Когда Джумалия вошел в комнату Аргиряди, там уже было двое посетителей. Один из них – Игнасио Ландуззи – молодой, несколько полный мужчина с короткими волосами и приятным лицом. По происхождению левантиец, он был потомком богатого суконщика, державшего в Барри контору «Ландуззи». Вот уже пятьдесят лет все Аргиряди вели торговлю с этим домом. Игнасио приходился родственником известному суконщику из Тахтакале Апостолидису и часто бывал в Пловдиве. Обычно он останавливался у Аргиряди, и постепенно все в семье стали его считать наиболее вероятным кандидатом в супруги единственной дочери Атанаса Софии. Однако сама София Аргиряди мало обращала внимания на прозрачные намеки, держалась с Игнасио как с компаньоном и могла поступать как ей заблагорассудится. Единственное, что связывало красивую, властную дочь Аргиряди и мягкого, флегматичного итальянца, это была любовь к музыке и искусству, а, возможно, и врожденное для каждой властной натуры стремление к характерам мягким и безропотным.
Другой гость сидел на широком диване и потягивал ароматный кофе. Это был продавец зерна хаджи Стойо Данов.
Джумалия не любил этого человека. Его присутствие напомнило старому мастеру о предстоящем разговоре и уничтожило приятное настроение, подаренное ему сегодня весенним утром. Джумалия холодно поздоровался с присутствующими и уселся на диване напротив Аргиряди.
Атанас спокойно смотрел на него темными глазами. По морщинам, собранным на лбу, было видно, что торговец думает о чем-то неотложном и важном. Аргиряди мельком взглянул на хаджи Стойо и, убедившись, что тот поглощен какими-то объяснениями итальянца и не в состоянии следить за разговором, обратился к Джумалии:
– Я позвал тебя, мастер Димитр, в столь ранний час, чтобы вновь обсудить то дело.
Он замолчал, потом посмотрел на Джумалию и продолжил:
– Вчера в город прибыл Амурат-бей – человек, которого прислала Великая Порта. Сдается, он будет наблюдать за всем, что происходит в Румелии. Он передал и султанский указ. Так что дело нешуточное. Война, как видно, не за горами. Турки хотят многое, но главное – обеспечить их солдат пропитанием и одеждой. Это можешь сделать только ты. Я уже не раз говорил тебе об этом. У нас сукна нет. А ты поддерживаешь связи с купцами из Герцеговины. Аргиряди немного помолчал и добавил:
– Сукно сняло бы с города другие обязательства. Я хочу, чтобы ты это понял. Реквизиция бременем ляжет не только на села, но коснется и нас. Поэтому, – Аргиряди прищурил глаза и чуть понизил голос, – не усложняй без надобности. В Белграде ты держишь шесть тысяч аршин босненского сукна, за которые уже заплатил. Прикажи доставить его сюда. Иначе Джевдет-бей, если захочет, крюком вырвет его из нашего горла.
Старик нахмурился. Веко на глазу стало подрагивать.
– Хм, – усмехнулся он сдержанно. – Так я все сделал еще зимой…
– Как так – сделал?
– А так… Сукно мне не понадобилось, и я отказался его взять.
Аргиряди заметил, что хаджи Стойо прислушивается к их разговору, поэтому поспешил его закончить. Но старый мастер несказанно разозлил его своими словами.
– Ты же дал за него задаток, бай Димитр… – хмуро возразил он.
– Что с того? – сердито ответил старейшина суконщиков. – Я еще в феврале, в Трифонов день, отказался от товара, и люди вернули мне этот задаток.
– Потерял самое малое пятнадцать тысяч грошей… глупец… – медленно, сквозь зубы процедил хаджи Стойо и, облизнувшись, поставил чашку перед собой.
Джумалия почувствовал, как гнев закипает у него в груди.
– Разве ж это потеря, хаджи, – спокойно сказал он, но в голосе прозвучали холодные нотки, а в глазах, смотревших на продавца зерном, читалась злость. – Есть люди, потерявшие в своей жизни намного больше, но ничего, не стыдятся другим в глаза смотреть, не чувствуют своего греха…
– Ты это о чем? – спросил хаджи Стойо и впервые взглянул на Джумалию из-под тяжелых, посиневших по краям век.
На виске старого мастера билась жилка.
Говорю, что все потеряли – честь, имя… Даже позабыли, какого они роду-племени…
В комнате на минуту воцарилась напряженная тишина. Лица присутствующих вытянулись. Только Игнасио Ландуззи безмятежно улыбался, не понимая сути разговора.
– Что-то я в толк не возьму, о чем ты, мастер Димитр? – хаджи Стойо приподнялся с дивана. Кровь бросилась ему в лицо, от этого оно казалось страшным.
Аргиряди пристально посмотрел на Джумалию, потом перевел взгляд на хаджи Стойо и сказал с досадой:
– Спокойно, хаджи. Не лезь в бутылку. Чего ты шум поднимаешь. Мы здесь собрались дело делать…
– Нет, пусть он мне скажет, – продолжал стоять на своем разгоряченный хаджи Стойо, – пусть мне ответит, что за басни он тут бает… Где он находится, а? Или вроде брата своего, что русином заделался…
Джумалия исподлобья взглянул на хаджи.
– Ты брата моего не трогай… – сквозь зубы процедил он.
Но хаджи Стойо, казалось, вообще не обратил на эти слова никакого внимания.
– Знаю я, – продолжал он, качая головой, – тут ими всеми тот, учитель, верховодит. Геров… Консул… Но мы еще посмотрим, – и хаджи погрозил пальцем. – Больно скоро забыли Ахмеда…
Джумалия смотрел на него и молчал. Губы у него дрожали. Он ненавидел хаджи Стойо Данова, но никогда прежде не выступал против него. Какая-то подсознательная предосторожность перед бесцеремонностью этого человека заставляла его относиться к хаджи со скрытым презрением. Однако переживания последних дней, страх, бессилие, которые приходилось ему испытывать теперь, оглушили его, заставив забыть об осмотрительности.
– Ты о каком Ахмеде говоришь, хаджи, – медленно произнес он, делая упор на каждом слове, – уж не о том ли, что в прошлом году вырезал всю Перуштицу и села вокруг, так что ни одной живой души не осталось?
Хаджи Стойо широко раскрыл глаза. Он только развел руками и угрожающе посмотрел на Аргиряди.
– Это уже бунт, – рявкнул он вдруг. – Мы сидим, ждем, а тут…
Аргиряди поднялся с места. Чувствовалось, что он взволнован случившимся, но голос его звучал спокойно:
– Каждый волен думать так, как он хочет. Но в моем доме я не позволю говорить подобные вещи…
Хотя хозяин дома произнес это ни на кого не глядя, слова его явно относились к Джумалии, но вместе с тем служили предупреждением и хаджи, что он не имеет права разговаривать таким тоном.
Итальянец, понявший, что происходит, осторожно прокашлялся.
Джумалия умолк. Потом медленно подошел к окну. Взгляд его скользнул по высоким минаретам Мурадовой мечети и устремился дальше, к синим силуэтам гор. Гнев и возмущение по-прежнему не утихали в груди, и он ощущал, как сильно бьется сердце.
– Атанас, – обратился он к хозяину. – Мне больше нечего сказать. Если у тебя все, я, пожалуй, пойду… Мне еще нужно обойти магазины…
Хаджи Стойо закурил сигарету и теперь пускал клубы дыма сквозь стиснутые губы, презрительно уставившись на солнечные пятна на ковре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109