роман
Волей судеб в один из тревожных летних дней меня перенесло с берегов «священного» Ганга в «священный» Мешхед. Стояла невыносимая жара, мучительный зной изнурял людей. Все мечтали только об одном: о спасительной прохладе. А природа все более свирепела: казалось, ей не хватало дневной жары, даже ночью нечем было дышать — насыщенный зноем воздух обволакивал тело, наполнял легкие. А по временам с юга налетал «афганец», своим огненным дуновением сметая последние капли влаги. Все живое поникло, кругом царила вялая, сонливая тишь.
Но сегодня жара немного спала. На закате повеял с северо-запада свежий, влажный ветерок и хоть на время унес с собой дневной зной. Дышать стало легче, все вздохнули свободнее.
В девять часов я обещал быть у Екатерины. Перемена погоды оживила и меня: я быстро умылся, оделся и, заведя машину, покатил по знакомой улице.
Хотя только что стемнело, в Мешхеде уже наступила тишина. Улицы опустели, жизнь города переселилась в душные чайханы и тесные караван-сараи.
Екатерина встретила меня на широкой террасе,
сплошь увитой толстыми плетями винограда. Смена погоды, видимо, повлияла и на хозяйку: она была в хорошем настроении, весела и приветлива. Опустившись на диван и указывая мне место рядом с собой, Екатерина с облегчением вздохнула:
— О господи! Если бы ветер не утих, у меня, наверно, голова лопнула бы! Сущий ад! Дай бог, чтобы это больше не повторилось. Смотри, Чарлз... Как сейчас хорошо! В комнаты возвращаться не хочется. Мир словно заново родился.
Легкий ветерок, набегая с улицы, ласкал округлые щеки и пряди волос Екатерины. Она прильнула ко мне, осторожно притронулась к моему подбородку и тихо погладила:
— Чарлз... Сбрей бороду, и ты помолодеешь лет на десять.
— Неужели я так стар?
— Нет, что ты... но все же сбрей. Зачем она? Я промолчал.
Служанка принесла на медном подносе несколько бутылок с разноцветными этикетками, поставила их на круглый стол, спросила Екатерину, когда подавать ужин, и снова ушла в комнаты.
Мне хотелось пить. Я взял пузатую бутылку, налил в высокий стакан джина, долил содовой. Подал пенящийся бокал Екатерине и пристально заглянул в ее чистые, голубые глаза:
— За твое здоровье, Кэт! — Я так называл ее, когда мы оставались наедине.
Екатерина мило улыбнулась и отпила глоток. Поставила стакан на стол и положила свою нежную руку на мою:
— Знаешь что?.. Сегодня опять приходил Дохов.
— Да что ты?
— Да...И в полном параде: костюм с иголочки, крахмальный воротничок, лаковые туфли... Настоящий джентльмен.
— Ха-ха-ха! — Я откровенно расхохотался. — Не похож на кондуктора?
— Ничуть! Я даже не сразу узнала его. Невольно оглядела с ног до головы. Его прямо в краску бросило. Но я тут же исправила свою оплошность: взяла обе его руки в свои, прижалась к нему. Он остался доволен.
Дохов — министр иностранных дел Закаспийского правительства. Впервые я познакомился с ним в начале этого, восемнадцатого года в Асхабаде, у доктора Захарова. Тогда власть в Закаспии находилась в руках большевиков. У доктора я должен был встретиться с лидером эсеров Фунтиковым. Почему-то он явился вместе с Доховым. Помню, как сейчас, — на Дохове была кожаная куртка, кожаная фуражка, на ногах солдатские сапоги. Фунтиков, знакомя меня с ним, сказал, что Дохов— тоже видный эсер, служил контролером на железной дороге, а теперь активно борется с большевиками.
После этого в Закаспии произошло немало событий. Я не собираюсь рассказывать о них сейчас. Скажу одно: наши совместные с меньшевиками и эсерами усилия не пропали даром. В ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля 1918 года большевики были свергнуты. Правительство возглавил мой старый приятель Фунтиков. А Дохов получил портфель министра иностранных дел. Вот неожиданная игра судьбы! Вчера рядовой контролер, а сегодня — министр! Уж если повезет, так повезет. Пожалуй, вы скажете: «Случайное счастье... Оно долго не продлится». Возможно... Но разве счастье на один день — не счастье?
Мы вызвали представителя нового правительства в Мешхед. Приехал Дохов. Это был уже не тот парень в кожанке, какого я увидел в доме доктора. Он теперь и говорил и даже сидел по-другому. На одной из вечеринок я свел его с Екатериной.
...Зазвонил телефон. Екатерина легко поднялась, вошла в дом и взяла трубку. Коротко ответила на чей-то вопрос, глухо пророкотавший в трубке, и вернулась, пояснив недовольно:
— Опять звонит. Спрашивает, легла ли я.
Я снова налил себе джина. Екатерина еще не закончила свой рассказ. Она сделала глоток и неохотно продолжала:
— Да, так вот... Посидели, поужинали. И знаешь, что он мне сказал под конец?
— Наверно, пригласил в Асхабад?
— Не-ет... Предложил выйти замуж.
— Замуж?
— Да.
— За кого?
— За него самого... За Дохова...
— Вот это здорово! Что ж, у него нет жены?
— Есть вроде бы... Но он намерен с ней развестись. «Я — комиссар, говорит, имею право».
Сказать по правде, я никак не ожидал, что министр вдруг так воспламенится. По-видимому, чувства взяли верх над разумом. Но разве такого не бывает? Нельзя же вечно подавлять и то и другое. Да и можно ли жить одним только разумом?
Я постарался развить эту тему.
— Видишь, Кэт, как велико могущество любви? Вернее, твое могущество! В несколько дней ты обворожила беднягу, поставила его на колени. Так что же ты ответила?
— Ничего!
— Почему?
— Какой он мне муж?
— Как — какой? Министр, дипломат... Екатерина сердито вскинула подведенные сурьмой
брови. Видно, мой совет пришелся ей не по душе. Она заговорила раздраженно:
— Министр... А как долго он проходит в министрах? Если завтра его вдруг выставят из министерства, что ему делать тогда? Ни денег, ни профессии. Разве что опять пойти в контролеры.
— Нет, нет, Кэт, — приняв серьезный вид, возразил я. — Сейчас, когда события сменяются так стремительно, невозможно угадать, кого судьба вознесет, а кого смешает с песком!
Лицо Екатерины еще больше помрачнело. Она долго сидела неподвижно, не говоря ни слова. Потом глубоко вздохнула и тихо, как бы про себя, прошептала:
— Судьба!.. Будь она проклята! Она забросила меня в эту глушь!
Я только теперь понял, что коснулся больного места. У Екатерины были все основания сетовать на свою судьбу. По ее словам, она из приличной петербургской семьи. Отец — профессор университета, мать — детский врач. Вслед за матерью и Екатерина поступила на медицинский факультет. Уже на первом курсе познакомилась с поручиком Воробьевым и спустя немного времени свя-
зала с ним свою жизнь. Но вскоре поручик проигрался в карты и, повздорив с начальством, перевелся в Саратов. Затем начались скитания: Оренбург, Ташкент, Мерв, Кушка... Наконец, в начале этого года Воробьев вместе с молодой женой и еще одним своим товарищем перебрался через границу в Персию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Волей судеб в один из тревожных летних дней меня перенесло с берегов «священного» Ганга в «священный» Мешхед. Стояла невыносимая жара, мучительный зной изнурял людей. Все мечтали только об одном: о спасительной прохладе. А природа все более свирепела: казалось, ей не хватало дневной жары, даже ночью нечем было дышать — насыщенный зноем воздух обволакивал тело, наполнял легкие. А по временам с юга налетал «афганец», своим огненным дуновением сметая последние капли влаги. Все живое поникло, кругом царила вялая, сонливая тишь.
Но сегодня жара немного спала. На закате повеял с северо-запада свежий, влажный ветерок и хоть на время унес с собой дневной зной. Дышать стало легче, все вздохнули свободнее.
В девять часов я обещал быть у Екатерины. Перемена погоды оживила и меня: я быстро умылся, оделся и, заведя машину, покатил по знакомой улице.
Хотя только что стемнело, в Мешхеде уже наступила тишина. Улицы опустели, жизнь города переселилась в душные чайханы и тесные караван-сараи.
Екатерина встретила меня на широкой террасе,
сплошь увитой толстыми плетями винограда. Смена погоды, видимо, повлияла и на хозяйку: она была в хорошем настроении, весела и приветлива. Опустившись на диван и указывая мне место рядом с собой, Екатерина с облегчением вздохнула:
— О господи! Если бы ветер не утих, у меня, наверно, голова лопнула бы! Сущий ад! Дай бог, чтобы это больше не повторилось. Смотри, Чарлз... Как сейчас хорошо! В комнаты возвращаться не хочется. Мир словно заново родился.
Легкий ветерок, набегая с улицы, ласкал округлые щеки и пряди волос Екатерины. Она прильнула ко мне, осторожно притронулась к моему подбородку и тихо погладила:
— Чарлз... Сбрей бороду, и ты помолодеешь лет на десять.
— Неужели я так стар?
— Нет, что ты... но все же сбрей. Зачем она? Я промолчал.
Служанка принесла на медном подносе несколько бутылок с разноцветными этикетками, поставила их на круглый стол, спросила Екатерину, когда подавать ужин, и снова ушла в комнаты.
Мне хотелось пить. Я взял пузатую бутылку, налил в высокий стакан джина, долил содовой. Подал пенящийся бокал Екатерине и пристально заглянул в ее чистые, голубые глаза:
— За твое здоровье, Кэт! — Я так называл ее, когда мы оставались наедине.
Екатерина мило улыбнулась и отпила глоток. Поставила стакан на стол и положила свою нежную руку на мою:
— Знаешь что?.. Сегодня опять приходил Дохов.
— Да что ты?
— Да...И в полном параде: костюм с иголочки, крахмальный воротничок, лаковые туфли... Настоящий джентльмен.
— Ха-ха-ха! — Я откровенно расхохотался. — Не похож на кондуктора?
— Ничуть! Я даже не сразу узнала его. Невольно оглядела с ног до головы. Его прямо в краску бросило. Но я тут же исправила свою оплошность: взяла обе его руки в свои, прижалась к нему. Он остался доволен.
Дохов — министр иностранных дел Закаспийского правительства. Впервые я познакомился с ним в начале этого, восемнадцатого года в Асхабаде, у доктора Захарова. Тогда власть в Закаспии находилась в руках большевиков. У доктора я должен был встретиться с лидером эсеров Фунтиковым. Почему-то он явился вместе с Доховым. Помню, как сейчас, — на Дохове была кожаная куртка, кожаная фуражка, на ногах солдатские сапоги. Фунтиков, знакомя меня с ним, сказал, что Дохов— тоже видный эсер, служил контролером на железной дороге, а теперь активно борется с большевиками.
После этого в Закаспии произошло немало событий. Я не собираюсь рассказывать о них сейчас. Скажу одно: наши совместные с меньшевиками и эсерами усилия не пропали даром. В ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля 1918 года большевики были свергнуты. Правительство возглавил мой старый приятель Фунтиков. А Дохов получил портфель министра иностранных дел. Вот неожиданная игра судьбы! Вчера рядовой контролер, а сегодня — министр! Уж если повезет, так повезет. Пожалуй, вы скажете: «Случайное счастье... Оно долго не продлится». Возможно... Но разве счастье на один день — не счастье?
Мы вызвали представителя нового правительства в Мешхед. Приехал Дохов. Это был уже не тот парень в кожанке, какого я увидел в доме доктора. Он теперь и говорил и даже сидел по-другому. На одной из вечеринок я свел его с Екатериной.
...Зазвонил телефон. Екатерина легко поднялась, вошла в дом и взяла трубку. Коротко ответила на чей-то вопрос, глухо пророкотавший в трубке, и вернулась, пояснив недовольно:
— Опять звонит. Спрашивает, легла ли я.
Я снова налил себе джина. Екатерина еще не закончила свой рассказ. Она сделала глоток и неохотно продолжала:
— Да, так вот... Посидели, поужинали. И знаешь, что он мне сказал под конец?
— Наверно, пригласил в Асхабад?
— Не-ет... Предложил выйти замуж.
— Замуж?
— Да.
— За кого?
— За него самого... За Дохова...
— Вот это здорово! Что ж, у него нет жены?
— Есть вроде бы... Но он намерен с ней развестись. «Я — комиссар, говорит, имею право».
Сказать по правде, я никак не ожидал, что министр вдруг так воспламенится. По-видимому, чувства взяли верх над разумом. Но разве такого не бывает? Нельзя же вечно подавлять и то и другое. Да и можно ли жить одним только разумом?
Я постарался развить эту тему.
— Видишь, Кэт, как велико могущество любви? Вернее, твое могущество! В несколько дней ты обворожила беднягу, поставила его на колени. Так что же ты ответила?
— Ничего!
— Почему?
— Какой он мне муж?
— Как — какой? Министр, дипломат... Екатерина сердито вскинула подведенные сурьмой
брови. Видно, мой совет пришелся ей не по душе. Она заговорила раздраженно:
— Министр... А как долго он проходит в министрах? Если завтра его вдруг выставят из министерства, что ему делать тогда? Ни денег, ни профессии. Разве что опять пойти в контролеры.
— Нет, нет, Кэт, — приняв серьезный вид, возразил я. — Сейчас, когда события сменяются так стремительно, невозможно угадать, кого судьба вознесет, а кого смешает с песком!
Лицо Екатерины еще больше помрачнело. Она долго сидела неподвижно, не говоря ни слова. Потом глубоко вздохнула и тихо, как бы про себя, прошептала:
— Судьба!.. Будь она проклята! Она забросила меня в эту глушь!
Я только теперь понял, что коснулся больного места. У Екатерины были все основания сетовать на свою судьбу. По ее словам, она из приличной петербургской семьи. Отец — профессор университета, мать — детский врач. Вслед за матерью и Екатерина поступила на медицинский факультет. Уже на первом курсе познакомилась с поручиком Воробьевым и спустя немного времени свя-
зала с ним свою жизнь. Но вскоре поручик проигрался в карты и, повздорив с начальством, перевелся в Саратов. Затем начались скитания: Оренбург, Ташкент, Мерв, Кушка... Наконец, в начале этого года Воробьев вместе с молодой женой и еще одним своим товарищем перебрался через границу в Персию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105