Все вокруг дрожало словно от подземных толчков.
Началась битва за Пловдив.
Со всех сторон взводы один за другим поднимались в атаку. Голоса людей тонули в грохоте орудий. Сквозь дым на горизонте все так же синели холмы. Где-то сбоку раздалось громкое «ура».
Этот боевой клич рвался словно из самой земли; вздымаясь вверх, как волна, он поднимал за собой людей и бросал их вперед. И Калчеву вдруг показалось, что это восстание, что звонят колокола. На него нашло какое-то умопомрачение, он ощутил необычайный подъем и выпрямился во весь рост.
– Грозев, Искро, братья… Вперед!.. Ура!..
И побежал широким шагом, шатаясь под тяжестью замерзшей одежды, к темной пелене дыма.
Споткнувшись, упал. Поднял голову, и тогда его ослепил внезапный свет.
«Наверное, это солнце…» – подумал он, и тут же его залила красная волна…
21
Бруцеву уже все было известно о тюрьме – расположение камер, лестниц, нижних галерей. Всех осужденных и тех, чьи дела должны были слушаться, отправили еще в начале месяца в различные тюрьмы Анатолии. Сейчас в Ташкапу сидело около ста пятидесяти человек, в большинстве своем крестьян, причем таких, кто случайно оказался возле подожженного сеновала или обоза, подвергшегося нападению отряда повстанцев.
Но где находились Димитр Дончев и Павел Данов, семинарист не знал. Усевшись вместе с Христо Гетовым в темном подвале одного из магазинчиков, как раз напротив Ташкапу, он смотрел на позеленевшее от времени каменное здание – мрачное и уродливое – и в сотый раз прикидывал, как осуществить план освобождения заключенных.
В этот день обстановка с каждым часом осложнялась. На рассвете из Царацово вернулся Гетов. Люди бай Рангела Йотова еще прошлой ночью, возбужденные орудийной стрельбой, собрались на сельской площади и во главе с бородатым воеводой ринулись туда, где в темноте время от времени вспыхивали огни залпов.
Рабухин и Грозев вышли вместе еще затемно. Не дождавшись их у Матея Доцова, Бруцев и Гетов пробрались в этот подвал и просидели в нем целый день, глядя в окошко на Ташкапу.
К вечеру у тюрьмы появились около трех десятков башибузуков, вооруженных ятаганами и пистолетами, повязанных широкими поясами, за которыми торчали рукоятки ножей, – черные, страшные, какими Бруцев их запомнил со времени восстания.
Этот сброд – шумный и зловещий – находился у стен тюрьмы, пока его главари разговаривали в здании. Потом ворота открылись, и головорезы хлынули во двор Ташкапу.
Не прошло и часа, как ворота снова отворились, и один из офицеров вывел за собой охрану из солдат и стражников. Темная шеренга прошла мимо бани и свернула вниз к мосту над Марицей.
По спине Бруцева пробежали мурашки. Кто знает, что это могло означать! Мозг его лихорадочно работал.
– Если б знать, в какой они камере, черт побери! – вслух подумал Кирилл, глядя на маленькие оконца, протянувшиеся двумя рядами на голой каменной стене. – Тогда мы могли бы попытаться их вызволить…
– Этого не узнать, – отозвался Гетов, – вот только если мы крикнем снаружи, чтобы они подали нам какой-нибудь знак. Но ведь нам неизвестно, в этих ли они камерах, а если они вообще в подземелье?…
– Так или иначе их выведут, – нервно произнес Бруцев, прислоняясь к влажной стене подвала. – У нас в общей сложности тридцать пять патронов. А не все башибузуки будут сопровождать заключенных. Несколько человек непременно останутся в тюрьме… Нужно, чтобы поднялась суматоха, тогда мы разгоним охранников…
«А вдруг их перебьют в тюрьме?… – подумал семинарист. – Что сейчас делают башибузуки внутри?…» Сырость пронизывала его насквозь, ему казалось, что ока сковывает его движения.
Ночь была светлой – и не только от снега, но и от какого-то сияния, разлитого над крышами домов; тюрьма виднелась совсем ясно. Артиллерийская канонада где-то на Кричимской равнине за Марицей становилась все более ожесточенной.
Со стороны бани и торговых рядов уже не доносилось шума. Лишь время от времени проезжали телеги со скарбом, на которых сидели турчанки, закутанные в покрывала, – съежившиеся, испуганные. Турки бежали на юг. Может быть, это были последние беженцы из города. Вид этих молчаливых теней в вечернем сумраке усиливал тревогу в душе Бруцева.
Что делать? Снова связаться с Грозевым? Но найдет ли он его в мастерской Матея? И не опоздает ли? Если за это время выведут заключенных, сможет ли Гетов справиться в одиночку?
Он обернулся к шорнику.
– Надо что-то предпринять, время идет… То, что в тюрьму впустили башибузуков – не к добру…
– Предлагай, что будем делать, – отозвался Гетов, приближаясь к семинаристу, ведущему наблюдение из окошка.
Сияние над крышами медленно угасало. Порой чья-то тень бесшумно скользила по улочке. Город затаил дыхание, прислушиваясь к ночи. В казармах не били барабаны, муэдзины не призывали с минаретов на молитву.
Вдруг из Ташкапу донеслись удары в железную рельсу.
– Сейчас их начнут выводить, – взволнованно произнес Бруцев, – нам надо быстрее вылезти и спрятаться за сеновалом старых казарм. Там и решим, как поступить…
Павел Данов услышал удары в железную рельсу во дворе в тот момент, когда, стоя под оконцем в камере, прислушивался к артиллерийской канонаде. Уже несколько дней никто ими не интересовался. Вчера и сегодня их не кормили. Накануне вечером в последний раз налили воды в железное ведро в углу камеры, и после этого жизнь в Ташкапу замерла.
То, что освобождение близко, ощущалось по всему – по непрерывному гулу боев, по глухой тревоге, царившей в городе и неведомо как проникавшей и в тюрьму, и особенно по враждебным и озабоченным лицам охранников.
Щелкнул замок, дверь открылась, и в свете дымящего факела Данов увидел стражника, знакомого ему в лицо: ему приходилось встречать его раньше в городе. Позади него стояли какие-то люди – с бандитскими физиономиями, в пестрых чалмах и коротких полушубках на меху.
– Господин, – сказал стражник, – надо спуститься вниз. Все пойдем отсюда. Будем убегать в Хасково…
Он отступил от двери, и двое башибузуков ворвались в камеру, схватили Павла за руки и, заломив их назад, ловко связали веревкой. Павел попытался было сопротивляться, но один из башибузуков ударил его по голове и грязно выругался по-турецки. Потом его молча вытолкнули в коридор. Из галерей выводили других заключенных.
Во дворе горел костер, там уже стояла группа заключенных, окруженных башибузуками.
Павла толкнули вниз, и он стал спускаться по лестнице, нащупывая ногами скользкие ото льда ступени.
– Давай быстрее, гяур! – крикнул идущий сзади турок. – Чего тащишься, как…
Спустившись к другим, Данов поискал глазами Дончева. Крупная фигура Димитра виднелась в конце ряда, возле железной рельсы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Началась битва за Пловдив.
Со всех сторон взводы один за другим поднимались в атаку. Голоса людей тонули в грохоте орудий. Сквозь дым на горизонте все так же синели холмы. Где-то сбоку раздалось громкое «ура».
Этот боевой клич рвался словно из самой земли; вздымаясь вверх, как волна, он поднимал за собой людей и бросал их вперед. И Калчеву вдруг показалось, что это восстание, что звонят колокола. На него нашло какое-то умопомрачение, он ощутил необычайный подъем и выпрямился во весь рост.
– Грозев, Искро, братья… Вперед!.. Ура!..
И побежал широким шагом, шатаясь под тяжестью замерзшей одежды, к темной пелене дыма.
Споткнувшись, упал. Поднял голову, и тогда его ослепил внезапный свет.
«Наверное, это солнце…» – подумал он, и тут же его залила красная волна…
21
Бруцеву уже все было известно о тюрьме – расположение камер, лестниц, нижних галерей. Всех осужденных и тех, чьи дела должны были слушаться, отправили еще в начале месяца в различные тюрьмы Анатолии. Сейчас в Ташкапу сидело около ста пятидесяти человек, в большинстве своем крестьян, причем таких, кто случайно оказался возле подожженного сеновала или обоза, подвергшегося нападению отряда повстанцев.
Но где находились Димитр Дончев и Павел Данов, семинарист не знал. Усевшись вместе с Христо Гетовым в темном подвале одного из магазинчиков, как раз напротив Ташкапу, он смотрел на позеленевшее от времени каменное здание – мрачное и уродливое – и в сотый раз прикидывал, как осуществить план освобождения заключенных.
В этот день обстановка с каждым часом осложнялась. На рассвете из Царацово вернулся Гетов. Люди бай Рангела Йотова еще прошлой ночью, возбужденные орудийной стрельбой, собрались на сельской площади и во главе с бородатым воеводой ринулись туда, где в темноте время от времени вспыхивали огни залпов.
Рабухин и Грозев вышли вместе еще затемно. Не дождавшись их у Матея Доцова, Бруцев и Гетов пробрались в этот подвал и просидели в нем целый день, глядя в окошко на Ташкапу.
К вечеру у тюрьмы появились около трех десятков башибузуков, вооруженных ятаганами и пистолетами, повязанных широкими поясами, за которыми торчали рукоятки ножей, – черные, страшные, какими Бруцев их запомнил со времени восстания.
Этот сброд – шумный и зловещий – находился у стен тюрьмы, пока его главари разговаривали в здании. Потом ворота открылись, и головорезы хлынули во двор Ташкапу.
Не прошло и часа, как ворота снова отворились, и один из офицеров вывел за собой охрану из солдат и стражников. Темная шеренга прошла мимо бани и свернула вниз к мосту над Марицей.
По спине Бруцева пробежали мурашки. Кто знает, что это могло означать! Мозг его лихорадочно работал.
– Если б знать, в какой они камере, черт побери! – вслух подумал Кирилл, глядя на маленькие оконца, протянувшиеся двумя рядами на голой каменной стене. – Тогда мы могли бы попытаться их вызволить…
– Этого не узнать, – отозвался Гетов, – вот только если мы крикнем снаружи, чтобы они подали нам какой-нибудь знак. Но ведь нам неизвестно, в этих ли они камерах, а если они вообще в подземелье?…
– Так или иначе их выведут, – нервно произнес Бруцев, прислоняясь к влажной стене подвала. – У нас в общей сложности тридцать пять патронов. А не все башибузуки будут сопровождать заключенных. Несколько человек непременно останутся в тюрьме… Нужно, чтобы поднялась суматоха, тогда мы разгоним охранников…
«А вдруг их перебьют в тюрьме?… – подумал семинарист. – Что сейчас делают башибузуки внутри?…» Сырость пронизывала его насквозь, ему казалось, что ока сковывает его движения.
Ночь была светлой – и не только от снега, но и от какого-то сияния, разлитого над крышами домов; тюрьма виднелась совсем ясно. Артиллерийская канонада где-то на Кричимской равнине за Марицей становилась все более ожесточенной.
Со стороны бани и торговых рядов уже не доносилось шума. Лишь время от времени проезжали телеги со скарбом, на которых сидели турчанки, закутанные в покрывала, – съежившиеся, испуганные. Турки бежали на юг. Может быть, это были последние беженцы из города. Вид этих молчаливых теней в вечернем сумраке усиливал тревогу в душе Бруцева.
Что делать? Снова связаться с Грозевым? Но найдет ли он его в мастерской Матея? И не опоздает ли? Если за это время выведут заключенных, сможет ли Гетов справиться в одиночку?
Он обернулся к шорнику.
– Надо что-то предпринять, время идет… То, что в тюрьму впустили башибузуков – не к добру…
– Предлагай, что будем делать, – отозвался Гетов, приближаясь к семинаристу, ведущему наблюдение из окошка.
Сияние над крышами медленно угасало. Порой чья-то тень бесшумно скользила по улочке. Город затаил дыхание, прислушиваясь к ночи. В казармах не били барабаны, муэдзины не призывали с минаретов на молитву.
Вдруг из Ташкапу донеслись удары в железную рельсу.
– Сейчас их начнут выводить, – взволнованно произнес Бруцев, – нам надо быстрее вылезти и спрятаться за сеновалом старых казарм. Там и решим, как поступить…
Павел Данов услышал удары в железную рельсу во дворе в тот момент, когда, стоя под оконцем в камере, прислушивался к артиллерийской канонаде. Уже несколько дней никто ими не интересовался. Вчера и сегодня их не кормили. Накануне вечером в последний раз налили воды в железное ведро в углу камеры, и после этого жизнь в Ташкапу замерла.
То, что освобождение близко, ощущалось по всему – по непрерывному гулу боев, по глухой тревоге, царившей в городе и неведомо как проникавшей и в тюрьму, и особенно по враждебным и озабоченным лицам охранников.
Щелкнул замок, дверь открылась, и в свете дымящего факела Данов увидел стражника, знакомого ему в лицо: ему приходилось встречать его раньше в городе. Позади него стояли какие-то люди – с бандитскими физиономиями, в пестрых чалмах и коротких полушубках на меху.
– Господин, – сказал стражник, – надо спуститься вниз. Все пойдем отсюда. Будем убегать в Хасково…
Он отступил от двери, и двое башибузуков ворвались в камеру, схватили Павла за руки и, заломив их назад, ловко связали веревкой. Павел попытался было сопротивляться, но один из башибузуков ударил его по голове и грязно выругался по-турецки. Потом его молча вытолкнули в коридор. Из галерей выводили других заключенных.
Во дворе горел костер, там уже стояла группа заключенных, окруженных башибузуками.
Павла толкнули вниз, и он стал спускаться по лестнице, нащупывая ногами скользкие ото льда ступени.
– Давай быстрее, гяур! – крикнул идущий сзади турок. – Чего тащишься, как…
Спустившись к другим, Данов поискал глазами Дончева. Крупная фигура Димитра виднелась в конце ряда, возле железной рельсы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109