В верхнем углу было написано: «Лично». На восковой печати сзади виднелась неясная монограмма.
Жейна почувствовала, что руки у нее дрожат. Может быть, от того, что она внезапно встала, или от разговора с незнакомцем ее вдруг охватила неодолимая слабость. Положив письмо на комод, она опустилась на кровать. Тело покрылось холодным потом. Девушка ненавидела эти приступы слабости, все чаще случавшиеся с ней в последнее время. Она с досадой вытерла со лба пот.
Что теперь следовало сделать? Она вспомнила, что сказал ее матери Грозев, когда уезжал. Письмо нужно отнести Тырневу. Кого можно попросить об этом?
Жейна снова взяла письмо. Ей показалось, что за черными, написанными от руки буквами скрывается таинственный мир Грозева.
– Боже мой, – тихо промолвила девушка. И почувствовала, что в действительности все сложнее и страшнее, чем ей раньше казалось. – Надо… – вполголоса произнесла она, – надо отнести его…
Неожиданно от слабости, усталости, болезни не осталось и следа. Щеки Жейны запылали. Она сбросила с плеч шаль и лихорадочно принялась одеваться. Выходя, накинула на голову черный платок, повязала его по-турецки. Письмо спрятала на груди. Закрыв за собой калитку, Жейна направилась вниз по темной улице.
Квартал Каршияк был шумным, пыльным – явление необычное для этой тихой, находящейся на отшибе части города. Над деревянными лотками уличных торговцев горели фонари. Возле лотков толпились солдаты, покупавшие разные сласти. Жейна шла почти посередине улицы, не глядя по сторонам. Черный платок защищал ее от мужских взглядов. Время от времени навстречу ей попадались турчанки с белыми узлами или корзинами на головах, это вселяло в нее уверенность. Через тонкую ткань рубашки она ощущала, что письмо на месте, оно лежало возле ее сильно бьющегося сердца.
Перед постоялым двором Тырнева горел фонарь. Жейна ясно различила красные фески солдат, толпившихся у дверей. Изнутри доносились писк свирели и пьяные мужские голоса. Жейна остановилась, беспомощно посмотрела наверх. В комнатах было темно. Пройдя садом, она добралась до задней стороны здания. Внизу светилось окно. Жейна заглянула в него. В маленькой комнате стояли мешки с фуражем, лежали железные обручи. Посреди на квадратном камне горела сальная свеча, по-видимому, ее только недавно зажгли.
Жейна постучала в дверь комнаты, прислушалась, но кроме ударов в бубен и нестройного пения, долетавших из корчмы, ничего не услышала.
Она постучала сильнее. В саду что-то зашуршало. Жейна обернулась и увидела темную тень, пробиравшуюся среди деревьев. Она потянула за ручку: дверь была заперта. Отпрянув, девушка прижалась к стене.
Тень приблизилась. Человек вынул ключ, открыл дверь. Свет из комнаты упал на Жейну. Человек обернулся.
Это был Павел Данов.
– Жейна… – прошептал изумленно Павел. – Что вы здесь делаете?
Она сняла платок. Почувствовала, что заливается краской. Она молчала, не зная, что отвечать.
– Входите же, входите! – сказал Павел, делая к ней шаг. – Вас лихорадит…
Павел ввел ее в комнату и, перевернув пустой ящик, пригласил сесть.
– Что вы здесь делаете, скажите ради бога! – Он пристально посмотрел на нее. – Вы же еще вчера были больны… Что произошло?…
– Ничего, – сдержанно ответила Жейна. – Я должна была сюда прийти…
И она посмотрела на него, как на незнакомого, в котором надо разобраться. Может ли она ему довериться?
– Жейна… – проговорил он, садясь напротив. Вид у него был недоумевающий.
Она почувствовала себя совсем беспомощной и растерянной. И, словно желая защититься от новых вопросов, спросила сама:
– Вы знакомы с Тырневым? – Не дожидаясь ответа, прибавила: – Вы не отдадите ему это письмо?…
Жейна вынула из-за корсажа письмо.
Павел взял его, прочел адрес, повертел в руках, потом спросил:
– Оно пришло к вам?…
– Да, сегодня вечером… – Глаза ее следили за каждым его движением.
Данов секунду постоял. Потом положил письмо во внутренний карман пиджака и сказал:
– Подождите меня здесь. Я найду Тырнева и сразу же вернусь.
Он взял ключ, лежавший возле свечи, и вышел. Шаги его заглохли. Пламя свечи колебалось, и в ее свете маленькая комната казалась Жейне огромным амбаром.
Павел скоро вернулся.
– Передали письмо? – спросила девушка, не трогаясь с места. Павел посмотрел ей прямо в глаза.
– Да!
Потом, наклонившись, задул свечу. Они вышли во двор, дошли до калитки в изгороди, отделявшей двор от широкого луга. Данов попытался открыть ее, но она была крепко завязана проволокой.
Вдруг оглушительный гром расколол темное небо. Взрыв произошел на другом берегу Марицы. Павел вздрогнул, посмотрел на небо: над городом разливался желтый свет.
– Что это? – прижимая руки к груди, спросила Жейна.
– Взрыв, – ответил Павел, не сводя глаз с зарева.
Перед постоялым двором поднялась суматоха. Солдаты выскочили из корчмы. Улица заполнилась народом. Пересечь ее было уже невозможно. Павел и Жейна скрылись на сеновале за постоялым двором.
Стоя по колено в сене, они с тревогой наблюдали за толпой, то сгущавшейся, то рассеивавшейся. Время от времени совсем рядом пробегали люди с горящими факелами в руках.
Прошло уже около часа, но суматоха не прекращалась. Издали доносился тревожный барабанный бой. Неожиданно с нижней части улицы разнесся грозный многоголосый вой. Со стороны моста через Марицу показалась густая толпа. Над головами людей горели огромные факелы. Впереди шел турок в белой, свободно завязанной чалме. Распахнутая безрукавка открывала грудь, перехваченную лиловым поясом. Это был шейх – глава одной из турецких религиозных общин. Такие шейхи сотнями двигались вместе с военными частями, разжигая у солдат-мусульман ненависть к врагам– иноверцам.
У постоялого двора шейх остановился.
– Правоверные!.. – воскликнул он, подняв руку. Свет факелов выхватил из темноты его лицо. Он был смуглым, с большими раскосыми глазами. – Враги пророка хулят нашу веру, убивают наших людей… – Обернувшись, он указал на зарево. Поднятая рука дрожала. – До каких пор, правоверные, вы будете гневить пророка? До каких пор будете оставлять безнаказанными его врагов?
Освещенная множеством факелов толпа молча слушала.
– Наша земля осквернена, – продолжал он хриплым голосом, – гяуры посягают на нашу жизнь, на наших жен, жгут наши дома, хулят нашу веру. Кто мы – жалкие псы или сыны пророка, призванные сохранять его веру?
Грозный одобрительный крик вырвался из\сотен глоток, и толпа, еще плотнее обступившая шейха, понесла его на руках к мосту через Марицу.
Павел и Жейна выбрались с сеновала.
– Сюда! – сказал Павел, направляясь в глубину двора. – Пойдем пешком…
Со стороны моста, то усиливаясь, то затихая, доносился рокот толпы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Жейна почувствовала, что руки у нее дрожат. Может быть, от того, что она внезапно встала, или от разговора с незнакомцем ее вдруг охватила неодолимая слабость. Положив письмо на комод, она опустилась на кровать. Тело покрылось холодным потом. Девушка ненавидела эти приступы слабости, все чаще случавшиеся с ней в последнее время. Она с досадой вытерла со лба пот.
Что теперь следовало сделать? Она вспомнила, что сказал ее матери Грозев, когда уезжал. Письмо нужно отнести Тырневу. Кого можно попросить об этом?
Жейна снова взяла письмо. Ей показалось, что за черными, написанными от руки буквами скрывается таинственный мир Грозева.
– Боже мой, – тихо промолвила девушка. И почувствовала, что в действительности все сложнее и страшнее, чем ей раньше казалось. – Надо… – вполголоса произнесла она, – надо отнести его…
Неожиданно от слабости, усталости, болезни не осталось и следа. Щеки Жейны запылали. Она сбросила с плеч шаль и лихорадочно принялась одеваться. Выходя, накинула на голову черный платок, повязала его по-турецки. Письмо спрятала на груди. Закрыв за собой калитку, Жейна направилась вниз по темной улице.
Квартал Каршияк был шумным, пыльным – явление необычное для этой тихой, находящейся на отшибе части города. Над деревянными лотками уличных торговцев горели фонари. Возле лотков толпились солдаты, покупавшие разные сласти. Жейна шла почти посередине улицы, не глядя по сторонам. Черный платок защищал ее от мужских взглядов. Время от времени навстречу ей попадались турчанки с белыми узлами или корзинами на головах, это вселяло в нее уверенность. Через тонкую ткань рубашки она ощущала, что письмо на месте, оно лежало возле ее сильно бьющегося сердца.
Перед постоялым двором Тырнева горел фонарь. Жейна ясно различила красные фески солдат, толпившихся у дверей. Изнутри доносились писк свирели и пьяные мужские голоса. Жейна остановилась, беспомощно посмотрела наверх. В комнатах было темно. Пройдя садом, она добралась до задней стороны здания. Внизу светилось окно. Жейна заглянула в него. В маленькой комнате стояли мешки с фуражем, лежали железные обручи. Посреди на квадратном камне горела сальная свеча, по-видимому, ее только недавно зажгли.
Жейна постучала в дверь комнаты, прислушалась, но кроме ударов в бубен и нестройного пения, долетавших из корчмы, ничего не услышала.
Она постучала сильнее. В саду что-то зашуршало. Жейна обернулась и увидела темную тень, пробиравшуюся среди деревьев. Она потянула за ручку: дверь была заперта. Отпрянув, девушка прижалась к стене.
Тень приблизилась. Человек вынул ключ, открыл дверь. Свет из комнаты упал на Жейну. Человек обернулся.
Это был Павел Данов.
– Жейна… – прошептал изумленно Павел. – Что вы здесь делаете?
Она сняла платок. Почувствовала, что заливается краской. Она молчала, не зная, что отвечать.
– Входите же, входите! – сказал Павел, делая к ней шаг. – Вас лихорадит…
Павел ввел ее в комнату и, перевернув пустой ящик, пригласил сесть.
– Что вы здесь делаете, скажите ради бога! – Он пристально посмотрел на нее. – Вы же еще вчера были больны… Что произошло?…
– Ничего, – сдержанно ответила Жейна. – Я должна была сюда прийти…
И она посмотрела на него, как на незнакомого, в котором надо разобраться. Может ли она ему довериться?
– Жейна… – проговорил он, садясь напротив. Вид у него был недоумевающий.
Она почувствовала себя совсем беспомощной и растерянной. И, словно желая защититься от новых вопросов, спросила сама:
– Вы знакомы с Тырневым? – Не дожидаясь ответа, прибавила: – Вы не отдадите ему это письмо?…
Жейна вынула из-за корсажа письмо.
Павел взял его, прочел адрес, повертел в руках, потом спросил:
– Оно пришло к вам?…
– Да, сегодня вечером… – Глаза ее следили за каждым его движением.
Данов секунду постоял. Потом положил письмо во внутренний карман пиджака и сказал:
– Подождите меня здесь. Я найду Тырнева и сразу же вернусь.
Он взял ключ, лежавший возле свечи, и вышел. Шаги его заглохли. Пламя свечи колебалось, и в ее свете маленькая комната казалась Жейне огромным амбаром.
Павел скоро вернулся.
– Передали письмо? – спросила девушка, не трогаясь с места. Павел посмотрел ей прямо в глаза.
– Да!
Потом, наклонившись, задул свечу. Они вышли во двор, дошли до калитки в изгороди, отделявшей двор от широкого луга. Данов попытался открыть ее, но она была крепко завязана проволокой.
Вдруг оглушительный гром расколол темное небо. Взрыв произошел на другом берегу Марицы. Павел вздрогнул, посмотрел на небо: над городом разливался желтый свет.
– Что это? – прижимая руки к груди, спросила Жейна.
– Взрыв, – ответил Павел, не сводя глаз с зарева.
Перед постоялым двором поднялась суматоха. Солдаты выскочили из корчмы. Улица заполнилась народом. Пересечь ее было уже невозможно. Павел и Жейна скрылись на сеновале за постоялым двором.
Стоя по колено в сене, они с тревогой наблюдали за толпой, то сгущавшейся, то рассеивавшейся. Время от времени совсем рядом пробегали люди с горящими факелами в руках.
Прошло уже около часа, но суматоха не прекращалась. Издали доносился тревожный барабанный бой. Неожиданно с нижней части улицы разнесся грозный многоголосый вой. Со стороны моста через Марицу показалась густая толпа. Над головами людей горели огромные факелы. Впереди шел турок в белой, свободно завязанной чалме. Распахнутая безрукавка открывала грудь, перехваченную лиловым поясом. Это был шейх – глава одной из турецких религиозных общин. Такие шейхи сотнями двигались вместе с военными частями, разжигая у солдат-мусульман ненависть к врагам– иноверцам.
У постоялого двора шейх остановился.
– Правоверные!.. – воскликнул он, подняв руку. Свет факелов выхватил из темноты его лицо. Он был смуглым, с большими раскосыми глазами. – Враги пророка хулят нашу веру, убивают наших людей… – Обернувшись, он указал на зарево. Поднятая рука дрожала. – До каких пор, правоверные, вы будете гневить пророка? До каких пор будете оставлять безнаказанными его врагов?
Освещенная множеством факелов толпа молча слушала.
– Наша земля осквернена, – продолжал он хриплым голосом, – гяуры посягают на нашу жизнь, на наших жен, жгут наши дома, хулят нашу веру. Кто мы – жалкие псы или сыны пророка, призванные сохранять его веру?
Грозный одобрительный крик вырвался из\сотен глоток, и толпа, еще плотнее обступившая шейха, понесла его на руках к мосту через Марицу.
Павел и Жейна выбрались с сеновала.
– Сюда! – сказал Павел, направляясь в глубину двора. – Пойдем пешком…
Со стороны моста, то усиливаясь, то затихая, доносился рокот толпы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109