Я вернулся назад. Генерал перевел дыхание и, понизив голос, сказал:
— Только что комендант видел Дружкина. Он советует на собрание железнодорожников нашим людям не ходить. По словам Дружкина, рабочие настроены враждебно, может повториться то же, что было в канун Нового года. Я решил так. Новый приказ о запрещении собраний и митингов вступает в силу с этого дня, — надо срочно отпечатать его и расклеить на вокзале, в депо, мастерских. А вокруг клуба поставить усиленные караулы. Посмотрим, что тогда произойдет!
— Ничего не произойдет! — Я горячо поддержал генерала.— Как сказал Ораз-сердар, игру в демократию надо кончать. Надо хорошенько дать по зубам всем любителям болтовни, надо сделать так, чтобы они тряслись от страха при одном слове «демократия». Если это будет сделано, легче станет и нашим друзьям — они тоже воспрянут.
— Вы правы! — Генерал был доволен. — Надо кончать игру в демократию. Сейчас должен явиться Зимин. Я ему дам соответствующие указания. А вы переговорите с Дружкиным. Скажите ему: быть наготове. Если рабочие начнут шуметь, пусть приведет в действие все свои силы.
Захватив с собой коменданта, я отправился в типографию. У площади Скобелева нам встретился Дружкин. Он направлялся в миссию. Я посадил его в машину и по дороге сообщил о своем разговоре с генералом, о принятом решении. Дружкин одобрил наш план, но предупредил, что, если не проявить твердость с самого начала, могут начаться большие волнения.
У Дружкина были основания опасаться рабочих — это доказала встреча в типографии. Для начала я коротко рассказал собравшимся о положении в крае, объявил, что правительство Великобритании будет всемерно поддерживать Закаспийское правительство до полной победы над большевизмом. Сказал, что, если понадобится, британское правительство дополнительно пришлет сюда войска. Затем огласил приказ генерала. Вернее, собрался огласить... Но едва я прочел первые строки приказа, как поднялся невообразимый шум. Мои слова потонули в общем гаме. Дружкин изо всех сил закричал: — Публика! Прекратить безобразие! Но шум все усиливался. Народу собралось много, весь грязный, захламленный двор типографии был забит людьми. Пришли даже уборщицы. Что делать? Уйти? Начнется хохот, насмешки. Хватать за шиворот первого встречного? Это и неприлично, и ничего не даст. Оставалось только бессильно кусать губы и ждать, когда утихнет шум. Мы стояли сложа руки, прислушиваясь к отдельным голосам. В этот момент, пошатываясь точно пьяный, к нам подошел маленький, щуплый старичок в ватнике и солдатских сапогах. Он чуть приподнял нахлобученную на глаза кепку и уставился на меня своими подслеповатыми глазами. Затем повернулся к толпе, громко откашлялся и поднял руку. Гомон мгновенно утих. Отступив на шаг, старик заговорил глуховатым голосом:
— Не трудитесь... Мы этот ваш приказ читали, товарищ капитан.
Я сердито оборвал старика:
— Не капитан, а полковник... И не товарищ, а господин полковник.
— Господин полковник? — Старик ехидно прищурил глазки. — Мы всех господ давно уже выбросили на свалку. Теперь у нас нет господ. Все мы равноправные товарищи. Не так ли, товарищ Дружкин?
Дружкин сердито кашлянул, но промолчал. Старик с той же насмешкой в голосе продолжал:
— Может, сука издохла, а щенята остались? Если так, скажите прямо... Заново начнем привыкать —гнуть спину и кланяться.
В толпе послышался смешок. Дружкин не удержался, крикнул:
— Прекратите 'болтовню!.. Язвительно улыбаясь, старик ответил:
— Нет, господин министр... Тьфу, уже черт попутал. .. Товарищ министр... товарищ Дружкин... Я вот чего боюсь: если мы станем называть вас «господами», вы примете нас за своих холуев. Снова начнется прежнее. Все наши усилия пропадут даром. Давайте лучше останемся товарищами.
Смех в толпе перерастал в хохот. Старик обернулся ко мне:
— Господин полковник! Вы только что сказали насчет помощи Закаспийскому правительству. Где же это правительство? Ей-богу, мы даже и не подозревали, что существует какое-то правительство. Если оно действительно есть, покажите его нам. Много на душе накопилось. Вот уже второй месяц нам не платят жалованья. Наши семьи голодают. Не можем мы дальше так терпеть! Если у нас в самом деле есть правительство, пусть оно поможет нам. Пусть поддержит нас!
— А что, если вместо поддержки оно еще даст тебе по затылку?
Из толпы выделился второй старик. По-видимому, армянин: на голове у него была каракулевая шапка конусом, морщинистое лицо утонуло в курчавой бороде. Он был такого высокого роста, что первый старик показался возле него ребенком. Армянин, дымя своей трубкой, повторил вопрос:
— Я тебя спрашиваю, Андрей. . . Что, если вместо поддержки оно еще даст тебе по затылку?
Маленький старик, хитро прищурясь, посмотрел на Дружкина и ответил:
— Тогда я попрошу их поддержать мне другое место.
Типография буквально взорвалась от хохота. Снова поднялся неистовый шум. Дружкин побагровел от злости. Я понял, что он сейчас сорвется, и по-английски шепнул ему: «Не придавайте значения».
Старый армянин, как бы извиняясь, сказал:
— Господин полковник! Извините... Мы люди простые, не умеем скрывать свои чувства, ко всяким нежностям не приучены. Выкладываем все, что у нас на уме. Уж простите...
Я понимал, что любая резкость только повредит мне.
Поэтому, стараясь сохранять спокойствие, обратился к армянину:
— Что же вы хотите сказать?
Движением руки армянин успокоил толпу и неторопливо заговорил:
— Господин полковник! Андрей Васильевич — известный шутник. Он и пошутил. Мы, конечно, знаем, что правительство существует. Знаем и старых его руководителей, и новых. Только одного не можем понять: чье оно, это правительство?
— Народное правительство! — выкрикнул Дружкин сердито. — Правительство всего народа!
— Погоди, погоди, товарищ министр. — Армянин не сдавался. — Наш Айрапетян тоже народ?
— Народ!
— Другие толстосумы — тоже народ? — Тоже!
— Тогда такое правительство нам ни к чему! —Толпа снова загудела. Армянин поднял руку, успокаивая, и продолжал: — Поэтому вы вернули заводы Айрапетяну? Он снова будет щелкать орехи, а мы — подбирать скорлупу? Так, что ли?
Кто-то громко выкрикнул:
— Предатели! Толпа заволновалась.
Я чувствовал — моя выдержка и хладнокровие готовы мне изменить. Еще минута — и можно сорваться, выйти из себя, накричать. Лучше всего было поскорее покинуть двор типографии. Я поднял руку, чтобы сказать последнее слово, как вдруг вперед вышел, прихрамывая, какой-то человек с длинными рыжеватыми усами и остановил меня:
— Минуточку, господин полковник! Комендант шепнул мне на ухо:
— Горюнов. . . главарь бунтовщиков!
Горюнов постучал об пол своей палкой и поднял на меня большие голубые глаза:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105