Но мысль о том, что на полке лежит и ждет своего часа фотоаппарат, согревала его.
– Как все изменилось с тех пор, как мы сюда приехали, – заметила Марджори, возвращая его к действительности.
Да, значительно изменилось. Начать с того, что народу было в десять раз больше, чем на свадьбе Джулии Тэрбокс и почтенного Дерека Фрейма. Но что изменилось разительнее всего, так это атмосфера. Ощущение всеобщего праздника было написано на черных лицах облаченных в воскресные костюмы крестьян, они держались с достоинством, но, казалось, не знали, что делать со своими руками, и выглядели поэтому немного неуклюже. Однако больше всех ощущали этот праздник своим представители среднего класса – обладатели более светлой кожи. На женщинах были платья цвета листвы, и персиковые, и желтые, как крокусы; туфли и шляпки в тон платьев; они болтали, пили шампанское, приветствовали друг друга и смеялись. Представление, достойное пера Бальзака, подумал Фрэнсис.
– Ты обратил внимание, какое ожерелье у жены Николаса? – прошептала Марджори. – Кто-то сказал, что Да Кунья выписал его из Франции.
Бриллианты, бирюза и золото сверкали на кофейной шее Дорис. Она выглядела очень хорошо. Климат благоприятствует местным женщинам, и они расцветают; белая же кожа вянет под этим солнцем.
Марджори повела его к открытой террасе:
– Пойдем, они заняли нам столик.
– Кто они?
– Лионель и Уитекерры. Не знаю, кто еще. Ах да, там будет и отец Бейкер. Нам, кажется, никогда не избавиться от его присутствия, – она сделала гримасу. – Он меня раздражает, он так доброжелателен.
– Может, это мы раздражаем его.
Фрэнсис не мог совладать с желанием противоречить ей. Последнее время это чувство по отношению к Марджори появлялось у него все чаще. Он что-то распустился. Надо за собой последить.
Лионель встретил их усмешкой:
– Гуляют! Спасибо и на том, что не сожгли тюрьму.
Марджори поинтересовалась, о чем это он говорит.
– О, вы знаете, это уже вошло в обычай. На всех островах в день провозглашения независимости жгли тюрьмы и выпускали убийц на свободу.
Марджори вздрогнула.
– Опять пожар! Мне кажется, я никогда не отделаюсь от ощущения, что живу здесь на время, данное мне взаймы. А сейчас больше, чем когда-либо.
– Все не так плохо, – подбодрил ее Фрэнсис.
– А я не так оптимистично настроен, – мрачно покачал головой Лионель. – Знаете, я наконец-то уезжаю. Правда. И чем скорей, тем лучше.
– Уезжаете! – воскликнула Марджори.
– Да, я принял решение сегодня утром, когда увидел, как поднимают новый флаг. Вся трудность в том, что не я один настроен таким образом, поэтому найти покупателя поместья будет очень нелегко. Может, ты, Фрэнсис, купишь, раз уж намерен оставаться? Я уступлю на самых выгодных для тебя условиях.
– Нет, – решительно ответил Фрэнсис. – Мне не нужны большие владения. То, что у меня есть – это то, что я хочу.
Марджори оживилась:
– Куда ты переедешь, Лионель? Ты всегда говорил, что никогда отсюда не уедешь!
– Я знаю, но положение изменилось. Я устал от неопределенности. Поэтому я подумываю об уютном местечке в Суррее рядом с сестрой, – он ударил кулаком по ладони. – К черту! Я должен продать как можно скорее, пока эти люди не лишат меня всего!
Отец Бейкер возразил:
– Успокойтесь! Лишат! Кто, Мибейн? Он представляет нарождающийся средний класс и никого больше. Они не занимаются экспроприацией. Вы знаете это так же хорошо, как я.
Щеки миссис Уитеккер были обычно втянуты, что придавало ее лицу выражение несогласия:
– Нарождающийся? – спросила она. – Я бы сказала, народившийся. Посмотрите на них, на их драгоценности и автомобили! Район, где жил отец Мибейна, увеличился в три раза. Вы видели дома, которые они для себя строят?
– Я видел, – сказал Лионель, – но средний класс или нет, а нам предстоит значительное повышение налогов. Им придется сдержать обещания, данные рабочим, даже если это нанесет удар по их интересам. Дорогостоящие обещания.
– Я не слишком беспокоюсь, – сказал Фрэнсис. – Мир и порядок – вот все, о чем я прошу. Если это будет, небольшое повышение налогов не разорит нас. В любом случае, с тех пор, как я здесь, налог на землю утроился, а мы находились под управлением Британии.
– Вот именно, – заметил отец Бейкер. – Даже ее правительство признало необходимость этого. Мир стал меньше. Все знают, что имеют другие, и те, кто не имеют, ожидают перемен, и их нельзя винить за это.
– Но где взять деньги? – потребовала ответа миссис Уитеккер. – При всем уважении к вам, отец, если бы вы даже обобрали до последнего цента нас и всех окружающих, в карманах бедняков прибавилось бы по нескольку центов – и все.
– Решение задачи в том, чтобы производить больше продукции, – быстро сказал Фрэнсис. – А также механизировать труд. Чтобы произвести тонну сахара, нам требуется двадцать человеко-дней, а на Гаваях это составляет около двух с половиной дней. Вот вам и ответ.
– Но профсоюзы по-прежнему борются против новых машин, – возразил Лионель.
– Правильно, но здесь должно сыграть свою роль образование, – начал отец Бейкер, но его перебили.
– Слишком серьезный разговор для такого дня! – сопровождаемый убеленным сединами стариком, Николас Мибейн придвинул к их столу два стула. – Дела подождут до понедельника! Мне бы хотелось представить вам господина Анатоля Да Кунья. Кто-то упомянул твое имя, Фрэнсис, и он захотел познакомиться с тобой. Он знал твоих родителей.
Да Кунья пожал Фрэнсису руку.
– Вы похожи на вашу мать. Я очень хорошо ее помню. Я знал ее по Парижу. Она была застенчивой юной девушкой, очень милой.
– Мой отец всегда говорил о вас. Вы познакомили его с моей матерью, – ответил Фрэнсис.
Николас с гордостью сказал:
– Господин Да Кунья специально проделал путь, чтобы присутствовать на Дне независимости. Для нас это большая честь.
– Мне почти восемьдесят, – произнес Да Кунья, – и я уже не так хорошо себя чувствую. Я хотел еще раз побывать дома, а что может быть лучше такого дня?
– Господин Да Кунья собирается сделать подарок новой нации. Он пришлет картины, если мы пообещаем открыть здесь музей.
– И поддерживать искусство, – добавил Да Кунья. – Повсюду пропадает очень много талантов, потому что их некому поддержать.
– Я поручу это своей жене. Дело попадет в хорошие руки, – сказал Николас. – Если, конечно, меня изберут.
Вежливый, немного льстивый смех за столом. Николас продолжал:
– Больше всего она, естественно, любит ваши пейзажи. Она сказала мне, что на каждом из них есть, по меньшей мере, одна пальма съедобной породы, правильно?
– Да, это моя подпись.
– Необыкновенно! – воскликнула Марджори. – У нас дома есть несколько ваших работ, их подарил нам отец Фрэнсиса. Сегодня же вечером я обязательно поищу эти пальмы, – глаза ее расширились от пришедшей в голову мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– Как все изменилось с тех пор, как мы сюда приехали, – заметила Марджори, возвращая его к действительности.
Да, значительно изменилось. Начать с того, что народу было в десять раз больше, чем на свадьбе Джулии Тэрбокс и почтенного Дерека Фрейма. Но что изменилось разительнее всего, так это атмосфера. Ощущение всеобщего праздника было написано на черных лицах облаченных в воскресные костюмы крестьян, они держались с достоинством, но, казалось, не знали, что делать со своими руками, и выглядели поэтому немного неуклюже. Однако больше всех ощущали этот праздник своим представители среднего класса – обладатели более светлой кожи. На женщинах были платья цвета листвы, и персиковые, и желтые, как крокусы; туфли и шляпки в тон платьев; они болтали, пили шампанское, приветствовали друг друга и смеялись. Представление, достойное пера Бальзака, подумал Фрэнсис.
– Ты обратил внимание, какое ожерелье у жены Николаса? – прошептала Марджори. – Кто-то сказал, что Да Кунья выписал его из Франции.
Бриллианты, бирюза и золото сверкали на кофейной шее Дорис. Она выглядела очень хорошо. Климат благоприятствует местным женщинам, и они расцветают; белая же кожа вянет под этим солнцем.
Марджори повела его к открытой террасе:
– Пойдем, они заняли нам столик.
– Кто они?
– Лионель и Уитекерры. Не знаю, кто еще. Ах да, там будет и отец Бейкер. Нам, кажется, никогда не избавиться от его присутствия, – она сделала гримасу. – Он меня раздражает, он так доброжелателен.
– Может, это мы раздражаем его.
Фрэнсис не мог совладать с желанием противоречить ей. Последнее время это чувство по отношению к Марджори появлялось у него все чаще. Он что-то распустился. Надо за собой последить.
Лионель встретил их усмешкой:
– Гуляют! Спасибо и на том, что не сожгли тюрьму.
Марджори поинтересовалась, о чем это он говорит.
– О, вы знаете, это уже вошло в обычай. На всех островах в день провозглашения независимости жгли тюрьмы и выпускали убийц на свободу.
Марджори вздрогнула.
– Опять пожар! Мне кажется, я никогда не отделаюсь от ощущения, что живу здесь на время, данное мне взаймы. А сейчас больше, чем когда-либо.
– Все не так плохо, – подбодрил ее Фрэнсис.
– А я не так оптимистично настроен, – мрачно покачал головой Лионель. – Знаете, я наконец-то уезжаю. Правда. И чем скорей, тем лучше.
– Уезжаете! – воскликнула Марджори.
– Да, я принял решение сегодня утром, когда увидел, как поднимают новый флаг. Вся трудность в том, что не я один настроен таким образом, поэтому найти покупателя поместья будет очень нелегко. Может, ты, Фрэнсис, купишь, раз уж намерен оставаться? Я уступлю на самых выгодных для тебя условиях.
– Нет, – решительно ответил Фрэнсис. – Мне не нужны большие владения. То, что у меня есть – это то, что я хочу.
Марджори оживилась:
– Куда ты переедешь, Лионель? Ты всегда говорил, что никогда отсюда не уедешь!
– Я знаю, но положение изменилось. Я устал от неопределенности. Поэтому я подумываю об уютном местечке в Суррее рядом с сестрой, – он ударил кулаком по ладони. – К черту! Я должен продать как можно скорее, пока эти люди не лишат меня всего!
Отец Бейкер возразил:
– Успокойтесь! Лишат! Кто, Мибейн? Он представляет нарождающийся средний класс и никого больше. Они не занимаются экспроприацией. Вы знаете это так же хорошо, как я.
Щеки миссис Уитеккер были обычно втянуты, что придавало ее лицу выражение несогласия:
– Нарождающийся? – спросила она. – Я бы сказала, народившийся. Посмотрите на них, на их драгоценности и автомобили! Район, где жил отец Мибейна, увеличился в три раза. Вы видели дома, которые они для себя строят?
– Я видел, – сказал Лионель, – но средний класс или нет, а нам предстоит значительное повышение налогов. Им придется сдержать обещания, данные рабочим, даже если это нанесет удар по их интересам. Дорогостоящие обещания.
– Я не слишком беспокоюсь, – сказал Фрэнсис. – Мир и порядок – вот все, о чем я прошу. Если это будет, небольшое повышение налогов не разорит нас. В любом случае, с тех пор, как я здесь, налог на землю утроился, а мы находились под управлением Британии.
– Вот именно, – заметил отец Бейкер. – Даже ее правительство признало необходимость этого. Мир стал меньше. Все знают, что имеют другие, и те, кто не имеют, ожидают перемен, и их нельзя винить за это.
– Но где взять деньги? – потребовала ответа миссис Уитеккер. – При всем уважении к вам, отец, если бы вы даже обобрали до последнего цента нас и всех окружающих, в карманах бедняков прибавилось бы по нескольку центов – и все.
– Решение задачи в том, чтобы производить больше продукции, – быстро сказал Фрэнсис. – А также механизировать труд. Чтобы произвести тонну сахара, нам требуется двадцать человеко-дней, а на Гаваях это составляет около двух с половиной дней. Вот вам и ответ.
– Но профсоюзы по-прежнему борются против новых машин, – возразил Лионель.
– Правильно, но здесь должно сыграть свою роль образование, – начал отец Бейкер, но его перебили.
– Слишком серьезный разговор для такого дня! – сопровождаемый убеленным сединами стариком, Николас Мибейн придвинул к их столу два стула. – Дела подождут до понедельника! Мне бы хотелось представить вам господина Анатоля Да Кунья. Кто-то упомянул твое имя, Фрэнсис, и он захотел познакомиться с тобой. Он знал твоих родителей.
Да Кунья пожал Фрэнсису руку.
– Вы похожи на вашу мать. Я очень хорошо ее помню. Я знал ее по Парижу. Она была застенчивой юной девушкой, очень милой.
– Мой отец всегда говорил о вас. Вы познакомили его с моей матерью, – ответил Фрэнсис.
Николас с гордостью сказал:
– Господин Да Кунья специально проделал путь, чтобы присутствовать на Дне независимости. Для нас это большая честь.
– Мне почти восемьдесят, – произнес Да Кунья, – и я уже не так хорошо себя чувствую. Я хотел еще раз побывать дома, а что может быть лучше такого дня?
– Господин Да Кунья собирается сделать подарок новой нации. Он пришлет картины, если мы пообещаем открыть здесь музей.
– И поддерживать искусство, – добавил Да Кунья. – Повсюду пропадает очень много талантов, потому что их некому поддержать.
– Я поручу это своей жене. Дело попадет в хорошие руки, – сказал Николас. – Если, конечно, меня изберут.
Вежливый, немного льстивый смех за столом. Николас продолжал:
– Больше всего она, естественно, любит ваши пейзажи. Она сказала мне, что на каждом из них есть, по меньшей мере, одна пальма съедобной породы, правильно?
– Да, это моя подпись.
– Необыкновенно! – воскликнула Марджори. – У нас дома есть несколько ваших работ, их подарил нам отец Фрэнсиса. Сегодня же вечером я обязательно поищу эти пальмы, – глаза ее расширились от пришедшей в голову мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117