О'кей?
– О'кей.
Рука Контроля ослабла, и Ломовик почувствовал облегчение.
– А теперь разгрузи машину, – скомандовали сзади. Ломовик с радостью выскочил наружу. Контроль привез двенадцать коробок шампанского, которые находились в багажнике вездехода, а также пять коробок виски. Ломовик брал по две сразу и загружал их в огромный холодильник.
Закончив работу, он вернулся в дом.
Контроль не торопясь курил сигару.
– Нам надо знать, что у нее есть. А уж тогда, – и голос шефа стал мягче, – тогда, может быть, тебе будет разрешено немного позабавиться.
Лицо Ломовика даже исказилось от удовольствия.
– Угу.
Контроль еще раз коснулся ноющих плеч Ломовика и теперь стал нежно оглаживать их.
– Тебе надо полюбить мистера Рея и делать все, что он прикажет.
Ломовик еще долго оставался в напряжении, и оно продолжалось до тех пор, пока он не услышал, как смолк вдали мотор «мерседеса». Лишь тогда он позволил себе немного расслабиться.
Возбуждение улеглось, теперь начиналось самое неприятное – ему надо было оставаться в этом страшном доме по крайней мере еще час, занимаясь уборкой. Целый час наедине с черным медведем.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
На следующий день Кейт вновь оказалась в кабинете с видом на Неву. Петрушка сидела рядом – на ней были юбка и кофта из тонкой высококачественной шерсти, подаренные Кейт. Сидя на кончике стула и скрестив ноги в сапожках, переводчица явно наслаждалась своими дорогими тряпками. Она лениво болтала с Кейт в ожидании генерала.
А Кейт ждала его прихода, напряженно размышляя. Неужели это снова тупик или еще одна ложь? А вдруг правда окажется ужаснее всякой лжи?
Погода испортилась. Темные тучи нависли над шпилем Петропавловского собора, река потемнела и стала неспокойной. Снег бил в окно, и снежинки таяли и растекались по стеклу. Кейт надела сегодня теплое пальто от Джорджио Армани и не сняла его в кабинете, несмотря на то, что топили в здании очень хорошо.
Наконец дверь распахнулась и в кабинет вошел генерал, держа под мышкой папку. Судя по виду ее пыльной зеленой обложки, документам было больше двух десятков лет. Генерал коротко, по-деловому кивнул женщинам в знак приветствия. На этот раз он не улыбался, не пытался говорить по-английски, а предпочел свой отрывистый русский, напрямую обращаясь к переводчице.
– Он спрашивает, вы принесли деньги? – Девушка раскрыла от удивления глаза, словно пораженная тем, что только что произнесла.
Кейт открыла кейс и достала сверток. Затем она надорвала с угла обертку, чтобы выглянули купюры, но сам сверток передавать не стала.
Генерал удовлетворенно кивнул и вновь обратился к переводчице.
– Он сказал, что у него есть нужная вам информация. Генерал понимает, что вам необходим исчерпывающий ответ, который бы закончил поиски раз и навсегда.
– Совершенно верно.
– Он сказал, что поскольку вы не читаете по-русски, то ему лучше диктовать самому, а вы запишете все со слуха.
– А как насчет дела целиком?
– Он не может его вам отдать.
– Почему же я должна быть уверена, что все, что он скажет, – правда?
Переводчица начала о чем-то совещаться с генералом. Генерал вместо ответа взял папку и открыл ее. На первой странице оказалась маленькая фотография. Кейт нагнулась вперед. На нее глянуло изможденное лицо молодого человека с номером, выписанным на груди. Это лицо ей уже приходилось видеть.
Она невольно издала какой-то странный звук, скорее стон, может быть, еще что-то – и Петрушка вытянулась от неожиданности.
– Мадам! Вы хорошо себя чувствуете?
– Да, – отрывисто произнесла Кейт.
– Может быть, воды?
Кейт отрицательно покачала головой. Дрожащими пальцами она достала блокнот из кейса и сняла с «дюпона» – ручки с золотым пером – колпачок. Во рту появился металлический привкус, а сердце учащенно забилось. Кейт привыкла скрывать свои чувства, но сейчас ей пришлось приложить усилия, чтобы справиться с собой.
– Я готова, – с трудом произнесла она.
Генерал еще раз посмотрел в дело и отрывисто начал диктовать. Беззаботность Петрушки как рукой сняло. Произнося первые слова, она даже слегка сбилась. Это было перечисление номеров со славянскими буквами, которые давались заключенным. Кейт все в точности записала в блокнот.
«Впервые заключенный упоминается в лагере для беженцев на Восточном фронте в 1945 году. В конце войны его освободили из нацистского концлагеря, расположенного под Ригой в Латвии. После расследования военные власти отправили его в НКВД на дознание. Следователями были назначены Алексей Федоров и Михаил Вольский».
Кейт аккуратно записала все имена.
– А что хотели узнать у него?
– Записей допросов в деле нет, – перевела девушка.
– Есть ли какая-нибудь возможность выяснить: живы или нет эти следователи?
– Генерал сказал, что русские – народ долгожителей.
Кейт решила не отвечать на улыбку собеседника:
– Продолжайте.
– После предварительного следствия решено было предъявить заключенному обвинение.
От неожиданности Кейт передернуло:
– Какое обвинение?
– Об этом ничего не сказано.
– Почему же его не направили в другие инстанции? Зачем его вновь вернули в НКВД?
– Генерал сказал, что тогда НКВД заменял все.
– Его пытали?
Лицо переводчицы даже исказилось, когда она услышала, а потом перевела ответ генерала:
– Если учесть, что заключенного доставили из немецкого концлагеря, то избиение было вполне оправданно, ему хотели развязать язык.
– Зачем?
Ответ был спокойным, коротким и ясным. Петрушка от смущения даже не взглянула на Кейт:
– Генерал сказал – ради признания. Признания вообще. Какого – не важно.
Кейт погрузилась в глубокое молчание. Здесь она оказалась не для того, чтобы кого-то обвинять и выходить из себя, гневаться на то, что происходило в чужой стране сорок семь лет назад. КГБ был явно не тем местом, где можно выразить протест против так называемой советской системы. Поэтому она вновь взяла себя в руки:
– Продолжайте.
– В сентябре 1945 года его отправили в лагерь недалеко от города Горький. В марте 1947 года переправили в московскую тюрьму на Лубянке и держали в камере предварительного заключения.
– Предварительного заключения? Но он же успел к этому времени провести в тюрьме два года.
– В бумагах сказано, что следствие к этому времени еще не закончилось.
– Так, значит, его продолжали допрашивать и два года спустя после ареста?
– Да.
– Ему предъявляли обвинение хоть в каком-нибудь преступлении? Судили его, нашли ли его в чем-то виновным?
– Генерал говорит, что в деле об этом ничего не сказано.
Нервы сдали, и Кейт не выдержала:
– Черт побери! Как ничего не сказано?
Последней фразы переводчица не перевела. Генерал нахмурил брови и, обратясь к переводчице, сказал что-то грубое, и той осталось только проглотить это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
– О'кей.
Рука Контроля ослабла, и Ломовик почувствовал облегчение.
– А теперь разгрузи машину, – скомандовали сзади. Ломовик с радостью выскочил наружу. Контроль привез двенадцать коробок шампанского, которые находились в багажнике вездехода, а также пять коробок виски. Ломовик брал по две сразу и загружал их в огромный холодильник.
Закончив работу, он вернулся в дом.
Контроль не торопясь курил сигару.
– Нам надо знать, что у нее есть. А уж тогда, – и голос шефа стал мягче, – тогда, может быть, тебе будет разрешено немного позабавиться.
Лицо Ломовика даже исказилось от удовольствия.
– Угу.
Контроль еще раз коснулся ноющих плеч Ломовика и теперь стал нежно оглаживать их.
– Тебе надо полюбить мистера Рея и делать все, что он прикажет.
Ломовик еще долго оставался в напряжении, и оно продолжалось до тех пор, пока он не услышал, как смолк вдали мотор «мерседеса». Лишь тогда он позволил себе немного расслабиться.
Возбуждение улеглось, теперь начиналось самое неприятное – ему надо было оставаться в этом страшном доме по крайней мере еще час, занимаясь уборкой. Целый час наедине с черным медведем.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
На следующий день Кейт вновь оказалась в кабинете с видом на Неву. Петрушка сидела рядом – на ней были юбка и кофта из тонкой высококачественной шерсти, подаренные Кейт. Сидя на кончике стула и скрестив ноги в сапожках, переводчица явно наслаждалась своими дорогими тряпками. Она лениво болтала с Кейт в ожидании генерала.
А Кейт ждала его прихода, напряженно размышляя. Неужели это снова тупик или еще одна ложь? А вдруг правда окажется ужаснее всякой лжи?
Погода испортилась. Темные тучи нависли над шпилем Петропавловского собора, река потемнела и стала неспокойной. Снег бил в окно, и снежинки таяли и растекались по стеклу. Кейт надела сегодня теплое пальто от Джорджио Армани и не сняла его в кабинете, несмотря на то, что топили в здании очень хорошо.
Наконец дверь распахнулась и в кабинет вошел генерал, держа под мышкой папку. Судя по виду ее пыльной зеленой обложки, документам было больше двух десятков лет. Генерал коротко, по-деловому кивнул женщинам в знак приветствия. На этот раз он не улыбался, не пытался говорить по-английски, а предпочел свой отрывистый русский, напрямую обращаясь к переводчице.
– Он спрашивает, вы принесли деньги? – Девушка раскрыла от удивления глаза, словно пораженная тем, что только что произнесла.
Кейт открыла кейс и достала сверток. Затем она надорвала с угла обертку, чтобы выглянули купюры, но сам сверток передавать не стала.
Генерал удовлетворенно кивнул и вновь обратился к переводчице.
– Он сказал, что у него есть нужная вам информация. Генерал понимает, что вам необходим исчерпывающий ответ, который бы закончил поиски раз и навсегда.
– Совершенно верно.
– Он сказал, что поскольку вы не читаете по-русски, то ему лучше диктовать самому, а вы запишете все со слуха.
– А как насчет дела целиком?
– Он не может его вам отдать.
– Почему же я должна быть уверена, что все, что он скажет, – правда?
Переводчица начала о чем-то совещаться с генералом. Генерал вместо ответа взял папку и открыл ее. На первой странице оказалась маленькая фотография. Кейт нагнулась вперед. На нее глянуло изможденное лицо молодого человека с номером, выписанным на груди. Это лицо ей уже приходилось видеть.
Она невольно издала какой-то странный звук, скорее стон, может быть, еще что-то – и Петрушка вытянулась от неожиданности.
– Мадам! Вы хорошо себя чувствуете?
– Да, – отрывисто произнесла Кейт.
– Может быть, воды?
Кейт отрицательно покачала головой. Дрожащими пальцами она достала блокнот из кейса и сняла с «дюпона» – ручки с золотым пером – колпачок. Во рту появился металлический привкус, а сердце учащенно забилось. Кейт привыкла скрывать свои чувства, но сейчас ей пришлось приложить усилия, чтобы справиться с собой.
– Я готова, – с трудом произнесла она.
Генерал еще раз посмотрел в дело и отрывисто начал диктовать. Беззаботность Петрушки как рукой сняло. Произнося первые слова, она даже слегка сбилась. Это было перечисление номеров со славянскими буквами, которые давались заключенным. Кейт все в точности записала в блокнот.
«Впервые заключенный упоминается в лагере для беженцев на Восточном фронте в 1945 году. В конце войны его освободили из нацистского концлагеря, расположенного под Ригой в Латвии. После расследования военные власти отправили его в НКВД на дознание. Следователями были назначены Алексей Федоров и Михаил Вольский».
Кейт аккуратно записала все имена.
– А что хотели узнать у него?
– Записей допросов в деле нет, – перевела девушка.
– Есть ли какая-нибудь возможность выяснить: живы или нет эти следователи?
– Генерал сказал, что русские – народ долгожителей.
Кейт решила не отвечать на улыбку собеседника:
– Продолжайте.
– После предварительного следствия решено было предъявить заключенному обвинение.
От неожиданности Кейт передернуло:
– Какое обвинение?
– Об этом ничего не сказано.
– Почему же его не направили в другие инстанции? Зачем его вновь вернули в НКВД?
– Генерал сказал, что тогда НКВД заменял все.
– Его пытали?
Лицо переводчицы даже исказилось, когда она услышала, а потом перевела ответ генерала:
– Если учесть, что заключенного доставили из немецкого концлагеря, то избиение было вполне оправданно, ему хотели развязать язык.
– Зачем?
Ответ был спокойным, коротким и ясным. Петрушка от смущения даже не взглянула на Кейт:
– Генерал сказал – ради признания. Признания вообще. Какого – не важно.
Кейт погрузилась в глубокое молчание. Здесь она оказалась не для того, чтобы кого-то обвинять и выходить из себя, гневаться на то, что происходило в чужой стране сорок семь лет назад. КГБ был явно не тем местом, где можно выразить протест против так называемой советской системы. Поэтому она вновь взяла себя в руки:
– Продолжайте.
– В сентябре 1945 года его отправили в лагерь недалеко от города Горький. В марте 1947 года переправили в московскую тюрьму на Лубянке и держали в камере предварительного заключения.
– Предварительного заключения? Но он же успел к этому времени провести в тюрьме два года.
– В бумагах сказано, что следствие к этому времени еще не закончилось.
– Так, значит, его продолжали допрашивать и два года спустя после ареста?
– Да.
– Ему предъявляли обвинение хоть в каком-нибудь преступлении? Судили его, нашли ли его в чем-то виновным?
– Генерал говорит, что в деле об этом ничего не сказано.
Нервы сдали, и Кейт не выдержала:
– Черт побери! Как ничего не сказано?
Последней фразы переводчица не перевела. Генерал нахмурил брови и, обратясь к переводчице, сказал что-то грубое, и той осталось только проглотить это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161