Тьфу...
Поубивал бы, ей-богу. Вот этими самыми руками. Передушил бы, гадов...
СТОП!
Я спокоен... спокоен... Я невозмутим... Дышу ровно... Все хорошо...
О чем это я?..
Ах, да. О росте энтропии.
Конечно, я не знаю замысла Создателя. Возможно, он считает, что немного погорячился при вавилонском столпотворении, и теперь взялся отыгрывать назад, потихоньку лепя единый язык для всей планеты. Возможно, ему кажется, что обходиться одной азбукой и одной фонетикой будет удобнее и проще. Возможно. Но мне почему-то упорно хочется видеть волю Провидения не в упрощении, а в усложнении. Поэтому в модных словах «суши» и «сашими» я слышу отнюдь не божественное эсперанто, а языковую самодеятельность неизвестного жлоба.
Говорят еще, что язык развивается по собственным законам. Высоколобое филологическое мнение ему не указ. Что укоренилось в языке, то и укоренилось. Спорить с этим трудно – особенно, когда сам употребляешь слово «гейша». Но с тем, что укоренилось сотню лет назад, можно смириться. А со злом, которое укореняется сегодня, мириться нельзя. С этим злом мы еще повоюем. Мы еще скажем свое веское слово. Мы еще побарахтаемся, как та лягушка в сметане. И мы еще поглядим, чья в итоге возьмет.
Иногда на меня находит меланхолия, рефлексия и самоедство. Я говорю:
– Но ведь это ненормально! Это паранойя! Допустимо ли так переживать из-за одной-единственной буквы? Может, мне врачу показаться?
А в ответ слышу:
– Ты что! Кто еще может похвастать такой роскошной паранойей? Гордись!
Вот я и горжусь. Вот и продолжаю. Простите меня все, кого ненароком обидел или еще обижу.
Остров Блефуску должен быть разрушен.
Букве «ша» не место в японских словах.
Ай рабу ю
Они явились ко мне втроем. Возглавлял делегацию доктор технических наук, профессор Рауль Абрамович Лишайников. За ним маячили две незнакомые мне фигуры – одна побольше, другая поменьше.
– Знакомься, Вадичек, – сказал профессор. – Это Владлен Эдисонович Дупловский. Мой старый друг, которого я не видел шесть лет. Приехал к нам на конференцию. Прямиком из этой, как ее...
– Силикон Вэллей! – многозначительно произнес Владлен Эдисонович.
Моя ладонь утонула в его лапе. Он был одновременно тяжел и поджар. Так, наверное, выглядел бы дедушка Крылов, если бы решил на старости лет заняться физкультурой.
– А вот это – Гена Сучков. Из Зеленограда.
– Очень приятно, – сказал Гена Сучков, энергично потряс мою руку и поправил очки. Он не был ни поджар, ни тяжел. Он был легок и тощ. Он напоминал юного Пушкина, перезанимавшегося в своем лицее.
– А дело у нас такое, – сказал Рауль Абрамович. – Надо позвонить в баню и договориться, что мы к ним придем.
– Зачем договариваться? – не понял я. – Идите сразу, да и всё.
– Объясняю. Это баня не простая. Она по блату. Нас туда пустят бесплатно, надо только сказать, что мы от мистера Судзуки.
– Кто такой?
– Не помню. Вчера был банкет, пришел какой-то мистер Судзуки. Мы с ним выпили, разговорились. Короче, там есть баня, которой заведует его лучший друг. Вот телефон. Только он сказал, что разговаривать надо очень вежливо.
– Ха! – сказал я. – «Очень вежливо»... Да вы понимаете, что это такое – разговаривать по-японски очень вежливо ? По-марсиански легче разговаривать, чем по-японски очень вежливо...
– Я понимаю. Он тоже так сказал. Он даже написал на отдельной бумажке все слова, которые надо в телефон говорить. Но ты сам понимаешь: банкет, спиртное, тыры-пыры... В общем, потерял я эту бумажку. Вся надежда теперь на тебя.
– Ну-ну...
– А в чем, собственно, трудность? – поинтересовался Владлен Эдисонович. – Неужели это настолько серьезный бит оф проблем ?
– Видите ли, – сказал я, – это трудность субъективного толка. Мне крайне редко приходится разговаривать очень вежливо . В повседневной жизни это не так необходимо, поэтому практики почти нет. А практика нужна, поскольку очень уж все сложно. Понимаете, в учтивой речи следует изо всех сил принижать себя и всё, относящееся к себе. А собеседника и всё, относящееся к нему, надо изо всех сил возвышать. Требование логичное – но беда в том, что все эти принижения и возвышения осуществляются сугубо грамматическими средствами. Существуют такие специальные глагольные формы – отдельно для себя и для собеседника. Сами по себе они ничего не значат, поэтому в разговоре их легко перепутать. Возвысить себя и принизить собеседника. А это не дай бог. Это оскорбление. Иностранцам вообще не рекомендуют говорить очень вежливо – от греха подальше.
– Вадичек! – сказал Рауль Абрамович. – Это все очень интересно. Но нам не надо про глагольные формы. Нам надо в баню. Я понимаю, это сложнее, чем с девушками любезничать – но ведь и практика будет, не так ли?
– Хорошо, давайте телефон.
– Вот. Я тебе его даже сам наберу. Короче: мы все, сколько нас тут есть, хотим пойти к ним в баню. Сегодня днем, часа в четыре.
Раздался длинный гудок, и вслед за ним мужской голос:
– Моси-моси!
– Здравствуйте, – сказал я.
– Здравствуйте, – ответил голос.
Я сжал трубку и мобилизовался.
– Вас беспокоит негодный сотрудник университета.
– Хай! – сказала трубка. «Хай», мы вас поняли, продолжайте.
– Меня зовут Лишайников.
– Хай!
– Я негодный друг господина Судзуки.
– Хай!
– Мне кажется, что я хотел бы посетить вашу достойную баню. С моими негодными друзьями.
– Хай! – сказала трубка. – А сколько достойных господ соизволит посетить нашу негодную баню?
– Вашу достойную баню, – сказал я, – соизволит посетить три негодных человека.
– Вадичек! – вмешался Рауль Абрамович. – Ты почему три пальца отогнул? Нас четверо!
– Минуточку! – я зажал трубку ладонью. – А кто четвертый?
– Ты, конечно!
– Почему я? Я не собирался...
– А как без тебя? Вдруг они будут что-нибудь говорить?
– Простите пожалуйста, – сказал я в трубку. – У меня нет слов, чтобы передать, как мне неловко – но тут у нас появился еще один негодный человек. И он тоже хочет в вашу негодную баню.
Через секунду я осознал, какую страшную вещь вымолвил.
– Ой! – спина у меня похолодела. – Я перепутал! Я имел в виду: «достойную баню». Наш негодный человек хочет к вам в достойную баню!..
Трубка молчала.
– Накрылось! – шепнул я профессору. – С грамматикой облажался, теперь ничего не выйдет. Зачем вы меня перебили?
Рауль Абрамович виновато разводил руками.
– Моси-моси! – сказала вдруг трубка.
– Моси-моси! – отозвался я.
– Значит, пожалует четыре достойных гостя?
– Совершенно верно.
– А когда это произойдет?
– Сегодня в четыре часа.
– Понятно. Будем с нетерпением ждать.
– Спасибо. Мы пожалуем.
– Всего доброго.
– До свиданья.
Я уронил трубку и рухнул в кресло.
– Все нормально. Они нас ждут.
Ученые профессора тряслись от смеха.
– Что случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Поубивал бы, ей-богу. Вот этими самыми руками. Передушил бы, гадов...
СТОП!
Я спокоен... спокоен... Я невозмутим... Дышу ровно... Все хорошо...
О чем это я?..
Ах, да. О росте энтропии.
Конечно, я не знаю замысла Создателя. Возможно, он считает, что немного погорячился при вавилонском столпотворении, и теперь взялся отыгрывать назад, потихоньку лепя единый язык для всей планеты. Возможно, ему кажется, что обходиться одной азбукой и одной фонетикой будет удобнее и проще. Возможно. Но мне почему-то упорно хочется видеть волю Провидения не в упрощении, а в усложнении. Поэтому в модных словах «суши» и «сашими» я слышу отнюдь не божественное эсперанто, а языковую самодеятельность неизвестного жлоба.
Говорят еще, что язык развивается по собственным законам. Высоколобое филологическое мнение ему не указ. Что укоренилось в языке, то и укоренилось. Спорить с этим трудно – особенно, когда сам употребляешь слово «гейша». Но с тем, что укоренилось сотню лет назад, можно смириться. А со злом, которое укореняется сегодня, мириться нельзя. С этим злом мы еще повоюем. Мы еще скажем свое веское слово. Мы еще побарахтаемся, как та лягушка в сметане. И мы еще поглядим, чья в итоге возьмет.
Иногда на меня находит меланхолия, рефлексия и самоедство. Я говорю:
– Но ведь это ненормально! Это паранойя! Допустимо ли так переживать из-за одной-единственной буквы? Может, мне врачу показаться?
А в ответ слышу:
– Ты что! Кто еще может похвастать такой роскошной паранойей? Гордись!
Вот я и горжусь. Вот и продолжаю. Простите меня все, кого ненароком обидел или еще обижу.
Остров Блефуску должен быть разрушен.
Букве «ша» не место в японских словах.
Ай рабу ю
Они явились ко мне втроем. Возглавлял делегацию доктор технических наук, профессор Рауль Абрамович Лишайников. За ним маячили две незнакомые мне фигуры – одна побольше, другая поменьше.
– Знакомься, Вадичек, – сказал профессор. – Это Владлен Эдисонович Дупловский. Мой старый друг, которого я не видел шесть лет. Приехал к нам на конференцию. Прямиком из этой, как ее...
– Силикон Вэллей! – многозначительно произнес Владлен Эдисонович.
Моя ладонь утонула в его лапе. Он был одновременно тяжел и поджар. Так, наверное, выглядел бы дедушка Крылов, если бы решил на старости лет заняться физкультурой.
– А вот это – Гена Сучков. Из Зеленограда.
– Очень приятно, – сказал Гена Сучков, энергично потряс мою руку и поправил очки. Он не был ни поджар, ни тяжел. Он был легок и тощ. Он напоминал юного Пушкина, перезанимавшегося в своем лицее.
– А дело у нас такое, – сказал Рауль Абрамович. – Надо позвонить в баню и договориться, что мы к ним придем.
– Зачем договариваться? – не понял я. – Идите сразу, да и всё.
– Объясняю. Это баня не простая. Она по блату. Нас туда пустят бесплатно, надо только сказать, что мы от мистера Судзуки.
– Кто такой?
– Не помню. Вчера был банкет, пришел какой-то мистер Судзуки. Мы с ним выпили, разговорились. Короче, там есть баня, которой заведует его лучший друг. Вот телефон. Только он сказал, что разговаривать надо очень вежливо.
– Ха! – сказал я. – «Очень вежливо»... Да вы понимаете, что это такое – разговаривать по-японски очень вежливо ? По-марсиански легче разговаривать, чем по-японски очень вежливо...
– Я понимаю. Он тоже так сказал. Он даже написал на отдельной бумажке все слова, которые надо в телефон говорить. Но ты сам понимаешь: банкет, спиртное, тыры-пыры... В общем, потерял я эту бумажку. Вся надежда теперь на тебя.
– Ну-ну...
– А в чем, собственно, трудность? – поинтересовался Владлен Эдисонович. – Неужели это настолько серьезный бит оф проблем ?
– Видите ли, – сказал я, – это трудность субъективного толка. Мне крайне редко приходится разговаривать очень вежливо . В повседневной жизни это не так необходимо, поэтому практики почти нет. А практика нужна, поскольку очень уж все сложно. Понимаете, в учтивой речи следует изо всех сил принижать себя и всё, относящееся к себе. А собеседника и всё, относящееся к нему, надо изо всех сил возвышать. Требование логичное – но беда в том, что все эти принижения и возвышения осуществляются сугубо грамматическими средствами. Существуют такие специальные глагольные формы – отдельно для себя и для собеседника. Сами по себе они ничего не значат, поэтому в разговоре их легко перепутать. Возвысить себя и принизить собеседника. А это не дай бог. Это оскорбление. Иностранцам вообще не рекомендуют говорить очень вежливо – от греха подальше.
– Вадичек! – сказал Рауль Абрамович. – Это все очень интересно. Но нам не надо про глагольные формы. Нам надо в баню. Я понимаю, это сложнее, чем с девушками любезничать – но ведь и практика будет, не так ли?
– Хорошо, давайте телефон.
– Вот. Я тебе его даже сам наберу. Короче: мы все, сколько нас тут есть, хотим пойти к ним в баню. Сегодня днем, часа в четыре.
Раздался длинный гудок, и вслед за ним мужской голос:
– Моси-моси!
– Здравствуйте, – сказал я.
– Здравствуйте, – ответил голос.
Я сжал трубку и мобилизовался.
– Вас беспокоит негодный сотрудник университета.
– Хай! – сказала трубка. «Хай», мы вас поняли, продолжайте.
– Меня зовут Лишайников.
– Хай!
– Я негодный друг господина Судзуки.
– Хай!
– Мне кажется, что я хотел бы посетить вашу достойную баню. С моими негодными друзьями.
– Хай! – сказала трубка. – А сколько достойных господ соизволит посетить нашу негодную баню?
– Вашу достойную баню, – сказал я, – соизволит посетить три негодных человека.
– Вадичек! – вмешался Рауль Абрамович. – Ты почему три пальца отогнул? Нас четверо!
– Минуточку! – я зажал трубку ладонью. – А кто четвертый?
– Ты, конечно!
– Почему я? Я не собирался...
– А как без тебя? Вдруг они будут что-нибудь говорить?
– Простите пожалуйста, – сказал я в трубку. – У меня нет слов, чтобы передать, как мне неловко – но тут у нас появился еще один негодный человек. И он тоже хочет в вашу негодную баню.
Через секунду я осознал, какую страшную вещь вымолвил.
– Ой! – спина у меня похолодела. – Я перепутал! Я имел в виду: «достойную баню». Наш негодный человек хочет к вам в достойную баню!..
Трубка молчала.
– Накрылось! – шепнул я профессору. – С грамматикой облажался, теперь ничего не выйдет. Зачем вы меня перебили?
Рауль Абрамович виновато разводил руками.
– Моси-моси! – сказала вдруг трубка.
– Моси-моси! – отозвался я.
– Значит, пожалует четыре достойных гостя?
– Совершенно верно.
– А когда это произойдет?
– Сегодня в четыре часа.
– Понятно. Будем с нетерпением ждать.
– Спасибо. Мы пожалуем.
– Всего доброго.
– До свиданья.
Я уронил трубку и рухнул в кресло.
– Все нормально. Они нас ждут.
Ученые профессора тряслись от смеха.
– Что случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90