Его стальные челюсти лязгают. Оле даже вспотел от радости и волнения. Он уже видит, как его мергель извлечен на поверхность. Но радость свою тщательно прячет. Покупатель, который хвалит скотину, платит дороже.
Сделка запивается отменным тюрингским пивом.
— Ну уступите, товарищи, хоть маленько. Мы ведь дети одной семьи.
Итак, через восемь дней он даст им окончательный ответ. Сперва ему надо посоветоваться со своими.
Оле мчится в Блюменау. Даже не останавливаясь перекусить по дороге. Припорашивает снежок. Поблескивает шоссе. «Домой, домой»,— выстукивает мотор.
Полночь. Перед Блюменау Оле сворачивает на лесную дорогу. Снег бьет в лицо. Надо притормозить и протереть очки.
Жалобное мычание доносится из леса, мешаясь с глухим шумом метели. Оле вслушивается, дрожа от холода. Какое-то время он идет пешком. Мычание несется с озера. Лес обвиняет...
Оле стоит перед открытым хлевом. Потеет, отдувается. Снежинки тают у него на бровях. Озеро серое и загадочное. Коровы ревут. Оле узнает шведских телок. Густой запас силоса. Шведки жалобно бухают копытами по смерзшимся кускам силоса. В углу лежит околевшая корова. Оле опускается возле нее на колени. Ощупывает ее. Бедняга околела во время отела. Еще пятеро лежат со вздутыми животами. Они дергаются и бьют копытами в агонии. Башня истошного рева громоздится над лесом.
— Убью!—орет Оле. И, сбросив с плеч тяжелый рюкзак, что есть духу бежит к спящей деревне. Он стучит кулаком в двери Тимпе, стучит, стучит. Вот так однажды среди ночи он ломился к Аннгрет, просил впустить его. Он дергает за ручку. Дверь не заперта. Оле вбегает в кухню, ощупью находит выключатель. Квартира, слава богу, не чужая.
— А ну-ка, Тимпе, поди сюда!
Безмолвие. Оле идет по комнатам. Ни души. Только шкаф стоит раскрытым настежь. Да на полу возле печки валяется кукла. (А когда-то там валялась свадебная фотография.) И еще на чердачной лестнице—детский чулок. А в сенях — куртка Тимпе.
Той же ночью Оле перегоняет шведок в теплый хлев.
Снег валил всю ночь. На улице выросли сугробы. Мать Фриды надевает валенки. Да, в лесу сегодня не сладко. Обувшись, старуха будит дочь и подает ей кофе в постель.
Фрида Симеон выпрастывает из-под одеяла жилистые руки. Как ныряльщик от дна морского, отталкивается она от подушек. На обесцвеченные волосы надета голубая сетка. Фрида потягивается и зевает.
— Ну, как погода?
— Самый раз не вылезать из постели.— Старушка опускает поднос.— Метет, прямо ужас.
Фрида отодвигает кофе.
— Дай мне лучше сигарету.
Мать подает ей пачку. Фрида жадно, глубоко затягиваясь, выкуривает сигарету.
— Значит, снег, говоришь?
— Пойду, мне некогда.— И старушка уходит.
Фрида сбрасывает пепел на поднос. Значит, на сегодняшний день мы имеем снег. Теперь наипервейшая задача сделать выводы из новых условий. Снег сам по себе ДЛЯ нее просто белый мусор. Его надо еще осветить с государственной точки зрения. Расчистить дороги! Проверить овощехранилища!
Старуха идет по заснеженной улице. Она глубоко вздыхает. Тяжкий крест — незамужняя дочь! Зато подкованная, как говорится, по всем статьям.
Фрида вылезает из постели и отхлебывает глоток кофе. Опять старуха пожадничала. Никакой силы в напитке! Фрида натягивает трико и облачает грудь в соответствующие доспехи.
Топот в сенях, дверь хлопает, и Оле, промчавшись через кухню, врывается в комнату. Фрида прикрывает свой обнаженный стан.
— Оле? Чего тебе?
— Убить как есть голую, чертова ведьма!
— Спасите!—орет Симеон, надеясь, что ее голос звучит вполне целомудренно, и швыряет нижнюю юбку в лицо нахалу.
Оле в ярости топает ногами. С его сапог стекает талый снег.
— Теперь все. За убытки будешь отвечать ты.
— Ах ты, облом деревенский, галантности в тебе ни на грош! Разве можно бить обнаженную женщину?
— Ты погоди у меня! Я тебе припомню твои шашни с Тимпе!
— Какие шашни? Я думала исключительно о высоких удоях!— Симеон простирает к нему руки.—Дорогой Оле, ты должен меня понять!
Ослепший от злости, Оле не видит ее женских прелестей. Он грохает кулаком по тумбочке.
— Хватит! — К чертям собачьим такого бургомистра! Уж он позаботится об этом! И Оле выскакивает вон, в метель.
А Фрида дрожит. Ее нижняя юбка заляпана мокрым снегом. Оле, этот медведь, наступил на нее своими сапогами.
Занимается день. Утихает ветер. Солнечные лучи преломляются в льдинках. Блеск чистоты и невинности исходит от деревьев и крыш. Мампе Горемыка сам вывозил шесть павших коров. Настроение у него похоронное. Очень не мешало бы
утешиться. Начистив сажи и, он берет курс на кооперативную лавку. Навстречу ему пыхтит бухгалтер Бойхлер. — Мампе, срочно к Симеон.
То, что увидела Фрида в деревне, никак нельзя было назвать веселым зрелищем. Шесть павших коров! Импортный скот! Оплаченный валютой! А Тимпе и след простыл. Господи, что-то будет! Симеон скребет ладонь длинными ногтями. Курит, думает и не понимает, что к чему. Неужели Оле все-таки ее подловил? Неужели она как мышь в мышеловке? Ни одного наказуемого поступка она не совершила. Открытые коровники, силос, удои — все отражено в циркулярах, все продумано вышестоящими организациями. Вот мороз, конечно, не предусмотрен... Но разве это зависит от Симеон? Не она же председатель «Цветущего поля»!..
Мампе Горемыка успел малость подогреться в лавке. И в нем оттаял дух противоречия.
— Чего тебе от меня надо?
Симеон официальным тоном и вся зеленая от разлившейся желчи:
— Ну, голубчик, это тебе даром не пройдет.
— Ты чего мелешь языком, крашеная галка? — Можно подумать, что настали времена феодального целибата. Он, Мампе, что ли, убил этих коров?
Фрида:
— Ну, ну, без американских штучек! — Дело обстоит так: Мампе не справился со своими обязанностями по уходу...
— По уходу? — А он, Мампе, здесь не хозяин. Хозяин, старый козел, в это время где-то шлялся.
Фриду осеняет блистательная мысль:
— Ты все это сообщишь ДЛЯ протокола.
— ДЛЯ протокола? — Мампе слышать не желает ни про какие протоколы...
Симеон достает из письменного стола бутылку. Хлюпает пробка. Благоухание сливянки наполняет кабинет...
Снова тает снег. Зима еще не устоялась. Аннгрет месит ногами снежную кашу. Она сидит по крестьянским кухням, жадно втягивая ноздрями запах разваренной репы. «О, эти ароматы родины!»
Кумушки ощупывают ее сумочку, туфли, жакет. Да, товар что
надо! Кумушки стрекочут и трещат. Мочат губы в черном кофе.
— Аннгрет, милочка, как ты можешь все это терпеть? Ты привыкла жить по-благородному, а сидишь в такой дыре!
Если хотите знать, Аннгрет своими глазами видела шахиню. Бурные страсти, нейлон без шва, мыльный порошок, который сразу моет и сушит, мыло люкс, тысячи тысяч самых изысканных предметов — все это там, на Западе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Сделка запивается отменным тюрингским пивом.
— Ну уступите, товарищи, хоть маленько. Мы ведь дети одной семьи.
Итак, через восемь дней он даст им окончательный ответ. Сперва ему надо посоветоваться со своими.
Оле мчится в Блюменау. Даже не останавливаясь перекусить по дороге. Припорашивает снежок. Поблескивает шоссе. «Домой, домой»,— выстукивает мотор.
Полночь. Перед Блюменау Оле сворачивает на лесную дорогу. Снег бьет в лицо. Надо притормозить и протереть очки.
Жалобное мычание доносится из леса, мешаясь с глухим шумом метели. Оле вслушивается, дрожа от холода. Какое-то время он идет пешком. Мычание несется с озера. Лес обвиняет...
Оле стоит перед открытым хлевом. Потеет, отдувается. Снежинки тают у него на бровях. Озеро серое и загадочное. Коровы ревут. Оле узнает шведских телок. Густой запас силоса. Шведки жалобно бухают копытами по смерзшимся кускам силоса. В углу лежит околевшая корова. Оле опускается возле нее на колени. Ощупывает ее. Бедняга околела во время отела. Еще пятеро лежат со вздутыми животами. Они дергаются и бьют копытами в агонии. Башня истошного рева громоздится над лесом.
— Убью!—орет Оле. И, сбросив с плеч тяжелый рюкзак, что есть духу бежит к спящей деревне. Он стучит кулаком в двери Тимпе, стучит, стучит. Вот так однажды среди ночи он ломился к Аннгрет, просил впустить его. Он дергает за ручку. Дверь не заперта. Оле вбегает в кухню, ощупью находит выключатель. Квартира, слава богу, не чужая.
— А ну-ка, Тимпе, поди сюда!
Безмолвие. Оле идет по комнатам. Ни души. Только шкаф стоит раскрытым настежь. Да на полу возле печки валяется кукла. (А когда-то там валялась свадебная фотография.) И еще на чердачной лестнице—детский чулок. А в сенях — куртка Тимпе.
Той же ночью Оле перегоняет шведок в теплый хлев.
Снег валил всю ночь. На улице выросли сугробы. Мать Фриды надевает валенки. Да, в лесу сегодня не сладко. Обувшись, старуха будит дочь и подает ей кофе в постель.
Фрида Симеон выпрастывает из-под одеяла жилистые руки. Как ныряльщик от дна морского, отталкивается она от подушек. На обесцвеченные волосы надета голубая сетка. Фрида потягивается и зевает.
— Ну, как погода?
— Самый раз не вылезать из постели.— Старушка опускает поднос.— Метет, прямо ужас.
Фрида отодвигает кофе.
— Дай мне лучше сигарету.
Мать подает ей пачку. Фрида жадно, глубоко затягиваясь, выкуривает сигарету.
— Значит, снег, говоришь?
— Пойду, мне некогда.— И старушка уходит.
Фрида сбрасывает пепел на поднос. Значит, на сегодняшний день мы имеем снег. Теперь наипервейшая задача сделать выводы из новых условий. Снег сам по себе ДЛЯ нее просто белый мусор. Его надо еще осветить с государственной точки зрения. Расчистить дороги! Проверить овощехранилища!
Старуха идет по заснеженной улице. Она глубоко вздыхает. Тяжкий крест — незамужняя дочь! Зато подкованная, как говорится, по всем статьям.
Фрида вылезает из постели и отхлебывает глоток кофе. Опять старуха пожадничала. Никакой силы в напитке! Фрида натягивает трико и облачает грудь в соответствующие доспехи.
Топот в сенях, дверь хлопает, и Оле, промчавшись через кухню, врывается в комнату. Фрида прикрывает свой обнаженный стан.
— Оле? Чего тебе?
— Убить как есть голую, чертова ведьма!
— Спасите!—орет Симеон, надеясь, что ее голос звучит вполне целомудренно, и швыряет нижнюю юбку в лицо нахалу.
Оле в ярости топает ногами. С его сапог стекает талый снег.
— Теперь все. За убытки будешь отвечать ты.
— Ах ты, облом деревенский, галантности в тебе ни на грош! Разве можно бить обнаженную женщину?
— Ты погоди у меня! Я тебе припомню твои шашни с Тимпе!
— Какие шашни? Я думала исключительно о высоких удоях!— Симеон простирает к нему руки.—Дорогой Оле, ты должен меня понять!
Ослепший от злости, Оле не видит ее женских прелестей. Он грохает кулаком по тумбочке.
— Хватит! — К чертям собачьим такого бургомистра! Уж он позаботится об этом! И Оле выскакивает вон, в метель.
А Фрида дрожит. Ее нижняя юбка заляпана мокрым снегом. Оле, этот медведь, наступил на нее своими сапогами.
Занимается день. Утихает ветер. Солнечные лучи преломляются в льдинках. Блеск чистоты и невинности исходит от деревьев и крыш. Мампе Горемыка сам вывозил шесть павших коров. Настроение у него похоронное. Очень не мешало бы
утешиться. Начистив сажи и, он берет курс на кооперативную лавку. Навстречу ему пыхтит бухгалтер Бойхлер. — Мампе, срочно к Симеон.
То, что увидела Фрида в деревне, никак нельзя было назвать веселым зрелищем. Шесть павших коров! Импортный скот! Оплаченный валютой! А Тимпе и след простыл. Господи, что-то будет! Симеон скребет ладонь длинными ногтями. Курит, думает и не понимает, что к чему. Неужели Оле все-таки ее подловил? Неужели она как мышь в мышеловке? Ни одного наказуемого поступка она не совершила. Открытые коровники, силос, удои — все отражено в циркулярах, все продумано вышестоящими организациями. Вот мороз, конечно, не предусмотрен... Но разве это зависит от Симеон? Не она же председатель «Цветущего поля»!..
Мампе Горемыка успел малость подогреться в лавке. И в нем оттаял дух противоречия.
— Чего тебе от меня надо?
Симеон официальным тоном и вся зеленая от разлившейся желчи:
— Ну, голубчик, это тебе даром не пройдет.
— Ты чего мелешь языком, крашеная галка? — Можно подумать, что настали времена феодального целибата. Он, Мампе, что ли, убил этих коров?
Фрида:
— Ну, ну, без американских штучек! — Дело обстоит так: Мампе не справился со своими обязанностями по уходу...
— По уходу? — А он, Мампе, здесь не хозяин. Хозяин, старый козел, в это время где-то шлялся.
Фриду осеняет блистательная мысль:
— Ты все это сообщишь ДЛЯ протокола.
— ДЛЯ протокола? — Мампе слышать не желает ни про какие протоколы...
Симеон достает из письменного стола бутылку. Хлюпает пробка. Благоухание сливянки наполняет кабинет...
Снова тает снег. Зима еще не устоялась. Аннгрет месит ногами снежную кашу. Она сидит по крестьянским кухням, жадно втягивая ноздрями запах разваренной репы. «О, эти ароматы родины!»
Кумушки ощупывают ее сумочку, туфли, жакет. Да, товар что
надо! Кумушки стрекочут и трещат. Мочат губы в черном кофе.
— Аннгрет, милочка, как ты можешь все это терпеть? Ты привыкла жить по-благородному, а сидишь в такой дыре!
Если хотите знать, Аннгрет своими глазами видела шахиню. Бурные страсти, нейлон без шва, мыльный порошок, который сразу моет и сушит, мыло люкс, тысячи тысяч самых изысканных предметов — все это там, на Западе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101