– Искреннюю дружбу, человеческую привязанность, способность человека жертвовать собой во имя благополучия других…
Брови Софии удивленно взметнулись вверх.
– Интересно, – сдержанно усмехнулась она. – Впервые слышу такое из уст торговца.
– А разве вы делите людей только по их профессиям? – спросил Грозев.
– Разумеется, нет. Но я привыкла к тому, что люди вашей профессии не говорят ни о чем другом, кроме как о деньгах.
– Вы ведь тоже представительница торгового рода, – спокойно заметил Грозев.
– Да, – согласилась она, вспыхнув. – Это действительно так, но деньги никогда не были для нашей семьи ни единственной целью, ни главной темой разговоров…
Глаза ее потемнели. Грозев немного помолчал, потом с уверенностью заявил:
– В мире торговли деньги могут и не являться главной темой разговоров, но они – главный предмет мыслей и действий… Иначе и быть не может… Но я имею в виду другое. Иногда человек против своей воли выбирает ту или иную профессию…
– Вы говорите о себе?
– Не совсем. Но часто обстоятельства вынуждают человека выбирать профессию…
– Да, – согласилась София. – Именно обстоятельства заставляют человека выбирать все в этом мире, или, точнее, принимать почти все…
– За исключением одного, – в тон ей подхватил Грозев, не спуская с нее глаз: именно теперь представился случай проверить ее реакцию на то, о чем они говорили во время верховой езды в Хюсерлии. – Родины и кровного родства…
– Родина у человека там, – проговорила София таким тоном, словно защищалась от чего-то, – где его дом и близкие.
– Родина в крови у человека, она – нечто, предопределенное судьбой, ее нельзя выбрать, – покачал головой Грозев.
Он произнес это будничным, спокойным тоном, словно высказывал какое-то выстраданное убеждение. Лицо Софии пылало. Она медленно подняла голову и посмотрела на него, словно спрашивая: «Зачем вы мне говорите все это?…»
Где-то внизу послышался голос Аргиряди. Он оживленно с кем-то беседовал, поднимаясь по лестнице…
Проводив пазарджикских торговцев и Грозева, Аргиряди и София сели ужинать. Потом, как обычно, Аргиряди прошел к себе. В эти часы он любил сидеть на диване, стоявшем напротив секретера, курить любимый измирский табак и перебирать в уме все случившееся за день. Вот и теперь он отдыхал, накинув на плечи фланелевый халат, из-под которого виднелся черный суконный костюм и накрахмаленная манишка рубашки. Аргиряди знал толк в красивой одежде.
София была тут же, в комнате. Она разбирала бумаги, расставляла предметы на секретере. Несмотря на достаток, Аргиряди требовал – и это было законом, – чтобы по утрам дочь помогала ему по хозяйству, а вечером, когда он отдыхал, – приводила в порядок его комнату. Никто другой не имел права приближаться к секретеру из черного дерева, за которым он работал. Девушка молча и сосредоточенно складывала бумаги. Из головы не выходила последняя фраза, произнесенная Грозевым. Что он хотел сказать? И какое значение, например, могло иметь их происхождение – из рода родопских дервенджиев? «Родина» – сказал он. Где ее родина? Почему прежде она не задавала себе этот вопрос? Существовал ли он и раньше в ее душе или же зародился этой тревожной весной? А может, виновата история гравюры? Действительно, никогда еще София не чувствовала себя так, как сейчас. В отличие от многих других знакомых, Аргиряди ни разу не изменил своему роду и языку. Кроме того, в жилах Софии текла и материнская кровь. Девушка вспомнила скромный дом Чистяковых в Копривштице, обширный двор и почувствовала, как что-то словно обручем сдавило ей голову. Она устало присела у секретера. Что же произошло, что заставило людей так перемениться? И какой, по сути, была она сама – в сердце, в крови, в мыслях? И не было ли все это игрой судьбы?
– О чем ты думаешь? – голос отца заставил ее вздрогнуть. Девушка только теперь заметила, что держит в руках львиную голову, которой отец прижимал свои бумаги.
– О войне… – быстро ответила София первое, что пришло ей на ум.
Аргиряди пожал плечами.
– Война… – сказал он сухо, вынимая изо рта перламутровый мундштук. – Что ж… Война есть война… Четыре века Турция была всесильной, владела людьми, землями, богатством. А сейчас все идет к закату… – Он снова затянулся и продолжил: – Может, это перст божий. Кто знает. Но мне думается, что всему виной они сами…
– Ты думаешь, Турция проиграет? – спросила София.
Аргиряди пристально посмотрел на дочь, как будто взвешивая, каким должен быть его ответ.
– Да, – сказал он, стряхивая пепел. – Будет поражение полным или частичным, этого предсказать нельзя. Но война скорее всего кончится освобождением христианских земель на Балканах.
София догадывалась, что отец относится к этому далеко не безразлично. Она глядела на него и спрашивала себя, как бы он воспринял сказанное Грозевым. И может ли он испытывать беспокойство, какое терзало ее?
– В таком случае, Болгария станет свободной, – заявила София, не отрывая глаз от отца.
– Да, после стольких кровопролитий… Они этого заслуживают, – сухо заметил Аргиряди.
– Почему ты говоришь «они»? – девушка встала и подошла к отцу. На сердце у нее стало тревожно. – Ведь ты же утверждал, что мы – болгары, и все вокруг нас – тоже…
Аргиряди удивленно взглянул на дочь, потом медленно положил на стол табакерку, которую держал в руках.
– Верно, мы родом с гор, – вымолвил он. – Там наши корни. Но с тех пор, как мы переселились сюда, наша жизнь, торговля – связаны с греками. Этого требуют законы рынка, отношения с торговцами, товары – все, от чего зависит наша жизнь.
Он сказал это таким мрачным и глухим голосом, как будто ему понадобились определенные усилия, чтобы выразить свою мысль. София знала его другим – решительным, сильным. Она почти физически ощутила его неуверенность. Значит, не только ее мучил тот вопрос. Как видно, отец тоже ломал над ним голову…
– И все же, – пожала плечами девушка, – мы – болгары… Аргиряди родом из Родоп, а Чистякоглу – из Копривштицы…
Аргиряди поднял голову. Лицо его снова стало безучастным, а огонь, еще недавно горевший в глазах, погас.
– Мы семья торговцев, – сухо сказал он, – а для торговли не существует границ. Она служит всем людям, потому для нее не может быть какого-то отдельного государства. Ее родина – весь мир.
– Погоди, – прервала его дочь, – мы ведь живем не одни. К тому же и не во всем мире. Мы живем здесь, в этом городе, среди этих людей…
Аргиряди тяжело поднялся.
– Что касается моего отношения к людям и к этому городу, – медленно проговорил он, сдвинув брови, – никто не может меня ни в чем упрекнуть. Я всегда стремился и стремлюсь помогать им всем, чем могу. Делаю это прежде всею как человек…
София опустилась на диван и откинула голову на спинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Брови Софии удивленно взметнулись вверх.
– Интересно, – сдержанно усмехнулась она. – Впервые слышу такое из уст торговца.
– А разве вы делите людей только по их профессиям? – спросил Грозев.
– Разумеется, нет. Но я привыкла к тому, что люди вашей профессии не говорят ни о чем другом, кроме как о деньгах.
– Вы ведь тоже представительница торгового рода, – спокойно заметил Грозев.
– Да, – согласилась она, вспыхнув. – Это действительно так, но деньги никогда не были для нашей семьи ни единственной целью, ни главной темой разговоров…
Глаза ее потемнели. Грозев немного помолчал, потом с уверенностью заявил:
– В мире торговли деньги могут и не являться главной темой разговоров, но они – главный предмет мыслей и действий… Иначе и быть не может… Но я имею в виду другое. Иногда человек против своей воли выбирает ту или иную профессию…
– Вы говорите о себе?
– Не совсем. Но часто обстоятельства вынуждают человека выбирать профессию…
– Да, – согласилась София. – Именно обстоятельства заставляют человека выбирать все в этом мире, или, точнее, принимать почти все…
– За исключением одного, – в тон ей подхватил Грозев, не спуская с нее глаз: именно теперь представился случай проверить ее реакцию на то, о чем они говорили во время верховой езды в Хюсерлии. – Родины и кровного родства…
– Родина у человека там, – проговорила София таким тоном, словно защищалась от чего-то, – где его дом и близкие.
– Родина в крови у человека, она – нечто, предопределенное судьбой, ее нельзя выбрать, – покачал головой Грозев.
Он произнес это будничным, спокойным тоном, словно высказывал какое-то выстраданное убеждение. Лицо Софии пылало. Она медленно подняла голову и посмотрела на него, словно спрашивая: «Зачем вы мне говорите все это?…»
Где-то внизу послышался голос Аргиряди. Он оживленно с кем-то беседовал, поднимаясь по лестнице…
Проводив пазарджикских торговцев и Грозева, Аргиряди и София сели ужинать. Потом, как обычно, Аргиряди прошел к себе. В эти часы он любил сидеть на диване, стоявшем напротив секретера, курить любимый измирский табак и перебирать в уме все случившееся за день. Вот и теперь он отдыхал, накинув на плечи фланелевый халат, из-под которого виднелся черный суконный костюм и накрахмаленная манишка рубашки. Аргиряди знал толк в красивой одежде.
София была тут же, в комнате. Она разбирала бумаги, расставляла предметы на секретере. Несмотря на достаток, Аргиряди требовал – и это было законом, – чтобы по утрам дочь помогала ему по хозяйству, а вечером, когда он отдыхал, – приводила в порядок его комнату. Никто другой не имел права приближаться к секретеру из черного дерева, за которым он работал. Девушка молча и сосредоточенно складывала бумаги. Из головы не выходила последняя фраза, произнесенная Грозевым. Что он хотел сказать? И какое значение, например, могло иметь их происхождение – из рода родопских дервенджиев? «Родина» – сказал он. Где ее родина? Почему прежде она не задавала себе этот вопрос? Существовал ли он и раньше в ее душе или же зародился этой тревожной весной? А может, виновата история гравюры? Действительно, никогда еще София не чувствовала себя так, как сейчас. В отличие от многих других знакомых, Аргиряди ни разу не изменил своему роду и языку. Кроме того, в жилах Софии текла и материнская кровь. Девушка вспомнила скромный дом Чистяковых в Копривштице, обширный двор и почувствовала, как что-то словно обручем сдавило ей голову. Она устало присела у секретера. Что же произошло, что заставило людей так перемениться? И какой, по сути, была она сама – в сердце, в крови, в мыслях? И не было ли все это игрой судьбы?
– О чем ты думаешь? – голос отца заставил ее вздрогнуть. Девушка только теперь заметила, что держит в руках львиную голову, которой отец прижимал свои бумаги.
– О войне… – быстро ответила София первое, что пришло ей на ум.
Аргиряди пожал плечами.
– Война… – сказал он сухо, вынимая изо рта перламутровый мундштук. – Что ж… Война есть война… Четыре века Турция была всесильной, владела людьми, землями, богатством. А сейчас все идет к закату… – Он снова затянулся и продолжил: – Может, это перст божий. Кто знает. Но мне думается, что всему виной они сами…
– Ты думаешь, Турция проиграет? – спросила София.
Аргиряди пристально посмотрел на дочь, как будто взвешивая, каким должен быть его ответ.
– Да, – сказал он, стряхивая пепел. – Будет поражение полным или частичным, этого предсказать нельзя. Но война скорее всего кончится освобождением христианских земель на Балканах.
София догадывалась, что отец относится к этому далеко не безразлично. Она глядела на него и спрашивала себя, как бы он воспринял сказанное Грозевым. И может ли он испытывать беспокойство, какое терзало ее?
– В таком случае, Болгария станет свободной, – заявила София, не отрывая глаз от отца.
– Да, после стольких кровопролитий… Они этого заслуживают, – сухо заметил Аргиряди.
– Почему ты говоришь «они»? – девушка встала и подошла к отцу. На сердце у нее стало тревожно. – Ведь ты же утверждал, что мы – болгары, и все вокруг нас – тоже…
Аргиряди удивленно взглянул на дочь, потом медленно положил на стол табакерку, которую держал в руках.
– Верно, мы родом с гор, – вымолвил он. – Там наши корни. Но с тех пор, как мы переселились сюда, наша жизнь, торговля – связаны с греками. Этого требуют законы рынка, отношения с торговцами, товары – все, от чего зависит наша жизнь.
Он сказал это таким мрачным и глухим голосом, как будто ему понадобились определенные усилия, чтобы выразить свою мысль. София знала его другим – решительным, сильным. Она почти физически ощутила его неуверенность. Значит, не только ее мучил тот вопрос. Как видно, отец тоже ломал над ним голову…
– И все же, – пожала плечами девушка, – мы – болгары… Аргиряди родом из Родоп, а Чистякоглу – из Копривштицы…
Аргиряди поднял голову. Лицо его снова стало безучастным, а огонь, еще недавно горевший в глазах, погас.
– Мы семья торговцев, – сухо сказал он, – а для торговли не существует границ. Она служит всем людям, потому для нее не может быть какого-то отдельного государства. Ее родина – весь мир.
– Погоди, – прервала его дочь, – мы ведь живем не одни. К тому же и не во всем мире. Мы живем здесь, в этом городе, среди этих людей…
Аргиряди тяжело поднялся.
– Что касается моего отношения к людям и к этому городу, – медленно проговорил он, сдвинув брови, – никто не может меня ни в чем упрекнуть. Я всегда стремился и стремлюсь помогать им всем, чем могу. Делаю это прежде всею как человек…
София опустилась на диван и откинула голову на спинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109