Татьяна смешивала йогурт со сливками – получаемый эрзац служил у нас сметаной. Федька достал из холодильника бутылку «Столичной» и наполнил рюмки.
– К зубам прилипает, – сказала Татьяна, проглотив рисовую тянучку. – А так ничего, съедобно.
– Только мы его ничем не отдарили, – сказал я. – Это неправильно.
– А чем я его отдарю? – возразил Федька. – Виртуальной плазмой? Ему-то хорошо – он что продает, то всем и дарит.
– Он пирожки хотел попробовать. Напекли бы ему пирожков – глядишь, смягчил бы позицию.
– Так у него позиция и без пирожков мягкая, куда еще смягчать. Я ведь не зря говорю: они народ очень безобидный, и когда-нибудь их это погубит. Но нашему брату оно только на пользу. Выпьем же за японскую безобидность!
– Ваня, иди ужинать! – позвала Татьяна и принялась вылавливать пельмени шумовкой. Когда Ваня вышел к столу, я закусывал огурцом.
– Привет, каратист!
– Здрасте.
– Как в школе дела?
– Ой, Вадичек, пока не забыла! – Татьяна поставила передо мной тарелку пельменей, достала со шкафа какой-то бумажный лист и положила рядом. – Вот, принес и не может объяснить. А нам интересно, что это такое красивое дали.
– Грамотей! – сказал я. – Читать до сих пор не научился?
– Да я могу... – засмущался Ваня. – Тут просто эти сложные, как их...
– Они не сложные, они просто очень рукописные. Я тоже неважно такие разбираю. Хотя основное уже ясно – это почетная грамота.
– Я так сразу и подумал! – обрадовался Федька и сунул мне в руку вторую рюмку. – За наши победы!
Закусив пельменем, я потащил мизинец вниз по прихотливым закорючкам, каллиграфически выведенным черной тушью.
– Ну вот: «Иван Репейников». Фамилию-то разобрал?
– Разобрал. А дальше не могу.
– «...награждается за второе место на турнире...»
– Это каратэ! – сообразил Федька. – Тогда еще лучше. Сейчас отдельно выпьем за боевые победы.
– «...посвященном славной годовщине...»
– Подставляй рюмку.
– «...взятия Порт-Артура.»
Бутылочное горлышко подпрыгнуло, стукнуло по рюмке и опрокинуло всю водку мне в пельмени. Следом из стеклянного сосуда вылетело еще полста нечаянных грамм, распределясь по всему столу и частично по документу.
– ГДЕ?!?! – Федька вскочил, схватил грамоту, стряхнул с нее алкоголь. – Где это написано?
– Да вот. «Рёдзюн». По-китайски «Люйшунь». По-русски «Порт-Артур»...
Федька обвел нас непонимающим взглядом.
– Это они что, серьезно?
– Ну, а чего такого? Годовщина славная, разве нет?
Он перевел взгляд на сына.
– И ты там занял второе место?
– Да... – пролепетал Ваня. Он весь съёжился и, казалось, готов был сейчас же бежать исправлять роковую оплошность – только еще не понял, какое место от него требовалось взамен: первое или последнее.
– Федя, ешь пельмешки! – напомнила Татьяна. – Вадичек, давай я тебе других положу.
– Да ладно, – сказал я. – Всё в один живот. Какая разница, по очереди или сразу? Тем более, что и тост уже произнесен.
Облизав ложку из-под сметаны, я зачерпнул ей водки пополам с пельменной жижей.
– За боевые победы, Федор!
Федька поморщился. Сел. Налил. Выпил. Опять поморщился. И сказал:
– Ну, в общем, да... Чего, собственно... Дело давнее... Только все равно, пусть не думают... А то мы силенок поднакопим, да и заберем у них обратно.
– У них уже не заберем. Он давно уже не у них.
– Ну, заберем чего-нибудь другое... Мало ли... С работы чего-нибудь утащим...
В моей тарелке плавали два захмелевших пельменя.
– И с Дармоедой разберемся. Ирисками он нас не купит. Пусть собирает своих страховиков. Я скажу все, как было. Ты переведешь...
– Переведу... Легко... Все, как было...
Оставался один пельмень. Он злостно ускользал от моей вилки.
– Давай по последней, и начнем культурную программу.
– Нет, Федор, я уже пойду.
– Куда?! Сейчас кино будем смотреть! «Полицейская академия три».
– Мне кина на сегодня хватит... Дома стирка, уборка... На посошок, и все.
Я зачерпнул непослушный пельмень ложкой и поднял рюмку.
– За крейсер «Варяг»! – сказал Федька.
– Правильно, – кивнул я. – За честное и своевременное открытие кингстонов.
– Ты пораженец.
– Наверно.
– Тебе не стыдно?
– Стыдно...
От Репейниковых я обычно возвращался двором, но сейчас двор между блоками университетских квартир был непроходим. Выбравшись на узенькую расчищенную улочку, я двинулся в обход, мимо двухэтажных домиков за невысокими каменными заборами. У некоторых калиток срабатывали фотоэлементы – тогда загорался фонарь, и становился виден заваленный снегом садик: торчащие из сугробов низкие деревца и белые бугры над камнями. На одном крыльце стояла молодая женщина с зонтиком – она стряхивала с него снег, чтобы сложить. За спиной у нее, уронив набок черную голову, спал младенец в кенгурушнике. В желтом свете фонаря розовели голые пяточки.
Наверное, тоже из гостей, – подумал я.
О вечных вопросах
Большинство религий и этических систем возводят невозмутимость и спокойствие в ранг высокой добродетели. Гневаться грешно. Праведник всегда благостен и невозмутим. Религиям согласно вторят врачи и психологи. Не накручивайте себя! – говорят они. – Избегайте лишних стрессов! Легче вовремя предупредить, чем ликвидировать последствия!
Пишущий эти строки вполне солидарен с таким подходом. Более того – такой подход стал частью его натуры. Путем длительного и упорного самовоспитания мне удалось в значительной мере обуздать холерическое начало в моем темпераменте. На многие вопросы я приучился смотреть философски, и вывести меня из состояния душевного равновесия теперь не так-то легко.
Я давно не посыпаю голову пеплом, когда сборная моей страны проигрывает очередной футбольный матч. Я не поминаю лихом гаишника, оштрафовавшего меня даже на значительную сумму. Я готов прощать занудство, своекорыстие, необязательность и плохой запах изо рта. Убежавшее молоко, порванные штаны, протекающий потолок, гиперинфляция – ничто из этого ряда не способно нарушить моей внутренней гармонии.
Но есть одно слабое место. Есть ахиллесова пята в броне моей психики. Может быть, не единственная, но самая болезненная. И очень необычная.
Я не могу оставаться спокойным, когда японские слова пишут по-русски через букву «ша».
Все эти «суши», «маваши», «такеши» и прочие «митсубиши» серьезно подрывают мое психическое здоровье и укорачивают век. Когда я вижу или слышу что-нибудь вроде «с Шинагавы на Шибую через Шинджуку», со мной делается адреналиновая атака, дыхательный спазм, охладевание конечностей и запотевание кожи. В такие моменты я могу потерять контроль над собой. И иногда его теряю.
Это началось у меня не сразу. Поначалу, когда я верил в убеждающую силу логических построений и полагал слуховые центры устроенными у всех одинаково, я находился в плену розовых иллюзий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– К зубам прилипает, – сказала Татьяна, проглотив рисовую тянучку. – А так ничего, съедобно.
– Только мы его ничем не отдарили, – сказал я. – Это неправильно.
– А чем я его отдарю? – возразил Федька. – Виртуальной плазмой? Ему-то хорошо – он что продает, то всем и дарит.
– Он пирожки хотел попробовать. Напекли бы ему пирожков – глядишь, смягчил бы позицию.
– Так у него позиция и без пирожков мягкая, куда еще смягчать. Я ведь не зря говорю: они народ очень безобидный, и когда-нибудь их это погубит. Но нашему брату оно только на пользу. Выпьем же за японскую безобидность!
– Ваня, иди ужинать! – позвала Татьяна и принялась вылавливать пельмени шумовкой. Когда Ваня вышел к столу, я закусывал огурцом.
– Привет, каратист!
– Здрасте.
– Как в школе дела?
– Ой, Вадичек, пока не забыла! – Татьяна поставила передо мной тарелку пельменей, достала со шкафа какой-то бумажный лист и положила рядом. – Вот, принес и не может объяснить. А нам интересно, что это такое красивое дали.
– Грамотей! – сказал я. – Читать до сих пор не научился?
– Да я могу... – засмущался Ваня. – Тут просто эти сложные, как их...
– Они не сложные, они просто очень рукописные. Я тоже неважно такие разбираю. Хотя основное уже ясно – это почетная грамота.
– Я так сразу и подумал! – обрадовался Федька и сунул мне в руку вторую рюмку. – За наши победы!
Закусив пельменем, я потащил мизинец вниз по прихотливым закорючкам, каллиграфически выведенным черной тушью.
– Ну вот: «Иван Репейников». Фамилию-то разобрал?
– Разобрал. А дальше не могу.
– «...награждается за второе место на турнире...»
– Это каратэ! – сообразил Федька. – Тогда еще лучше. Сейчас отдельно выпьем за боевые победы.
– «...посвященном славной годовщине...»
– Подставляй рюмку.
– «...взятия Порт-Артура.»
Бутылочное горлышко подпрыгнуло, стукнуло по рюмке и опрокинуло всю водку мне в пельмени. Следом из стеклянного сосуда вылетело еще полста нечаянных грамм, распределясь по всему столу и частично по документу.
– ГДЕ?!?! – Федька вскочил, схватил грамоту, стряхнул с нее алкоголь. – Где это написано?
– Да вот. «Рёдзюн». По-китайски «Люйшунь». По-русски «Порт-Артур»...
Федька обвел нас непонимающим взглядом.
– Это они что, серьезно?
– Ну, а чего такого? Годовщина славная, разве нет?
Он перевел взгляд на сына.
– И ты там занял второе место?
– Да... – пролепетал Ваня. Он весь съёжился и, казалось, готов был сейчас же бежать исправлять роковую оплошность – только еще не понял, какое место от него требовалось взамен: первое или последнее.
– Федя, ешь пельмешки! – напомнила Татьяна. – Вадичек, давай я тебе других положу.
– Да ладно, – сказал я. – Всё в один живот. Какая разница, по очереди или сразу? Тем более, что и тост уже произнесен.
Облизав ложку из-под сметаны, я зачерпнул ей водки пополам с пельменной жижей.
– За боевые победы, Федор!
Федька поморщился. Сел. Налил. Выпил. Опять поморщился. И сказал:
– Ну, в общем, да... Чего, собственно... Дело давнее... Только все равно, пусть не думают... А то мы силенок поднакопим, да и заберем у них обратно.
– У них уже не заберем. Он давно уже не у них.
– Ну, заберем чего-нибудь другое... Мало ли... С работы чего-нибудь утащим...
В моей тарелке плавали два захмелевших пельменя.
– И с Дармоедой разберемся. Ирисками он нас не купит. Пусть собирает своих страховиков. Я скажу все, как было. Ты переведешь...
– Переведу... Легко... Все, как было...
Оставался один пельмень. Он злостно ускользал от моей вилки.
– Давай по последней, и начнем культурную программу.
– Нет, Федор, я уже пойду.
– Куда?! Сейчас кино будем смотреть! «Полицейская академия три».
– Мне кина на сегодня хватит... Дома стирка, уборка... На посошок, и все.
Я зачерпнул непослушный пельмень ложкой и поднял рюмку.
– За крейсер «Варяг»! – сказал Федька.
– Правильно, – кивнул я. – За честное и своевременное открытие кингстонов.
– Ты пораженец.
– Наверно.
– Тебе не стыдно?
– Стыдно...
От Репейниковых я обычно возвращался двором, но сейчас двор между блоками университетских квартир был непроходим. Выбравшись на узенькую расчищенную улочку, я двинулся в обход, мимо двухэтажных домиков за невысокими каменными заборами. У некоторых калиток срабатывали фотоэлементы – тогда загорался фонарь, и становился виден заваленный снегом садик: торчащие из сугробов низкие деревца и белые бугры над камнями. На одном крыльце стояла молодая женщина с зонтиком – она стряхивала с него снег, чтобы сложить. За спиной у нее, уронив набок черную голову, спал младенец в кенгурушнике. В желтом свете фонаря розовели голые пяточки.
Наверное, тоже из гостей, – подумал я.
О вечных вопросах
Большинство религий и этических систем возводят невозмутимость и спокойствие в ранг высокой добродетели. Гневаться грешно. Праведник всегда благостен и невозмутим. Религиям согласно вторят врачи и психологи. Не накручивайте себя! – говорят они. – Избегайте лишних стрессов! Легче вовремя предупредить, чем ликвидировать последствия!
Пишущий эти строки вполне солидарен с таким подходом. Более того – такой подход стал частью его натуры. Путем длительного и упорного самовоспитания мне удалось в значительной мере обуздать холерическое начало в моем темпераменте. На многие вопросы я приучился смотреть философски, и вывести меня из состояния душевного равновесия теперь не так-то легко.
Я давно не посыпаю голову пеплом, когда сборная моей страны проигрывает очередной футбольный матч. Я не поминаю лихом гаишника, оштрафовавшего меня даже на значительную сумму. Я готов прощать занудство, своекорыстие, необязательность и плохой запах изо рта. Убежавшее молоко, порванные штаны, протекающий потолок, гиперинфляция – ничто из этого ряда не способно нарушить моей внутренней гармонии.
Но есть одно слабое место. Есть ахиллесова пята в броне моей психики. Может быть, не единственная, но самая болезненная. И очень необычная.
Я не могу оставаться спокойным, когда японские слова пишут по-русски через букву «ша».
Все эти «суши», «маваши», «такеши» и прочие «митсубиши» серьезно подрывают мое психическое здоровье и укорачивают век. Когда я вижу или слышу что-нибудь вроде «с Шинагавы на Шибую через Шинджуку», со мной делается адреналиновая атака, дыхательный спазм, охладевание конечностей и запотевание кожи. В такие моменты я могу потерять контроль над собой. И иногда его теряю.
Это началось у меня не сразу. Поначалу, когда я верил в убеждающую силу логических построений и полагал слуховые центры устроенными у всех одинаково, я находился в плену розовых иллюзий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90