Мои финансовые запросы оказались значительно меньше Ваниных, и
Брызгалов сник. Чутье бизнесмена подсказывало, что с этой незначительной
суммой ему придется расстаться на самом деле, и что отказываться и
кокетничать я не буду.
Мне, действительно, нужны были деньги. Их у меня было недостаточно,
чтобы вернуться назад, в Европу. Окрыленный духом свободы, я особенно не
волновался за свое будущее: руки-ноги есть - заработаю где-нибудь, напрягусь
и пострадаю немного, не привыкать.
Париться закончили поздно ночью. В душе у меня образовалось
пространство, которое заполнилось теплотой воспоминания о той дивной банной
ночи. Вся та незначительная чушь, которую несли мужики, въелась в память и
засела там надолго.
На следующий день снова занялся созерцанием Ваниного строительства,
пытаясь еще раз проникнуться великой идеей. Я силился представить себя
примерным главой семейства, которым никогда не был, и попробовал
прочувствовать заново рождение идеи счастья родового существования - ничего
не получалось. Подошел Иван и мы вместе продолжили созерцать разруху
строительства.
-Вань.
-Чо.
-Ты полностью уверен в том, что делаешь?
-Вроде, да.
-Так объясни мне , зачем вот это? - я не переставал смотреть на
стройку.
-Ну, здесь хорошо. Лес. Водохранилище, которое называют морем.
-Ты в этом году сколько раз купался в водоеме?
-Ни разу.
-А в лес ходил?
-Неа.
-Вань.
-Чо.
-Я здесь несколько дней. Купался три раза и в лес ходил.
-...
-Вань.
-Чо.
-Я тебя не понимаю.
Иван молчал. Мочал и я. Я знал, чего он хочет: чтобы ему и его близким
было хорошо. Он хочет защитить их от сибирской стужи с помощью толстых стен
и парового отопления; он хочет построить свое счастье с помощью уюта и
благополучия внутри строения, которое должно содержать в себе все для
безопасности и удобства. А чтобы было лучше, всего должно быть много и все
должно быть надежное. Идея неплоха, но по расчетам для ее реализации Ваня
должен принести в жертву себя полностью, что он и делает. Мне жалко Ваню,
очень жалко, хочется даже прижать его голову к своей груди и погладить по
волосам.
Я тоже искал счастья в предметах и не нашел. Похож я был на ребенка,
который сидит в песочнице и лепит ненужные и временные вещи. Он очень
увлечен и не видит ничего вокруг, даже самого главного - неба. Я долго играл
во взрослые песочницы, пока не сообразил, что для того, чтобы смотреть в
небеса, они просто не нужны и даже вредны, как помеха. Мне жалко было
расставаться с ними сначала, но это прошло.
Мы мечтали раньше с Иваном отправиться в дальнее путешествие на лодке
по реке Оби в Северный Ледовитый Океан; мы хотели чудес и мы хотели любить
природу целиком в ее первозданном виде. Мысли наши тогда были в небесах, а
тела, по необходимости, здесь, на земле. На них можно было почти не обращать
внимания: такими второстепенными они нам казались.
Сейчас Ваня ни о чем подобном не мечтает. Он работает, строит родовое
имение и пьет по выходным водку в компании или в одиночестве дома, на кухне
и где придется. Чертовым зельем он пытается уморить последнюю оставшуюся в
живых мечту о далеком прекрасном и нематериальном. И это правильно, потому
что в нормальном состоянии это нематериальное доставляет нам вполне ощутимые
неудобства в виде печали и тоски, если не находит выхода в область
прекрасного.
Я очень люблю Ваню, и когда его хватит кондрашка с перепою, готов
бросить все, если к тому времени будет что бросать, и приехать к нему в
Сибирь подставлять судно под парализованное тело.
Никакая нужда не может быть оправданием перед природой, чтобы нам,
человекам, заботиться только о продолжении рода, добывании пищи и создании
очага. Все божественно и прекрасно в этом мире: и воздух, и вода, и лес, и
еда, и женщины, и дети, и все, что только можно видеть и чувствовать. Но кем
мы будем, если станем заботиться только об этих вещах? Нет в них ничего
важного, кроме их божественного происхождения и необходимости для
существования. Где среди этих предметов место, где мы можем приютить то
великое прекрасное нечто, что прет из нас наружу в виде стремления к полету,
к свободе, к любви всего мира целиком, что заставляет забывать о теле своем
бренном? Нет его. А мы часто думаем, что есть. Однажды я очень испугался,
когда вдруг представил, что вот так день за днем в повседневной суете дотяну
до своего конца. Не интересно как-то стало сразу жить, и очень страшно, как
будто неожиданно оказался совсем один среди однообразного черного
космического пространства.
В Новосибирске нет чувства, что ты находишься в далекой Сибири. Нет
ничего необычного и отличного от европейской северной части средней полосы
России. Валяюсь на пляже Обского водохранилища и жду приезда Ивана с работы.
Жарко. Над головой небо степей. Чувствую себя немного не в своей тарелке,
потому что рядом нет ни гор, ни моря. Всегда так себя чувствую среди степей
и равнинных лесов. Могу терпеть их какое-то время и даже смогу пожить среди
такой природы, но недолго, потому что со временем чувства мои придут в
расстройство от неправильного пейзажа, с которым не могу слиться душой.
Я люблю пустыни. С их равнинным рельефом еще могу, как-то ужиться, но
никак ни с рельефом средней полосы. Какую-то свою предыдущую жизнь я скорей
всего прожил в песках.
Как только оказываюсь в Кара-Кумах или просто в Узбекистане, то очень
быстро и очень глубоко проникаюсь идиотизмом местной неспешной жизни. Я сам
не люблю спешить, но узбеки пошли дальше меня. Я ими восторгаюсь. Как можно
договориться и никуда не спешить всем народом! Это чудо природы. Люблю
Узбекистан и пустыни вообще значительно больше, чем Западно-сибирскую
равнину. По ней могу только путешествовать, а в пустыне смог бы жить. Меня
тянет туда.
Обычный и привычный для россиян пейзаж окрестностей Новосибирска сам по
себе не внушал ничего, кроме стандартного очарования водоема, леса и неба.
Однако чувство внутреннего комфорта, не взволнованное новосибирскими
окрестностями, все-таки слегка взбудораживалось чем-то другим, что
находилось по соседству. А по соседству находились Среднесибирское
плоскогорье, Саяны и другие горные страны вместе с Байкалом. Сам Байкал не
ощущался из-за расстояния, но зато чувствовалась где-то рядом гигантская
необжитая территория. Ваня говорил, что там, дальше на восток, будет все
по-другому. После Красноярска начнется настоящая тайга, дикая и могучая, как
мамонт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79