Копыта звонко цокали по мерзлой земле. Город был пуст. Кое-где на тонкой снежной пелене виднелись цепочки робких следов, но они связывали лишь два соседних двора и терялись среди глухих заборов.
Бруцев не поехал через центр города. Повернув у араповского моста, он поскакал напрямик по улочкам нижнего квартала к сопотской дороге, где находился постоялый двор Славова.
Он увидел сожженную часть города. Остовы домов угрюмо темнели на фоне снега.
В верхнем конце улицы ему встретился первый живой человек. Это был вооруженный турок, по всей вероятности, сторож какого-то имения, торопившийся домой. Он пробормотал какое-то приветствие и продолжил свой путь. Бруцев ему не ответил.
На постоялом дворе его уже ждали. В корчме было несколько посетителей – турецких офицеров, спустившихся с горных позиций, чтобы согреться и пропустить рюмочку, но они не обратили на него внимания. Первым заметил Бруцева старик Славов. Он направился к нему и, подойдя, сначала глазами, а потом словами пароля дал ему понять, что его узнали.
Затем они поднялись в одну из комнат верхнего этажа. Все произошло очень быстро. Человек, передавший ему письмо для Рабухина, был сухощавым, рано поседевшим болгарином, в говоре его чувствовался мягкий акцент – вероятно, он долго жил в России.
Пока Бруцев зашивал письмо в подкладку полушубка, он несколько раз повторил:
– Если что-то случится и тебе придется уничтожить письмо или полушубок, запомни: необходимы сведения об орудиях на подступах к Пловдиву и точная маркировка. Рабухин знает…
Бруцев молча кивнул головой, оделся, попрощался и вышел.
На лестнице он спросил старого Славова, где находится дом Наумовых. Славов показал ему из оконца эркера.
Семинарист вскочил на коня, колеблясь, покрутился на месте, словно ему надо было принять решение, к которому он не был готов. Потом резко повернул коня и двинулся вверх по дороге, где на взгорке виднелись последние городские дома.
Солнце, наконец, пробилось из-за облаков и ярко осветило чистый, нетронутый снег.
«Второй дом с краю…» – мысленно повторил он координаты, которые Невяна дала Калчеву.
Это было приземистое одноэтажное строение. Двор был пуст, на ступеньках крыльца лежал пушистый снег.
Бруцев соскочил с коня, поднялся по ступенькам. Дверь не была заперта. Он вошел. В комнатах было пусто, доски пола – изрублены топором. Повсюду виднелись следы жестокого опустошения. Дом был разграблен.
Семинарист вышел во двор и осмотрелся. Солнце снова скрылось в облаках. Со стороны гор дул резкий, холодный ветер. Вокруг не было никаких признаков жизни.
Он подошел к соседскому забору. Из каменной ограды здесь выпало несколько кирпичей, и он пролез через узкое отверстие в соседний двор – поменьше, чем у Наумовых.
Оглянувшись, он заметил в разбитом окне женщину – высохшую, черную, костлявую. Сидя у окна, она смотрела на свои следы на снегу и монотонно повторяла нараспев что-то невразумительное.
Бруцев направился к ней. Она услышала его шаги и обернулась. Встала. Глаза ее странно блестели. Они выражали не страх и не ужас – в них застыл могильный холод. Она оперлась на стену, и только теперь Бруцев увидел, что она босая. Ноги у нее были грязные, посиневшие от холода. Вероятно, она пряталась где-то поблизости и время от времени приходила сюда, где раньше был ее дом.
Женщина отпрянула и оттолкнула ногой разбитую оконную раму, словно открывая себе путь к бегству.
Бруцев шагнул к ней.
– Не бойся, – произнес он по-болгарски. – Я не сделаю тебе ничего плохого… Я болгарин…
Безумный блеск в ее глазах не угас. Они пронзали его, как клинок.
– Я болгарин… – повторил Бруцев, делая к ней еще шаг.
– Убирайся!.. – крикнула женщина, и Бруцеву показалось, что даже язык у нее синий от холода. – Убирайся отсюда!..
– Не кричи! Я не турок…
– Вижу, что не турок… Убирайся!.. Ты тоже не с добром пришел… Уходи!..
– Я ищу Наумовых, – сказал он твердо. – Ты знаешь, где они?
– Здесь никого нет. Разве не видишь? – Голос ее был хриплым и резким, до Бруцева только сейчас дошло, что эта женщина, блуждающая как тень по пустому городу, лишилась рассудка от ужаса.
Он ничего не ответил. Сел на коня и медленно поехал прочь.
Женщина черной тенью осталась стоять на углу дома. Где-то скрипела незапертая дверь – грозно и страшно.
Может, не надо было вообще сюда заезжать. Он не должен думать и переживать. В этом мире нужно только действовать. Это единственное спасение.
Ветер усилился, налетая яростными порывами на пустые улицы города.
Уже в сумерках Бруцев перевалил через хребет Сырнена-горы. Он увидел перед собой Фракию, скованную суровой стужей. В глубине лежала долина Марицы. Над ней нависли темные рваные облака. Бруцев остановил коня и окинул взглядом обширную, уходящую вдаль равнину – туда, где сливались земля и небо.
Потом дернул поводья – резко, словно вдруг вспомнил о чем-то, что надо забыть.
15
Атанас Аргиряди, одетый в дорожный сюртук, нетерпеливо ходил по комнате. Время от времени останавливался то у одного, то у другого окна.
На черепичных крышах лежал снег, но улицы были сухими, в тени высоких оград каменные плиты отливали синью.
Крыши домов сбегали вниз по холму, следуя направлению улочек. В лучах неяркого зимнего солнца старая черепица казалась свинцово-серой. Вокруг, как всегда в этот час, было спокойно и тихо. А тополя на другом берегу реки казались еще прозрачнее и серебристее, словно были сотканы из дымки, что стелется по весне над водой.
Аргиряди не мог прогнать тягостного чувства, что все это он видит в последний раз.
Он подошел к письменному столу, снова прикинул, все ли дела в полном порядке, потом вынул карманные часы и недовольно покачал головой.
Уже полчаса он ждал Стойо Данова и собирался после разговора с ним сразу же отправиться в путь.
Он хотел поговорить с ним о Павле. Его беспокоила судьба юноши. Он понимал, что события могут развиться быстро, даже молниеносно, и тогда никто ни за кого не будет отвечать. Особенно ему внушало тревогу поведение старого Данова.
Когда арестовали его сына, торговец зерном впал в ярость. Он не хотел ничего слушать. По целым дням бродил по торговым рядам и улочкам Тахтакале, его грубый голос угрожающе гремел под низкими сводами рыночных крыш, казалось, старик готов уничтожить любого, кто встанет у него на пути. Потом он вдруг замкнулся в себе, его молчание было злобным и страшным. Аргиряди не видел его уже несколько дней.
Некоторые считали, что в этом черством человеке заговорило сердце, что он почувствовал боль за сына, но никто ничего не мог утверждать с определенностью.
Имелось и много неясностей в связи с арестом Павла. Поэтому Аргиряди и послал за стариком. Фактически он не видел его со дня смерти Джумалии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109