Жена Серно, тощая, как шорная дратва, состроив постную мину, закатывает глаза к небу:
— Коммунисты бесчестят младенцев!
Фриду Симеон этот слух застает за составлением очередной сводки по лущевке. Ах, вот как, Оле и птичница! Симеон подпирает голову рукой. Приступ мимолетной, красивой печали. Голова у Фриды блещет новизной. Она «обновила» волосы перекисью. «Блондинки выглядят моложе»,— сообщает по этому поводу районный календарь друзей природы.
И насколько моложе! Судя по всему, Фрида опять соблазнительна для мужчин, как в молодости.
Человек может строить планы. Это возносит его над обезьяной. Но если планы ошибочны, он отнюдь не превращается в обезьяну. И вот Фрида планирует: Оле — птичница. Теперь ей уже не усидеть в кабинете. Ибо сказано: «Встаньте из-за письменных столов!» Но Фрида и на ходу строит планы; Вуншгетрей изничтожил Оле, пригнул его к земле. А она не помни г зла. И, несмотря ни на что, протянет руку помощи к моему прежнему противнику. Ты только взгляни на мою I олову —вот до чего молодят светлые волосы.
Симеон выходит в поле. На ней сандалики, легкое платьице и а во рта сигарета. Женщины из «Цветущего поля» навивают П.1 воз солому. Эмма Дюрр протягивает Фриде вилы. Фрида внимательно глядит на вилы, потом на Эмму.
— Шуточки шутим, а? — Да будет всем известно, что Фрида явилась на поле не для собственного удовольствия. Государственный аппарат в ее лице занят вопросами. И Фрида переходит к мужчинам.
Вильм Хольтен обращается в бегство. Герман Вейхельт трижды сплевывает, словно при виде нечистой силы. Он готов даже пасть на колени, как это делали библейские волхвы. И только Франц Буммель кричит с воза:
— Ах ты, Фрида, Фридочка, ты моя блондинка!
А Оле, вытянувшись во весь рост, лежит под своим мотоциклом. Целый месяц Мампе Горемыка не получит ни капли спиртного! Надо приклеить объявление на пожарном сарае! И пусть об этом растрезвонит рассыльный при муниципалитете.
Черт ее принес, эту Симеон, белокурую и обесцвеченную до самых чулок.
— Чего тебе?
Фрида вся лучится нежностью (ибо Оле в полном смысле этого слова повержен на землю!). Фрида вздыхает, и кажется, что она засасывает воздух дырками своих сандалий.
— Ах, Оле, Оле, сколько мы с тобой уже знакомы! Сколько зим, сколько лет! А детство или школьные годы — это ведь тоже не фунт изюма! — Оле всегда был для Фриды тем мужчиной, на которого хочется смотреть и смотреть (пусть даже смотреть приходилось порой из-за занавески). Но девушка взрослеет, парень мужает! И Оле повел к алтарю некую Аннгрет Анкен. Благослови бог новобрачных! А Фрида будет тоскливо и безрадостно влачить свое девичество. Каждому свое. Одного мужчину нельзя разделить на двоих, но Фрида все-таки питала слабую надежду, и в этом нет ничего дурного.
Надежду? На что?
На мирное сосуществование двух товарищей по партии, в равной мере облеченных ответственностью.
Губы у Симеон подрагивают. Она улыбается и выглядит довольно привлекательно, и вообще ее можно пожалеть. Фрида хлопает себя по карманам. Как на грех, ни одной сигареты. Она вынимает у Оле изо рта обкусанную носогрейку.
— Давай выкурим трубку мира!
Фрида курит глубокими затяжками, потом вынимает трубку изо рта и разглядывает чубук. Чубук обмотан изоляционной лентой.
— Ах, как опускается мужчина без женской заботы!
— Смотри, чтоб Эмма тебя не услышала!
— Подумаешь, кто такая Эмма?..— Маленькая, невзрачная, бараний вес и возраст, возраст... А Оле нужны соки и сила, и вообще женщина, которая не даст ему опуститься.
Оле начинает терять терпение.
— Тебе чего от меня надо?
— Ты срываешь выполнение государственных планов!
— Это как?
— А вот так! Валяешься со своей вертихвосткой прямо среди поля, пусть идет прахом!
— Ну и дряни накопилось в твоих заплесневелых мозгах!
— Вся деревня кричит об этом: растление малолетних! Разврат!
Оле вырывает у Фриды трубку. Колени у него дрожат, в глазах рябит — ничего не видать!
— Отойди, не засти мне свет,— говорит он.
Маленькая птичница, видно, в сорочке родилась. Грязный слух ее не достигает. И она спокойно тащит уткам сбереженный на курах корм.
Уткам полтора месяца. Они возятся на Коровьем озере — плавают, ныряют; они здоровехоньки от клюва до гузки, цедят через клювы озерную воду, заглатывают личинок и рачков и нежатся на плавучих островках злодеи. Недалек день, когда Мертке сможет сказать членам кооператива: «Итак, мы выудили из воды столько-то тысяч марок чистой прибыли». Возможно, и Оле Председатель встанет перед собранием и скажет: «Убытки от диких уток покрыты и перекрыты. Спасибо тебе, дорогой коллега Мертке Маттуш!» А Эмма Дюрр, возможно, спросит: «Ты как обращаешься к нашей птичнице? Какой она тебе коллега? Она—товарищ Маттуш. Мы готовы дать ей рекомендацию!»
О вы, мечты, прекрасные и стройные, как деревья на берегу! А про Краусхара вы забыли, товарищи?
После стычки с Оле Краусхар посылал сюда Шульца Голубятника.
— Немедленно забери у полоумного Оле три тысячи сверхпланового утиного молодняка для районной фермы.
— И не подумаю! Мне и своих-то пять тысяч кормить нечем,— отвечал тот.
Шульц состоит в Крестьянской партии, его не припугнешь партийной дисциплиной. Пришлось Краусхару выбивать корма но телефону. Он выдирал клочья из плановых запасов, в одном месте убавлял, в другое подбрасывал, словом, занимался бюрократическим колдовством.
На седьмой неделе жизни утки начали прихварывать. В первый день заболело двадцать уток, во второй—сорок. Они вяло сидели перед своими корытцами, почти не ели, и ноги у них подгибались. Спустя три-четыре дня утки начали дохнуть. К шестому дню поголовье уменьшилось на восемьдесят штук. Уж нет ли тут вражеских происков?
Шульц Голубятник решил перестраховаться. Подать сюда ветеринара! Пришел ветеринар. Уткам не хватает витамина Е, питание слишком однообразно, отсюда перерождение мышц. Шульц Голубятник робко спросил:
— Может, им вода нужна?
— Ну, ну, давай без реакционных штучек.
Шульцу лучше схватить чахотку, чем прослыть реакционером.
— Я хочу сказать, что, может, им нужны водоросли, это же утиная похлебка.
— Плюнь ты на эту похлебку.
Шульц промолчал. И начал потихоньку подсовывать уткам зеленый корм, посадил немножко овса и даже подумывал о том, чтобы ловить водяных блох и прочую мошкару. Когда он совсем утратил человеческий облик и превратился во вьючного осла, утиная смерть наконец отступила.
В это самое время Краусхар получил запрос от редакции районной газеты: «Сроки откорма истекают. Где пять тысяч отборных уток для наших хозяюшек?»
Настроение у Краусхара заметно упало. Он вызвал Шульца Голубятника.
— Сколько у тебя там передохло уток?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Коммунисты бесчестят младенцев!
Фриду Симеон этот слух застает за составлением очередной сводки по лущевке. Ах, вот как, Оле и птичница! Симеон подпирает голову рукой. Приступ мимолетной, красивой печали. Голова у Фриды блещет новизной. Она «обновила» волосы перекисью. «Блондинки выглядят моложе»,— сообщает по этому поводу районный календарь друзей природы.
И насколько моложе! Судя по всему, Фрида опять соблазнительна для мужчин, как в молодости.
Человек может строить планы. Это возносит его над обезьяной. Но если планы ошибочны, он отнюдь не превращается в обезьяну. И вот Фрида планирует: Оле — птичница. Теперь ей уже не усидеть в кабинете. Ибо сказано: «Встаньте из-за письменных столов!» Но Фрида и на ходу строит планы; Вуншгетрей изничтожил Оле, пригнул его к земле. А она не помни г зла. И, несмотря ни на что, протянет руку помощи к моему прежнему противнику. Ты только взгляни на мою I олову —вот до чего молодят светлые волосы.
Симеон выходит в поле. На ней сандалики, легкое платьице и а во рта сигарета. Женщины из «Цветущего поля» навивают П.1 воз солому. Эмма Дюрр протягивает Фриде вилы. Фрида внимательно глядит на вилы, потом на Эмму.
— Шуточки шутим, а? — Да будет всем известно, что Фрида явилась на поле не для собственного удовольствия. Государственный аппарат в ее лице занят вопросами. И Фрида переходит к мужчинам.
Вильм Хольтен обращается в бегство. Герман Вейхельт трижды сплевывает, словно при виде нечистой силы. Он готов даже пасть на колени, как это делали библейские волхвы. И только Франц Буммель кричит с воза:
— Ах ты, Фрида, Фридочка, ты моя блондинка!
А Оле, вытянувшись во весь рост, лежит под своим мотоциклом. Целый месяц Мампе Горемыка не получит ни капли спиртного! Надо приклеить объявление на пожарном сарае! И пусть об этом растрезвонит рассыльный при муниципалитете.
Черт ее принес, эту Симеон, белокурую и обесцвеченную до самых чулок.
— Чего тебе?
Фрида вся лучится нежностью (ибо Оле в полном смысле этого слова повержен на землю!). Фрида вздыхает, и кажется, что она засасывает воздух дырками своих сандалий.
— Ах, Оле, Оле, сколько мы с тобой уже знакомы! Сколько зим, сколько лет! А детство или школьные годы — это ведь тоже не фунт изюма! — Оле всегда был для Фриды тем мужчиной, на которого хочется смотреть и смотреть (пусть даже смотреть приходилось порой из-за занавески). Но девушка взрослеет, парень мужает! И Оле повел к алтарю некую Аннгрет Анкен. Благослови бог новобрачных! А Фрида будет тоскливо и безрадостно влачить свое девичество. Каждому свое. Одного мужчину нельзя разделить на двоих, но Фрида все-таки питала слабую надежду, и в этом нет ничего дурного.
Надежду? На что?
На мирное сосуществование двух товарищей по партии, в равной мере облеченных ответственностью.
Губы у Симеон подрагивают. Она улыбается и выглядит довольно привлекательно, и вообще ее можно пожалеть. Фрида хлопает себя по карманам. Как на грех, ни одной сигареты. Она вынимает у Оле изо рта обкусанную носогрейку.
— Давай выкурим трубку мира!
Фрида курит глубокими затяжками, потом вынимает трубку изо рта и разглядывает чубук. Чубук обмотан изоляционной лентой.
— Ах, как опускается мужчина без женской заботы!
— Смотри, чтоб Эмма тебя не услышала!
— Подумаешь, кто такая Эмма?..— Маленькая, невзрачная, бараний вес и возраст, возраст... А Оле нужны соки и сила, и вообще женщина, которая не даст ему опуститься.
Оле начинает терять терпение.
— Тебе чего от меня надо?
— Ты срываешь выполнение государственных планов!
— Это как?
— А вот так! Валяешься со своей вертихвосткой прямо среди поля, пусть идет прахом!
— Ну и дряни накопилось в твоих заплесневелых мозгах!
— Вся деревня кричит об этом: растление малолетних! Разврат!
Оле вырывает у Фриды трубку. Колени у него дрожат, в глазах рябит — ничего не видать!
— Отойди, не засти мне свет,— говорит он.
Маленькая птичница, видно, в сорочке родилась. Грязный слух ее не достигает. И она спокойно тащит уткам сбереженный на курах корм.
Уткам полтора месяца. Они возятся на Коровьем озере — плавают, ныряют; они здоровехоньки от клюва до гузки, цедят через клювы озерную воду, заглатывают личинок и рачков и нежатся на плавучих островках злодеи. Недалек день, когда Мертке сможет сказать членам кооператива: «Итак, мы выудили из воды столько-то тысяч марок чистой прибыли». Возможно, и Оле Председатель встанет перед собранием и скажет: «Убытки от диких уток покрыты и перекрыты. Спасибо тебе, дорогой коллега Мертке Маттуш!» А Эмма Дюрр, возможно, спросит: «Ты как обращаешься к нашей птичнице? Какой она тебе коллега? Она—товарищ Маттуш. Мы готовы дать ей рекомендацию!»
О вы, мечты, прекрасные и стройные, как деревья на берегу! А про Краусхара вы забыли, товарищи?
После стычки с Оле Краусхар посылал сюда Шульца Голубятника.
— Немедленно забери у полоумного Оле три тысячи сверхпланового утиного молодняка для районной фермы.
— И не подумаю! Мне и своих-то пять тысяч кормить нечем,— отвечал тот.
Шульц состоит в Крестьянской партии, его не припугнешь партийной дисциплиной. Пришлось Краусхару выбивать корма но телефону. Он выдирал клочья из плановых запасов, в одном месте убавлял, в другое подбрасывал, словом, занимался бюрократическим колдовством.
На седьмой неделе жизни утки начали прихварывать. В первый день заболело двадцать уток, во второй—сорок. Они вяло сидели перед своими корытцами, почти не ели, и ноги у них подгибались. Спустя три-четыре дня утки начали дохнуть. К шестому дню поголовье уменьшилось на восемьдесят штук. Уж нет ли тут вражеских происков?
Шульц Голубятник решил перестраховаться. Подать сюда ветеринара! Пришел ветеринар. Уткам не хватает витамина Е, питание слишком однообразно, отсюда перерождение мышц. Шульц Голубятник робко спросил:
— Может, им вода нужна?
— Ну, ну, давай без реакционных штучек.
Шульцу лучше схватить чахотку, чем прослыть реакционером.
— Я хочу сказать, что, может, им нужны водоросли, это же утиная похлебка.
— Плюнь ты на эту похлебку.
Шульц промолчал. И начал потихоньку подсовывать уткам зеленый корм, посадил немножко овса и даже подумывал о том, чтобы ловить водяных блох и прочую мошкару. Когда он совсем утратил человеческий облик и превратился во вьючного осла, утиная смерть наконец отступила.
В это самое время Краусхар получил запрос от редакции районной газеты: «Сроки откорма истекают. Где пять тысяч отборных уток для наших хозяюшек?»
Настроение у Краусхара заметно упало. Он вызвал Шульца Голубятника.
— Сколько у тебя там передохло уток?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101