Сердце сжалось, мысли начинали мешаться. Было совершенно ясно, что произойдет жестокое кровопролитие.
Дружкина, как видно, тоже охватил страх. Он с мольбой обратился ко мне:
— Господин полковник! Прошу вас, примите на этот раз мой совет. Пусть поболтают. В толпе есть и наши люди. Они берут на заметку каждого. Я обещаю вам сегодня же схватить всех, кто сейчас стоит на трибуне!
Послышались бурные аплодисменты, крики: «Ур-ра! Ур-ра!»
Дружкин опасливо покосился на вокзал и, еще больше понизив голос, добавил:
— К тому же, господин полковник, я не доверяю нашим солдатам. Все это — одна сволочь. В решительную минуту они могут повернуть штыки против нас!
В этот момент подбежавший дежурный офицер миссии протянул мне маленький конверт. Я отошел в сторону, вскрыл конверт, вынул из него листок бумаги и прочел: «Меры отменяются. Жду».
Записка была написана рукой Маллесона. Что
привело к такому неожиданному обороту дел? Неужели генерал опасается возможности крупного столкновения? Но раздумывать было некогда, надо было скорее возвращаться и выяснить, что произошло.
Когда мы были уже возле миссии, мимо нас стрелой промчалась машина Зимина. Я, признаться, был поражен. Когда он успел приехать сюда? Видимо, сразу же после того, как мы направились к вокзалу, он поспешил к Маллесону. Все ясно! Это Зимин уговорил генерала изменить позицию.
Генерал сидел в кабинете один. Увидев меня, он поднялся, взял со стола телеграмму и молча протянул мне.
Телеграмма гласила: «Лондон одобрил мое предложение о срочном выводе военной миссии и всех британских войск из Закаспия. Для проведения эвакуации в ближайшие дни прибудет генерал Горин. Мильн».
Маллесон стоял за столом как статуя. Я еще раз пробежал телеграмму и пожал плечами:
— Какая оперативность!
Генерал вскинул брови.
— Я тоже удивлен. О какой-нибудь мелочи приходилось напоминать по нескольку раз. А тут смотрите, как быстро решили!
Я вернул генералу его записку и заговорил было,о железнодорожниках. Генерал разорвал на мелкие клочки конверт с запиской и остановил меня:
— Не вмешивайтесь! Пусть делают что хоъят... Наша миссия закончена. Пусть теперь сами о себе заботятся!
Генерал вызвал дежурного офицера и, приказав ему никого не впускать, повел меня в комнату за кабинетом — место, где он обычно отдыхал. Достав из шкафа бутылку коньяка и две рюмки, он поставил их на стол и, еще понизив голос, заговорил:
— Я, признаться, не думал, что Лондон согласится с таким нелепым предложением.
Я взял рюмку, которую подал мне генерал, и ответил:
— Вопрос, по-моему, был решен еще до приезда сюда генерала Мильна. И был решен в Лондоне, в общем плане. Помните его слова: «Есть указание Лондона о сужении линии фронта, о сосредоточении сил на основных стратегических пунктах»? Значит, речь тут шла не толь-
ко о Закаспии. Об отходе по всему фронту. Это, конечно, плохой признак. Большевистская зараза лихорадит весь мир. Германия, Венгрия, Австрия... Вся Европа в огне! Социалисты проводят в Лондоне, в Альберт-холле, митинг солидарности с Советами. Осуждают политику правительства. Подумать только!
Генерал молчал. Я продолжал:
— В одной из наших бесед в Мешхеде вы высказали свое мнение о Ленине... о большевиках. Вы говорили: «Они хотят с помощью политики повернуть колесо истории». Тогда я не придал значения вашим словам. Признаюсь, даже мысленно улыбнулся. Но сейчас по этому вопросу у меня сложилось и свое мнение.
Генерал медленно поднял на меня глаза. Не обращая внимания на его молчаливый упрек, я закончил:
— Ошибка многих из нас заключается в том, что мы сравниваем большевиков с ордами Чингисхана, с азиатскими головорезами, варварами. Но это не так. Мои скитания в последние месяцы, как ни тяжелы они были, позволили ближе присмотреться ко многому. И вот что сильно поразило меня: это необычайная преданность большевиков своим идеалам. Глубокая преданность... У них есть твердая вера!
Перед моими глазами возник суровый облик капитана Кирсанова, я услышал его язвительный смех: «Оттого, что мышь примет ислам, мусульман не станет больше, господин полковник!» Сославшись на одного моего при-ятеля-туркестанца, я пересказал генералу то, что Кирсанов говорил об офицере-большевике, и продолжал:
— Большевистскую революцию... Или, выражаясь языком наших политиков, незаконнорожденное дитя мы намеревались задушить в его колыбели. Но, к сожалению, мы бессильны и сломать колыбель, и задушить ребенка. Почему? Да потому, что смотрим на события свысока. У нас не хватает смелости спуститься на землю и трезво взглянуть в глаза горькой действительности. И конечно, от такой политики незаконнорожденное дитя ничуть не страдает. Напротив, извлекает из нее пользу. Формирует миллионные армии. Налаживает военную разведку. Даже во внешней политике проделывает головокружительные трюки. По моему глубокому убеждению, если бы большевики не заключили с немцами Брестский мир, их судьба была бы уже решена. В России нормаль-
ное положение уже восстановилось бы. Мирный договор с немцами должны были подписать мы, и мы должны были двинуть всю Европу на Москву. Большевики опередили нас. Где же наша хваленая дипломатия? Где наши прославленные дипломаты? Одним ходом Ленин объявил им мат. В результате—незаконнорожденное дитя из просторов России перешло в тесные кварталы Европы. Один бог знает, что оно там натворит!
Генерал снова промолчал. Я понял, что зашел слишком далеко. Закурил и, стараясь передать слово генералу, спросил:
— Кажется, я ударился в философию? Маллесон наконец нарушил молчание:
— Раз на то пошло, полковник, объясните мне еще одно. В телеграмме говорится: «Лондон одобрил предложение о срочном выводе наших войск из Закаспия». В чем причина такой спешки?
Я улыбнулся:
— События развиваются слишком стремительно. В Лондоне хотят опередить события! Генерал поднял рюмку.
— По-моему, наши горе-политики соревнуются в глупости. Да, да... Это глупость. Абсолютная глупость! — выпалил он и одним глотком выпил коньяк.
На этот раз промолчал я.
Выйдя от генерала, я прошел к себе, чтобы немного отдохнуть. Надел пижаму, прилег на диван, просмотрел журналы, газеты. Но только-только я задремал, в дверь постучались. Я не успел подняться, как вошла Элен. Прерывающимся голосом она объявила:
— Генерал лежит и не может подняться. У него сердечный приступ!
Не переодеваясь, в чем был, я кинулся в комнату отдыха. Маллесон лежал на диване, закрыв глаза, бледный как полотно.
Я осторожно прикоснулся к его руке:
— У вас болит сердце?
Генерал открыл глаза и через силу ответил:
— Ничего опасного... Это пройдет...
Но было видно, что он сильно ослабел: в лице не было ни кровинки, глаза глубоко ввалились, он дышал тяжело и прерывисто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Дружкина, как видно, тоже охватил страх. Он с мольбой обратился ко мне:
— Господин полковник! Прошу вас, примите на этот раз мой совет. Пусть поболтают. В толпе есть и наши люди. Они берут на заметку каждого. Я обещаю вам сегодня же схватить всех, кто сейчас стоит на трибуне!
Послышались бурные аплодисменты, крики: «Ур-ра! Ур-ра!»
Дружкин опасливо покосился на вокзал и, еще больше понизив голос, добавил:
— К тому же, господин полковник, я не доверяю нашим солдатам. Все это — одна сволочь. В решительную минуту они могут повернуть штыки против нас!
В этот момент подбежавший дежурный офицер миссии протянул мне маленький конверт. Я отошел в сторону, вскрыл конверт, вынул из него листок бумаги и прочел: «Меры отменяются. Жду».
Записка была написана рукой Маллесона. Что
привело к такому неожиданному обороту дел? Неужели генерал опасается возможности крупного столкновения? Но раздумывать было некогда, надо было скорее возвращаться и выяснить, что произошло.
Когда мы были уже возле миссии, мимо нас стрелой промчалась машина Зимина. Я, признаться, был поражен. Когда он успел приехать сюда? Видимо, сразу же после того, как мы направились к вокзалу, он поспешил к Маллесону. Все ясно! Это Зимин уговорил генерала изменить позицию.
Генерал сидел в кабинете один. Увидев меня, он поднялся, взял со стола телеграмму и молча протянул мне.
Телеграмма гласила: «Лондон одобрил мое предложение о срочном выводе военной миссии и всех британских войск из Закаспия. Для проведения эвакуации в ближайшие дни прибудет генерал Горин. Мильн».
Маллесон стоял за столом как статуя. Я еще раз пробежал телеграмму и пожал плечами:
— Какая оперативность!
Генерал вскинул брови.
— Я тоже удивлен. О какой-нибудь мелочи приходилось напоминать по нескольку раз. А тут смотрите, как быстро решили!
Я вернул генералу его записку и заговорил было,о железнодорожниках. Генерал разорвал на мелкие клочки конверт с запиской и остановил меня:
— Не вмешивайтесь! Пусть делают что хоъят... Наша миссия закончена. Пусть теперь сами о себе заботятся!
Генерал вызвал дежурного офицера и, приказав ему никого не впускать, повел меня в комнату за кабинетом — место, где он обычно отдыхал. Достав из шкафа бутылку коньяка и две рюмки, он поставил их на стол и, еще понизив голос, заговорил:
— Я, признаться, не думал, что Лондон согласится с таким нелепым предложением.
Я взял рюмку, которую подал мне генерал, и ответил:
— Вопрос, по-моему, был решен еще до приезда сюда генерала Мильна. И был решен в Лондоне, в общем плане. Помните его слова: «Есть указание Лондона о сужении линии фронта, о сосредоточении сил на основных стратегических пунктах»? Значит, речь тут шла не толь-
ко о Закаспии. Об отходе по всему фронту. Это, конечно, плохой признак. Большевистская зараза лихорадит весь мир. Германия, Венгрия, Австрия... Вся Европа в огне! Социалисты проводят в Лондоне, в Альберт-холле, митинг солидарности с Советами. Осуждают политику правительства. Подумать только!
Генерал молчал. Я продолжал:
— В одной из наших бесед в Мешхеде вы высказали свое мнение о Ленине... о большевиках. Вы говорили: «Они хотят с помощью политики повернуть колесо истории». Тогда я не придал значения вашим словам. Признаюсь, даже мысленно улыбнулся. Но сейчас по этому вопросу у меня сложилось и свое мнение.
Генерал медленно поднял на меня глаза. Не обращая внимания на его молчаливый упрек, я закончил:
— Ошибка многих из нас заключается в том, что мы сравниваем большевиков с ордами Чингисхана, с азиатскими головорезами, варварами. Но это не так. Мои скитания в последние месяцы, как ни тяжелы они были, позволили ближе присмотреться ко многому. И вот что сильно поразило меня: это необычайная преданность большевиков своим идеалам. Глубокая преданность... У них есть твердая вера!
Перед моими глазами возник суровый облик капитана Кирсанова, я услышал его язвительный смех: «Оттого, что мышь примет ислам, мусульман не станет больше, господин полковник!» Сославшись на одного моего при-ятеля-туркестанца, я пересказал генералу то, что Кирсанов говорил об офицере-большевике, и продолжал:
— Большевистскую революцию... Или, выражаясь языком наших политиков, незаконнорожденное дитя мы намеревались задушить в его колыбели. Но, к сожалению, мы бессильны и сломать колыбель, и задушить ребенка. Почему? Да потому, что смотрим на события свысока. У нас не хватает смелости спуститься на землю и трезво взглянуть в глаза горькой действительности. И конечно, от такой политики незаконнорожденное дитя ничуть не страдает. Напротив, извлекает из нее пользу. Формирует миллионные армии. Налаживает военную разведку. Даже во внешней политике проделывает головокружительные трюки. По моему глубокому убеждению, если бы большевики не заключили с немцами Брестский мир, их судьба была бы уже решена. В России нормаль-
ное положение уже восстановилось бы. Мирный договор с немцами должны были подписать мы, и мы должны были двинуть всю Европу на Москву. Большевики опередили нас. Где же наша хваленая дипломатия? Где наши прославленные дипломаты? Одним ходом Ленин объявил им мат. В результате—незаконнорожденное дитя из просторов России перешло в тесные кварталы Европы. Один бог знает, что оно там натворит!
Генерал снова промолчал. Я понял, что зашел слишком далеко. Закурил и, стараясь передать слово генералу, спросил:
— Кажется, я ударился в философию? Маллесон наконец нарушил молчание:
— Раз на то пошло, полковник, объясните мне еще одно. В телеграмме говорится: «Лондон одобрил предложение о срочном выводе наших войск из Закаспия». В чем причина такой спешки?
Я улыбнулся:
— События развиваются слишком стремительно. В Лондоне хотят опередить события! Генерал поднял рюмку.
— По-моему, наши горе-политики соревнуются в глупости. Да, да... Это глупость. Абсолютная глупость! — выпалил он и одним глотком выпил коньяк.
На этот раз промолчал я.
Выйдя от генерала, я прошел к себе, чтобы немного отдохнуть. Надел пижаму, прилег на диван, просмотрел журналы, газеты. Но только-только я задремал, в дверь постучались. Я не успел подняться, как вошла Элен. Прерывающимся голосом она объявила:
— Генерал лежит и не может подняться. У него сердечный приступ!
Не переодеваясь, в чем был, я кинулся в комнату отдыха. Маллесон лежал на диване, закрыв глаза, бледный как полотно.
Я осторожно прикоснулся к его руке:
— У вас болит сердце?
Генерал открыл глаза и через силу ответил:
— Ничего опасного... Это пройдет...
Но было видно, что он сильно ослабел: в лице не было ни кровинки, глаза глубоко ввалились, он дышал тяжело и прерывисто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105