Лишь по вечерам, когда они ложились спать и в комнате слышалось ровное спокойное дыхание Рабухина, Борисом вновь овладевали мысли о Софии. Он вставал и подходил к окну. Холмы были окутаны туманом, и город казался далеким и загадочным.
Только к середине ноября Тырнев принес новости, нарушившие кажущееся спокойствие их жизни. Приближались события, которые должны были положить конец мучительному ожиданию.
Рабухин получил через Илича распоряжение отправиться в Карлово и установить непосредственную связь со своим штабом через человека, который, судя по всему, скрывался в этом покинутом населением сожженном городке.
После ухода Рабухина предчувствие близких перемен вывело Бориса из известного равновесия – теперь он все дни проводил в лихорадочном ожидании, охваченный радостной надеждой.
Однажды поздним вечером к нему в барак пришел Павел Данов. Он был необычайно бледен. Войдя, закрыл за собой дверь и промолвил глухим голосом:
– Жейна умерла…
Вначале эта новость словно бы не дошла до сознания Грозева. Затем после короткого молчания он сочувственно произнес:
– Какое несчастье для ее родных… Мне кажется, старика поддерживала лишь мысль о Жейне.
Павел подошел к Грозеву. Он явно хотел что-то сказать Борису, но был подавлен и растерян.
Однако Борис этого не заметил. Предложив Павлу стул, он задумчиво проговорил:
– Как несправедлива жизнь… Такая юная, почти ребенок…
– Жейна вовсе не была ребенком, Борис… – возразил Павел.
Грозев внимательно посмотрел на него, не поняв, что именно он имел в виду. Потом сел на лавку напротив него.
– Садись, – он снова указал гостю на стул. – Почему ты не хочешь сесть?
Павел не ответил. Подойдя к окну, он уставился в ночной мрак за стеклом. Потом обернулся, будто собираясь что-то сказать, но промолчал, ин оперся рукой о спинку стула, тень колебания исчезла с его лица, осталась лишь бесконечная усталость.
– Сядь, ты устал, – настойчиво повторил Борис.
– Нет, спасибо, – отозвался Павел, – я просто хотел повидаться с тобой. Пойду… Уже поздно…
Он наскоро попрощался и, наглухо застегнув плащ, словно вдруг почувствовал холод, нырнул в темноту.
– Странный человек… – вполголоса произнес Борис, возвращаясь в барак. Затем он погрузился в документацию старого комитета в Пловдиве, которую вчера принес ему Тырнев. Только глубокой ночью, задув свечу, чтобы лечь спать, он на мгновение вспомнил о Жейне. Мысль о ней вспыхнула и тут же погасла.
Павел шел в темноте по склону холма и думал о чувствах и судьбах людей. Может быть, этому миру нужны столь странные несовпадения, непрерывные поиски и ожидания, надежды и страдания. Может, чувства живы именно благодаря этой неутолимой жажде.
Вокруг расстилался густой и влажный мрак, напоенный печальным ароматом осеннего леса.
Спустя три дня в барак на Бунарджике пришли взволнованные Тырнев и Калчев. Из надежного источника им стало известно, что мютесарифство решило установить строгий контроль за всеми, кто прибывает в город, и обыскивать их при въезде.
Грозев молча выслушал новость.
– Сколько у нас винтовок? – обернулся он к Косте Калчеву.
– Сорок две… – ответил Калчев.
– А сколько у Тырневых?
– Тридцать шесть, – сказал Тырнев, – я спрятал их в сарае под сеном.
Грозев задумался.
– Если нам потребуется действовать с оружием в руках, это оружие должно быть в центре города. А у нас там нет склада, нет надежного места.
Наступило короткое молчание.
Тырнев глянул исподлобья на Грозева и усмехнулся:
– Опять придется нам обратиться к Димитру Джумалии… У него склад в Тахтакале… Это самое удобное для нас место, легко будет раздать оружие людям…
Грозев помолчал, что-то обдумывая, затем произнес:
– Верно… Более удобного места не найти…
Калчев посмотрел на Тырнева.
– Кто свяжется с Джумалией?
– Павел Данов, кто же еще… – пожал плечами Тырнев.
9
Джумалия прикрыл тяжелую дверь своего склада под Астарджийским постоялым двором.
– Если нужно, здесь можно спрятать не винтовки, а пушки, – сказал он. – Видишь, пустой… А ты развел тут разговоры вокруг да около вместо того, чтобы сказать прямо…
– Правду говоря, бай Димитр, я колебался, стоит ли снова обращаться к тебе, – взглянул на него Павел. – Столько несчастий свалилось на твою голову…
Джумалия зажег сальную свечу и повел Павла внутрь. В глубине помещения была железная дверь. Старик откинул крюк и открыл дверь. На них пахнуло затхлостью и прелой шерстью.
– Здесь, – пояснил Джумалия, осветив длинное узкое помещение, – есть крышка, под ней вход в подвал. Положишь их туда.
Павел оглядел помещение. На полу лежали рулоны грубого сукна и полотна, разноцветная пряжа.
– Удобное место, – произнес он. – Склад материи и пряжи… – Он постучал ботинком об пол.
– Внизу есть другой выход?
– Есть, – ответил Джумалия, – окно, выходящее во двор. Оттуда можно выйти на другую сторону постоялого двора, в переулок суконщиков.
– Хорошо, бай Димитр, – Павел вынул часы, посмотрел на них, – через полчаса должны приехать…
– На фаэтоне их привезут или на телеге?
– На фаэтоне Грудьо, – ответил Данов. – Привезет их наш человек. Они закутаны в сукно – будто тебе привезли материю, – он усмехнулся.
Потом снова огляделся.
– Сейчас, – Павел снял пиджак, – надо подготовить подвал, а ты ступай в склад и жди. Как услышишь фаэтон, сразу зови меня…
Джумалия поставил подсвечник на полку и сказал Данову:
– Если, не дай боже, что-нибудь случится, тут же запри дверь. Снаружи ее трудно открыть. Пока откроют, успеешь выбраться из подвала и через задний двор выйти в переулок суконщиков.
Он прошелся по складу. Сквозь грязные стекла верхних окошек едва пробивался тусклый свет осеннего дня. Джумалия подошел к конторскому столу, сел и, выдвинув ящики, начал бесцельно перебирать пожелтевшие от времени документы.
«Какие настали времена! – думал он. – Раньше разве кому-нибудь могло прийти в голову прятать оружие в Тахтакале… Весь народ поднялся, все бурлит!..»
И в душе его вновь вспыхнула жажда некоего возмездия, которого он давно уже ждал, не зная в точности, откуда и когда оно придет.
Он встал и направился к двери. Голова у него горела, ему хотелось выйти на воздух.
Открыв дверь, он посмотрел вниз, в сторону торговых рядов. Там и сям перед магазинчиками светились жаровни, их огоньки казались очень яркими в пасмурном свете ноябрьского дня.
Джумалия покачал головой. Все вокруг тихо-мирно, но это только так кажется, это на поверхности. Внутри же все бурлит и клокочет, Джумалия чувствовал это кипение в своей груди.
И если бы сейчас кто-нибудь велел ему поджечь свои склады, как это сделали во время апрельского восстания Свештаров и Кундурджия, он бы, не моргнув глазом, поджег их, и рука его не дрогнула бы при этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109