклюже обозначать степень родства, о которой нам часто приходится думать или упоминать. Этот предок был иностранец и носил свой национальный костюм, точное описание которого сохранено преданием. Есть даже гравюра, по предположениям исполненная Реджиналдом Элстреком, где Альдобранд изображен собственноручно печатающим на прессе листы редкого теперь издания «Аугсбургского исповедания». Он был химик и в то же время хороший механик, а любой из этих специальностей в то время было достаточно, чтобы тебя заподозрили по меньшей мере в белой магии. Суеверный старый писец все это слышал и, вероятно, считал полной истиной. Во сне образ моего предка напомнил ему о шкафе, который, как это принято, с признательным уважением к старине и к памяти прошлых поколений был отправлен на голубятню. Прибавьте сюда еще quantum sufficit note 74 преувеличения, и вы получите ключ ко всей этой таинственной истории.
— Ах, брат, брат! А как же с доктором Хевистерном, чей сон был так ужасно нарушен?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
— Бог с тобой, Монкбарнс! Неужели ты думаешь, что все так начитаны, как ты? Я знаю, ты любишь выставлять других дураками. Ты позволяешь себе подобное с сэром Артуром и даже с пастором.
— Природа опередила меня, Гризл, в обоих этих случаях и еще в одном, который я не хочу называть. Но выпей стакан эля, Гризл, и продолжай свою историю, ибо становится поздно.
— Дженни сейчас готовит грелки для твоей постели, Монкбарнс, и тебе все равно придется подождать, пока она не справится. Значит, я рассказывала, как наш предок, тогдашний хозяин Монкбарнса, искал вместе с Ребом Туллом нужную бумагу. Но сколько они ни бились, ничего не находили. Много переворошили они кожаных портфелей с документами, а потом писец опрокинул стаканчик пунша, чтобы выполоскать из горла пыль. У нас в доме, мистер Ловел, никогда не водилось пьянства, но старичок так привык пропускать рюмочку, встречаясь и совещаясь с судьями и цеховыми старшинами, — а совещались они в заботах о благоденствии города почти каждый день, — что без пунша не мог уснуть. И вот выпил он свою порцию и улегся в постель, а посреди ночи проснулся и тут узнал, что такое страх! Он с тех пор был сам не свой, и ровно через четыре года после той ночи его разбил паралич. Ему показалось, мистер Ловел, что раздвинулись занавески над его кроватью. Выглянул бедный человек, думая, что это кошка, и увидел… Господи нас помилуй, у меня мурашки бегают, хотя я рассказывала эту историю двадцать раз! .. Увидел он перед собой в лунном свете благообразного старого джентльмена. Одежда на нем диковинная, везде пуговицы и тесьма, а та часть одежды, о которой леди не подобает говорить, — широченная и вся в складках, как у гамбургских шкиперов. Сам он такой бородатый, а усы длинные, как у кота, и торчат вверх. Много чего еще рассказывал Реб Тулл, только теперь это уже забыто — история старая. Так вот этот Реб Тулл, хоть и писец, а был человек добродетельный, поэтому он не так испугался, как можно бы ожидать, и спросил, во имя божие, что призраку нужно. А дух ответил ему на незнакомом языке. Тогда, рассказывает Реб, он попытался заговорить с ним на старом языке горцев, потому что в юности жил на холмах Гленливета, но это тоже не помогло. Он уж совсем не знал, как быть, да вдруг вспомнил несколько латинских слов, которыми пользовался при составлении городских актов. И не успел он произнести их, как дух залопотал по-латыни, да так, что бедный Реб Тулл — не очень-то большой ученый — совсем растерялся. Но он был смелый человек и вспомнил латинское название той бумаги, что они искали. Кажется, речь шла о какой-то карте, потому что дух стал повторять: carter, carter note 71…
— Carta, ты, извратительница языков! — воскликнул Олдбок. — Если мой предок не изучил на том свете других языков, он по крайней мере едва ли забыл латынь, которой славился при жизни.
— Хорошо, хорошо, пусть будет carta, хотя тот, кто рассказывал мне все это, говорил carter. Так вот, он все повторял carta, если ты уж так хочешь, а потом сделал Ребу знак идти за ним. Реб Тулл, как настоящий горец, не сробел, слез с кровати, набросил на себя кое-что из одежды и в самом деле поспешил за духом, который повел его по лестницам вверх и вниз, пока они не пришли в маленькую угловую башню — ту, что мы зовем голубятней. В ней был свален всякий ненужный хлам — ящики, сундуки. Тут дух дал Ребу пинка сперва одной ногой, потом другой и таким способом подтолкнул его к старому-престарому шкафу, привезенному из восточных стран, что стоит теперь у брата в кабинете возле письменного стола. А сам исчез, как клуб табачного дыма, оставив Реба в очень неприятном положении.
— «Tenues secessit in auras» note 72, — процитировал Олдбок. — Вот видите, сэр! И mansit odor note 73. Так или иначе, но акт был найден в ящике забытого вместилища, содержавшего много других любопытных старых бумаг, теперь снабженных ярлыками и расположенных в порядке. По-видимому, они принадлежали моему предку, первому владельцу Монкбарнса. Так странно возвращенный документ представлял собой подлинную грамоту о переименовании аббатства Троткозийского и его земель, включая Монкбарнс и другие, в королевское поместье, пожалованное графу Гленджибберу, фавориту Иакова Шестого. Она подписана королем в Уэстминстере семнадцатого января тысяча шестьсот двенадцатого или тринадцатого года. Имена свидетелей припоминать не стоит.
— Я хотел бы, — с пробудившимся любопытством сказал Ловел, — я хотел бы услышать ваше мнение по поводу того, каким образом был обнаружен этот документ.
— Ну что ж, если б я хотел подкрепить достоверность этой легенды, я мог бы сослаться на такой авторитет, как блаженный Августин, который рассказывает, как некое умершее лицо явилось своему сыну, когда с того хотели взыскать уже уплаченный долг, и указало, где найти расписку. Но я скорее разделяю взгляд лорда Бэкона, который говорит, что воображение весьма родственно вере, творящей чудеса. Издавна ходила басня о том, что эту комнату посещает дух Альдобранда Олденбока, моего прапрапрадеда. Позор для нашего языка, что он не может менее неуклюже обозначать степень родства, о которой нам часто приходится думать или упоминать. Этот предок был иностранец и носил свой национальный костюм, точное описание которого сохранено преданием. Есть даже гравюра, по предположениям исполненная Реджиналдом Элстреком, где Альдобранд изображен собственноручно печатающим на прессе листы редкого теперь издания «Аугсбургского исповедания». Он был химик и в то же время хороший механик, а любой из этих специальностей в то время было достаточно, чтобы тебя заподозрили по меньшей мере в белой магии. Суеверный старый писец все это слышал и, вероятно, считал полной истиной. Во сне образ моего предка напомнил ему о шкафе, который, как это принято, с признательным уважением к старине и к памяти прошлых поколений был отправлен на голубятню. Прибавьте сюда еще quantum sufficit note 74 преувеличения, и вы получите ключ ко всей этой таинственной истории.
— Ах, брат, брат! А как же с доктором Хевистерном, чей сон был так ужасно нарушен?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144