Болтали, что в Черном и Выгоньевском озерах живут водяные.
— Так вот, в селении Джвари в старину жил охотник, и звали его Зурхан Зурхая. Был он так красив и статен, что все женщины в округе сходили от него с ума. А жена у него была красоты неописуемой, и любил ее Зурхан без памяти. Других женщин, сказывают, он даже взглядом не удостаивал. Однажды на охоте повстречалась ему ткашмапа. Случилось это на горе Квири. Застыла ткашмапа на месте, не в силах отвести глаз от Зурхана. Да и
наш охотник поразился красоте женщины. Он и представить себе не мог, что есть на свете женщина прекрасней его жены.
Подошел он к ней поближе, не привидение ли, думает, и коснулся рукой ее груди. Ткашмапа схватила его руку и крепко прижала к своей груди. Потом тряхнула головой и отбросила назад длинные волосы, до самых пят скрывавшие ее тело. И оказалась она нагой, и тело ее было прекрасно. Помутился у Зурхана разум при виде такой красоты. А ткашмапе только того и надо. Крепко обняла она своими сильными руками Зурхана и прижала к обнаженной груди. «Полюби меня»,— молила она Зурхана. «К чему тебе моя любовь, да разве достоин я твоей красоты?» — удивился Зурхан. «Нужна, нужна мне твоя любовь»,— твердила ему обезумевшая от страсти женщина. И огонь ее страсти опалил сердце охотника: изменил он своей жене. Целый день нежились они в объятиях на золотом ложе ткашмапы. И дал тогда Зурхан клятву лесной царице, что не приблизится он отныне к своей жене. С той поры хоть и приносил он домой всю свою добычу, но даже близко не подходил к постели своей суженой. Только забрезжит, бывало, утро, вскинет он ружье, свистнет своего пса и уйдет из дому, даже не взглянув на жену. Стоило приблизиться Зурхану к горе Квири, как тут же тянуло его к постели ткашмапы. И не могли они насытиться любовью. А жену Зурхана ревность изводила, чуяло ее сердце, что мужу другая женщина люба. Зурхан, сказывают, и охотой стал пренебрегать. Жена его таяла как свечка и наконец слегла. Тут уж сжалился Зурхан над ней, оттаяло его сердце, вновь он вернулся к супружескому ложу. С того дня перестал ходить к ткашмапе. Но вот однажды пес Зурхана с лаем понесся со двора. Зурхан схватил ружье и ринулся вслед за псом. Пес что есть силы несся к оленьему стаду, пасшемуся на склоне горы. Едва завидев пса и охотника, олени одним духом вознеслись на вершину горы Квири, где находилось золотое ложе лесной царицы. Только собрался было Зурхан сразить оленя-солнце, стоявшего но главе стада, как заговорил олень женским голосом. Опусти, мол, ружье, все равно ведь бессильна предо мной нуля клятвопреступника. И понял Зурхан, кто был тот самый олень, но ружья не опустил. Тогда оборотился олень ткашмапу. И рухнул Зурхан на колени, стремясь вымолить прощение у царицы, но ткашмапа сказала: зря, мол, стараешься, нет тебе пощады. А Зурхан ей на это: сердце
мое, мол, не камень, сжалился я над несчастной своей женой. «Ах, не камень, говоришь,— молвила в ответ ткашмапа,— так быть ему камнем. И душе твоей, и телу твоему камнем быть!» Не успела она слово вымолвить, обратился Зурхан в камень. И пес его камнем холодным стал.
— Ну и ну! Вот тебе и лесная царица. Как бы и у наших ткашмап не оказались такие жестокие сердца,— вновь повернулся к девушкам Бачило.
— Вот этого я не знаю. Но знаю одно: не давши слова — крепись, а давши — держись. А кто это правило нарушит, пусть поглядит на вершину Квири. И сейчас еще стоят там каменные изваяния охотника и его пса. Сказывают, на один день в году оживляет ткашмапа охотника и его пса. И тогда слышны на всю округу вой пса и выстрелы Зурхана.
— Славная легенда,— одобрил Бачило рассказ друга.— Не люби я свою Цисану так сильно, не преминул бы я поклясться в любви одной из наших ткашмап.
— Берегись, камнем станешь.
— Ну, ради такой девушки не грех и в камень превратиться.
— Ах, вот как ты свою Цисану любишь!
— Да я пошутил, Уча,— сказал Бачило.— Моя ткашмапа — моя Цисана. И я вовсе не собираюсь становиться клятвопреступником.
— И я не смогу своей клятве изменить, Антон. Но ох как трудно быть равнодушным к таким красавицам!
— А кто тебе сказал, что мне легко?
И все же они безразлично проходили мимо девушек, и те, окончательно потеряв надежду, махнули на все рукой. И вновь стали безраздельными хозяевами скамеек под платанами старики и дети. А девушки даже на пляж перестали ходить. Откуда им было знать, что сердца Учи и Антона давно уже отданы другим.
Парни каждый день думали только об одном: вынуть побольше кубометров грунта из канала. Чем раньше будут осушены болота, тем скорее получат они землю.
Бачило старался в кратчайшие сроки обучить Учу управлять экскаватором, чтобы машина могла работать в две смены. Однажды, возвратись с работы, Уча вытащил из нагрудного кармана выцветшую фотографию Ции с обтрепанными от долгого ношения краями и приколол ее к стене над кроватью. Потом вырвал листок из общей тетради,
размашисто написал карандашом: «12 октября 1937 года я и Антон Бачило на нашем «Коппеле» вынули 300 кубометров грунта из главного канала» — и подвесил его на стене под портретом Ции. Потом он отступил на шаг, взглянул на карточку и улыбнулся.
— Я даю тебе слово, Ция, что каждый день буду вынимать все больше и больше кубиков.
Бачило в это время умывался во дворе. Он вернулся, когда Уча давал слово своей невесте. Уча был так увлечен, что даже не заметил возвращения друга. Антон никогда не видел фотокарточки Ции и теперь, взглянув на стену, сразу догадался, что это за девушка. Удивили его лишь слова под фотографией.
— Обещаю тебе, Ция, каждый день рапортовать...
— О чем рапортовать, Уча?
— О том, сколько мы выработали кубометров.
— Что же, это неплохо, — одобрил Бачило.— Дай-ка и я сделаю то же.— Антон вынул из нагрудного кармана фотографию Цисаны и пристроил ее над своей кроватью.— И я обещаю как можно больше вынимать грунта из канала. А рапортовать будем вместе каждый вечер, идет? — Антон рассмеялся и крепко пожал руку Уче.— Теперь слово за нашим «Коппелем». Попробуем не подвести друг друга.
— Мы свое слово сдержим, Антон,— серьезно сказал Уча. — Ради моей Ции я готов работать сутки напролет.
— Ну, и я от тебя не отстану,— подхватил Антон.— Сильная это, оказывается, штука — любовь колхидской женщины.
— А ты что, разве не слышал про историю Медеи и Язона?
— Как же не слышать, конечно, слышал.
— От кого, если не секрет?
— Мне Исидоре Сиордиа рассказал.
— Исидоре Сиордиа?! — удивился Уча.— Вот не думал, что такой человек про любовь рассказывать станет. Никак я в нем не разберусь, Антон. Что греха таить, работает он здорово. Но ни капельки он своего дела не любит. Иногда посмотришь на него — черт, да и только. А другой раз думаешь — вроде бы и не плохой дядька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Так вот, в селении Джвари в старину жил охотник, и звали его Зурхан Зурхая. Был он так красив и статен, что все женщины в округе сходили от него с ума. А жена у него была красоты неописуемой, и любил ее Зурхан без памяти. Других женщин, сказывают, он даже взглядом не удостаивал. Однажды на охоте повстречалась ему ткашмапа. Случилось это на горе Квири. Застыла ткашмапа на месте, не в силах отвести глаз от Зурхана. Да и
наш охотник поразился красоте женщины. Он и представить себе не мог, что есть на свете женщина прекрасней его жены.
Подошел он к ней поближе, не привидение ли, думает, и коснулся рукой ее груди. Ткашмапа схватила его руку и крепко прижала к своей груди. Потом тряхнула головой и отбросила назад длинные волосы, до самых пят скрывавшие ее тело. И оказалась она нагой, и тело ее было прекрасно. Помутился у Зурхана разум при виде такой красоты. А ткашмапе только того и надо. Крепко обняла она своими сильными руками Зурхана и прижала к обнаженной груди. «Полюби меня»,— молила она Зурхана. «К чему тебе моя любовь, да разве достоин я твоей красоты?» — удивился Зурхан. «Нужна, нужна мне твоя любовь»,— твердила ему обезумевшая от страсти женщина. И огонь ее страсти опалил сердце охотника: изменил он своей жене. Целый день нежились они в объятиях на золотом ложе ткашмапы. И дал тогда Зурхан клятву лесной царице, что не приблизится он отныне к своей жене. С той поры хоть и приносил он домой всю свою добычу, но даже близко не подходил к постели своей суженой. Только забрезжит, бывало, утро, вскинет он ружье, свистнет своего пса и уйдет из дому, даже не взглянув на жену. Стоило приблизиться Зурхану к горе Квири, как тут же тянуло его к постели ткашмапы. И не могли они насытиться любовью. А жену Зурхана ревность изводила, чуяло ее сердце, что мужу другая женщина люба. Зурхан, сказывают, и охотой стал пренебрегать. Жена его таяла как свечка и наконец слегла. Тут уж сжалился Зурхан над ней, оттаяло его сердце, вновь он вернулся к супружескому ложу. С того дня перестал ходить к ткашмапе. Но вот однажды пес Зурхана с лаем понесся со двора. Зурхан схватил ружье и ринулся вслед за псом. Пес что есть силы несся к оленьему стаду, пасшемуся на склоне горы. Едва завидев пса и охотника, олени одним духом вознеслись на вершину горы Квири, где находилось золотое ложе лесной царицы. Только собрался было Зурхан сразить оленя-солнце, стоявшего но главе стада, как заговорил олень женским голосом. Опусти, мол, ружье, все равно ведь бессильна предо мной нуля клятвопреступника. И понял Зурхан, кто был тот самый олень, но ружья не опустил. Тогда оборотился олень ткашмапу. И рухнул Зурхан на колени, стремясь вымолить прощение у царицы, но ткашмапа сказала: зря, мол, стараешься, нет тебе пощады. А Зурхан ей на это: сердце
мое, мол, не камень, сжалился я над несчастной своей женой. «Ах, не камень, говоришь,— молвила в ответ ткашмапа,— так быть ему камнем. И душе твоей, и телу твоему камнем быть!» Не успела она слово вымолвить, обратился Зурхан в камень. И пес его камнем холодным стал.
— Ну и ну! Вот тебе и лесная царица. Как бы и у наших ткашмап не оказались такие жестокие сердца,— вновь повернулся к девушкам Бачило.
— Вот этого я не знаю. Но знаю одно: не давши слова — крепись, а давши — держись. А кто это правило нарушит, пусть поглядит на вершину Квири. И сейчас еще стоят там каменные изваяния охотника и его пса. Сказывают, на один день в году оживляет ткашмапа охотника и его пса. И тогда слышны на всю округу вой пса и выстрелы Зурхана.
— Славная легенда,— одобрил Бачило рассказ друга.— Не люби я свою Цисану так сильно, не преминул бы я поклясться в любви одной из наших ткашмап.
— Берегись, камнем станешь.
— Ну, ради такой девушки не грех и в камень превратиться.
— Ах, вот как ты свою Цисану любишь!
— Да я пошутил, Уча,— сказал Бачило.— Моя ткашмапа — моя Цисана. И я вовсе не собираюсь становиться клятвопреступником.
— И я не смогу своей клятве изменить, Антон. Но ох как трудно быть равнодушным к таким красавицам!
— А кто тебе сказал, что мне легко?
И все же они безразлично проходили мимо девушек, и те, окончательно потеряв надежду, махнули на все рукой. И вновь стали безраздельными хозяевами скамеек под платанами старики и дети. А девушки даже на пляж перестали ходить. Откуда им было знать, что сердца Учи и Антона давно уже отданы другим.
Парни каждый день думали только об одном: вынуть побольше кубометров грунта из канала. Чем раньше будут осушены болота, тем скорее получат они землю.
Бачило старался в кратчайшие сроки обучить Учу управлять экскаватором, чтобы машина могла работать в две смены. Однажды, возвратись с работы, Уча вытащил из нагрудного кармана выцветшую фотографию Ции с обтрепанными от долгого ношения краями и приколол ее к стене над кроватью. Потом вырвал листок из общей тетради,
размашисто написал карандашом: «12 октября 1937 года я и Антон Бачило на нашем «Коппеле» вынули 300 кубометров грунта из главного канала» — и подвесил его на стене под портретом Ции. Потом он отступил на шаг, взглянул на карточку и улыбнулся.
— Я даю тебе слово, Ция, что каждый день буду вынимать все больше и больше кубиков.
Бачило в это время умывался во дворе. Он вернулся, когда Уча давал слово своей невесте. Уча был так увлечен, что даже не заметил возвращения друга. Антон никогда не видел фотокарточки Ции и теперь, взглянув на стену, сразу догадался, что это за девушка. Удивили его лишь слова под фотографией.
— Обещаю тебе, Ция, каждый день рапортовать...
— О чем рапортовать, Уча?
— О том, сколько мы выработали кубометров.
— Что же, это неплохо, — одобрил Бачило.— Дай-ка и я сделаю то же.— Антон вынул из нагрудного кармана фотографию Цисаны и пристроил ее над своей кроватью.— И я обещаю как можно больше вынимать грунта из канала. А рапортовать будем вместе каждый вечер, идет? — Антон рассмеялся и крепко пожал руку Уче.— Теперь слово за нашим «Коппелем». Попробуем не подвести друг друга.
— Мы свое слово сдержим, Антон,— серьезно сказал Уча. — Ради моей Ции я готов работать сутки напролет.
— Ну, и я от тебя не отстану,— подхватил Антон.— Сильная это, оказывается, штука — любовь колхидской женщины.
— А ты что, разве не слышал про историю Медеи и Язона?
— Как же не слышать, конечно, слышал.
— От кого, если не секрет?
— Мне Исидоре Сиордиа рассказал.
— Исидоре Сиордиа?! — удивился Уча.— Вот не думал, что такой человек про любовь рассказывать станет. Никак я в нем не разберусь, Антон. Что греха таить, работает он здорово. Но ни капельки он своего дела не любит. Иногда посмотришь на него — черт, да и только. А другой раз думаешь — вроде бы и не плохой дядька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105