Это правило не про нас писано, Эрмиле. Для нас не все равно, в кого эта самая пуля попадет. Мы были ослеплены любовью к своему участку и ничего не желали видеть дальше своего носа. Мы не понимали, что концентрация всех сил и всей техники на Чаладидском участке намного бы ускорила дело, что именно этим путем мы обеспечили бы в кратчайший срок землею всех рабочих и колхозников, работающих на нашей стройке. Повторяю, мы не понимали этого, ибо были ослеплены любовью к нашему участку. Ведь сколько поту мы здесь пролили — с Палиастомское озеро, не меньше... Товарищи, не все ли вам равно, где вы землю получите — на Ланчхутском или на Чаладидском участке?..
— Кто тебе сказал, что все равно?
— А ты нас спрашивал?
— Ланчхути, дружок, в Гурии, Чаладиди же — в Мингрелии. Как же это может быть все равно?!
— Все равно человеку на том свете, а на этом не скажи...
— Кто это разделил Гурию и Мингрелию, Эрмиле, а? Ничего себе, пальцем в небо угодил, чудак.
— А по мне, лишь бы землицу побыстрей получить, а будет ли это в Гурии или в Мингрелии — безразлично.
Все зашумели, голоса раздавались со всех сторон, присутствующие разделились на группы.
— Поверьте мне, товарищи, так вы гораздо быстрей получите землю. Каждый из нас может ошибиться... Я, к сожалению, поздно понял дальновидность и мудрость принятого
решения.— Важа хотел сказать «принятого по предложению Андро Гангия», но вовремя сдержался.
Начальник управления внимательно слушал Важу. А Галина Аркадьевна не верила своим глазам. Она не узнавала Важу. Этот Важа не был ни тем Важей, который выступал на совещании в управлении, ни тем, который был в машине и укорял Андро Гангия, что тот слишком много говорит о любви, не был похож он и на Важу, стоявшего на дамбе и не обращавшего на нее ни малейшего внимания, и даже на того, который, стоя на мосту через Риони, с болью и горечью говорил об Андро Гангия.
Важа чувствовал изумленный взгляд жены. Но еще и это не было самым главным: он чувствовал и видел, что люди, даже не смотревшие на него, когда он поднимался на сцену, сейчас с одобрением и интересом слушали его.
Лишь Исидоре, нервно теребивший кончики своих игольчатых усиков, по-прежнему был недоволен и раздражен. К этому добавилось еще чувство горького разочарования неудавшимся маневром. Не было уже рядом с ним его подпевал Кириле Эбралидзе и Тенгиза Керкадзе, благоразумно пересевших на другие места. Но Исидоре все так же работал то левым, то правым локтем, дергался и что-то бормотал в сердцах.
— Чего ты дергаешься, Исидоре?! Блохи тебя донимают, что ли? — неожиданно обратился к нему Важа.
Сиордиа замер, словно вор, застигнутый на месте преступления.
— Тебе, тебе я говорю, Сиордиа.
— Это не ваша забота, хочу — и дергаюсь!
— Дергайся себе на здоровье. Только погляди по сторонам, куда это твои подголоски девались? Видно, бока у них заныли от твоих локтей.
Сиордиа промолчал. И лишь глаза его налились кровью.
Слова попросил Эрмиле Джакели, человек без малейших признаков шеи,— казалось, голова его прямо приставлена к туловищу.
— Поднимись на сцену, Эрмиле,— сказал ему парторг.
— Я, дружок, песен петь не собираюсь. Не до песен нам вроде,— прямо с места загнусавил пропитым голосом Эрмиле.— Я и отсюда неплохо доложу вам свое мнение. Здесь Важа Джапаридзе как по писаному говорил, ничего не скажешь. Только заботы наши никакими сладкими речами не облегчить.— Эрмиле прокашлялся, прочистил горло.— Я, дружок, потому по колено в болоте вкалывал, потому кубометр
земли за какие-то паршивые тридцать копеек на горбу своем из канала таскал, потому я надрывался, что на слово верил обещаниям Важи Джапаридзе...
— Теперь уже нас на мякине не проведешь,— подал голос Кириле Эбралидзе.— Слава богу, мы стреляные стали, милок!
— Раз дурака сваляли, по второму не станем,— поддержал Тенгиз Керкадзе.
— Я с самой зорьки и до первой звезды вкалывал. По двенадцать кубометров земли за день вытаскивал. Мне все казалось: чем больше кубометров я достану, тем быстрей наше дело сделается. И что же получилось? — Эрмиле сдернул с головы кабалахи.— Прощайте, дружок,— издевательски поклонился он Важе и сел.
— И я прошу слова,— попросил парторга Антон Бачило, сухощавый, долговязый белорус лет двадцати восьми, работавший драгером на Ланчхутском участке. Не дожидаясь разрешения парторга, он шагнул на сцену и повернулся лицом к залу.— То, что не осушить нам киркой да лопатой двухсот двадцати тысяч гектаров болот, мы сейчас знаем, да и раньше знали не хуже, ведь так, Эрмиле Михайлович? До каких же пор нам ковырять землю лопатой? На каждом из массивов нашего участка по одному экскаватору работает. А вот когда мы эти экскаваторы на Чаладидский участок перебросим, дело пойдет веселей. Сейчас надо о будущей работе думать, а не «прощайте» говорить.
Сиордиа буравил Бачило колючими, холодными глазками.
— Сегодня в Белоруссии болота машинами осушаются: бульдозерами, землечерпалками и экскаваторами. Осушат одно — принимаются за другое,— продолжал Бачило.
— Ты от чьего имени говоришь, дружок? — перебил его Эрмиле Джакели.— От имени своего Полесья или Ланчхутского участка?
Сиордиа оживился.
— Я говорю от имени Ланчхутского участка, Эрмиле Михайлович,— со свойственным ему спокойствием, как ни в чем не бывало продолжал Бачило.— После осушения болот я собираюсь здесь поселиться. Сегодня Важа Джапаридзе этого вот паренька подручным ко мне привел,— Бачило протянул руку в сторону Учи Шамугия.— За него родители дочь свою не отдают. И все из-за того, что он на болоте живет. И я точно в таком же положении. Я собирался было на девушке из Натанеби жениться, но родители ее за меня не отдают.
— Да захоти девушка, дружок, удержу на нее не будет.
— Так-то оно так, да вот я сам не хочу' ее на эти болота приводить, комарам да лихорадке на съеденье,— ответил Бачило на выкрик Джакели.— И в таком положении много наших ребят и на Чаладидском участке.
— Верно говорите, Антон Васильевич,— поддержал Бачило начальник управления.
— От чьего имени говоришь ты, товарищ Антон Бачило?! — пронзительно заверещал Сиордиа.
— От своего и Учи Шамугия имени,—улыбнулся Бачило.— Я уже сказал, что таких, как я, полным-полно и на Ланчхутском, и на Чаладидском участках. А еще я говорю от имени покинутых деревень, от имени людей, похороненных на их кладбищах.— Бачило чувствовал, что сбивается на патетику, но ничего не мог с собой поделать, иначе сейчас бы и не получилось.— Мы не имеем права не думать о детях, женщинах и стариках, убитых лихорадкой. Да, лихорадка, болото, бедность и голод убили этих людей,— он взглянул на Сиордиа.— Ведь и отца вашего, Исидоре Татачиевич, болото убило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105