Когда женишься, ты уверен, что это навсегда. Но что я мог знать? Ничего. И она тоже. Какие-то флюиды. Это и иллюзии. И странно, что все это превратилось в ненависть. Злость. И она больше злится, чем я. Женская гордость. И ей нужен кто-то более подходящий. Кто-то с Уолл-стрит. Кто-то не столь… не столь что?… не такой как я… Не столь пылкий, что ли. Она в каком-то смысле богаче, чем такие люди, как Кэт и я. Мы ищем друг у друга душу, мы хотим получить друг от друга все. Что же делать, такие уж мы уродились.
На краю террасы он когда-то устроил большую кормушку для канареек, наполненную сахаром. Она предназначалась для Мейган как забава. Но ее внимания хватало очень ненадолго, не больше чем на полминуты. Когда он спустился на террасу, они стояли там. Марджори показывала пальцем на вьющихся птиц, а Мейган безучастно смотрела в другую сторону. Ему показалось, что Марджори ведет себя как гостья, как посторонняя.
Услышав его шаги она обернулась. Вокруг глаз ее были темные круга, и он почувствовал внезапный приступ жалости.
– Ну? – произнесла она, и этот звук был чист и холоден, как кусочек льда.
Он снова предпринял попытку примирения:
– Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше. Все прошло.
– Как будто тебе не все равно, как я себя чувствую!
– Хочешь верь, хочешь нет, но не все равно.
– Если мне что-то и отвратительно в людях, то это ханжество!
– Сколько бы недостатков ты во мне не отыскала, я не думаю, что ханжество – один из них.
Она прикусила губу. На нижней губе у ней был кровоподтек.
– Марджори, уж если мы собрались сделать это, то не лучше ли вести себя прилично и спокойно?
– Прилично и спокойно! Полагаю, следующим определением будет «цивилизованно»… «Цивилизованный развод».
– Почему бы нет? Ты хочешь уехать. Почему же не уехать с миром?
– С миром! И с другой женщиной, стремящейся въехать сюда, пока еще не остыла моя постель.
Мейган смотрела на них широко раскрытыми глазами. И он спросил себя, могло ли что-нибудь из происходящего произвести впечатление на рассудок, скрытый за этими апатичными голубыми глазами. И он заговорил тихо и спокойно:
– Если у тебя есть какие-то… сомнения в отношении себя, то я хотел бы тебе кое-что сказать. Марджори, ты очень привлекательная и желанная женщина. Я не знаю никого, кто был бы более привлекателен. Ты очень красивая женщина. Люди оглядываются на тебя…
– Чертовски много от этого толку!
Она закрыла лицо руками. Потом прошла в дальний конец террасы и села спиной к нему. В своей горделивой сдержанности она молчаливо боролась с собой. Он знал эти моменты: достаточно часто видел их. Опечаленный, он отвернулся, рассматривая сверкающую утреннюю росу на кустах.
Немного погодя, услышав скрип кресла, он поднял голову.
– Ладно, Фрэнсис. Давай прекратим все это, – сказала она быстро. – Я поеду в Мексику или еще куда-нибудь, куда подскажут адвокаты и где это делается просто и быстро. Я не хочу каких-либо затруднений.
И с некоторой горечью добавила:
– Уверена, ты очень обрадовался, услышав это.
– Нет, Марджори, я вовсе не рад этому…
– Тебе придется побыть с Мейган, пока все не закончится.
Он кивнул: к горлу подступил такой большой комок, что он просто не мог говорить. Вместо этого он поднял Мейган на руки и стал тереться щекой о ее волосы.
– Папочка, – сказала она и попыталась освободиться от него.
Он опустил ее на землю.
– Извини меня, Фрэнсис, я наговорила всяких вещей, но я не хотела тебя обидеть. Ну, про щелочь. И о том, что ты подарил мне Мейган…
– Конечно, я знал, что ты говорила это без желания обидеть. Люди во зле говорят всякое. Я тоже.
– Нет, ты так не делаешь никогда. Я не припоминаю, чтобы ты когда-нибудь сказал мне что-то действительно скверное.
Впервые после того, как начался этот кризис, она посмотрела ему прямо в лицо. Он был тронут.
– Я рад, что ты запомнишь меня таким.
За оградой послышалось ржание лошадей, выведенных на луг. Чей-то ребенок, вероятно один из озборнских мальчишек, зашумел, встречая утро веселыми криками.
– Знаешь, Фрэнсис, я должна тебе сказать со всей откровенностью. Здесь было не так уж плохо.
Это была одна из характерных черт Марджори: несмотря на свою спесь, она обычно умела оставаться справедливой и по здравому размышлению могла смягчать и злость, и горделивость. Эту ее черту он про себя называл пробуждением после причуды. И еще, так как она была реалисткой, она знала, когда следует атаковать, а когда отступать. И теперь он сказал:
– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Марджори. Я на самом деле этого хочу.
Она сжала кулаки:
– Как же я ненавижу проигрывать! Я спрашиваю себя, могло ли все быть по-другому. Ты даже не можешь себе представить, как я ненавижу проигрывать! Ненавижу!
Ее горячность не удивила его:
– Я это знаю. Ты не терпишь, когда все идет не самым лучшим образом. Если бы ты могла терпеть, тебе было бы легче. Я лишь надеюсь, что ты найдешь…
Он говорил это тихо и мягко.
– Ты полагаешь, я найду кого-нибудь, кто меня полюбит? Так я тебе кое-что скажу. Я не думаю, что все женщины действительно хотят быть любимыми, во всяком случае, не в том смысле, какой имеешь в виду ты. Оставаясь одна, я никогда не бываю несчастной. О, ты думаешь о моих визитах, вечеринках и тому подобном, но это не то, о чем я говорю. Я говорю о своем внутреннем я. Вероятно, мне вообще никто не нужен. Вот почему я не смогла дать тебе то, что ты хотел.
Возможно, это была правда, но, может быть, всего лишь горечь обиды. Если то была горечь, а он надеялся на это, то ее разочарование должно было пройти.
Он положил руку ей на плечо:
– Я говорил тебе, что всегда буду заботиться о тебе. Об этом не нужно беспокоиться.
– Я никогда в этом и не сомневалась, Фрэнсис. Но вот что я считаю… Прошлой ночью я много думала… Может быть, мне зарыться бизнесом с антиквариатом или найти какую-то работу в этой области. И тогда я смогу делать то, что мне хочется, и жить там, где захочу.
– У тебя это хорошо получится.
– Да, подальше от сумасшедшей толпы. В окружении прекрасных вещей, собранных от самого потопа. Я, конечно, совсем не гожусь для политики или социального благоустройства, ты прекрасно это знаешь.
Она издала короткий смешок, и это выглядело так, будто она смеется над самой собой. А ребенок пытался есть траву.
– Нет, нет, не надо! – закричала Марджори, вырывая траву из рук девочки.
Девчушка заплакала в голос, и мать взяла ее на руки, стала утешать, сгибаясь под ее тяжестью.
И наблюдая эту картину, Фрэнсис понял, что он связан через ребенка с матерью и всегда будет с ней связан прочными узами, которые невозможно разорвать.
– Мы оба не хотели, чтобы все так обернулось, правда? И это не наша вина. Помни это, Марджори.
Она кивнула, соглашаясь.
– Я возьму Мейган на пляж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
На краю террасы он когда-то устроил большую кормушку для канареек, наполненную сахаром. Она предназначалась для Мейган как забава. Но ее внимания хватало очень ненадолго, не больше чем на полминуты. Когда он спустился на террасу, они стояли там. Марджори показывала пальцем на вьющихся птиц, а Мейган безучастно смотрела в другую сторону. Ему показалось, что Марджори ведет себя как гостья, как посторонняя.
Услышав его шаги она обернулась. Вокруг глаз ее были темные круга, и он почувствовал внезапный приступ жалости.
– Ну? – произнесла она, и этот звук был чист и холоден, как кусочек льда.
Он снова предпринял попытку примирения:
– Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше. Все прошло.
– Как будто тебе не все равно, как я себя чувствую!
– Хочешь верь, хочешь нет, но не все равно.
– Если мне что-то и отвратительно в людях, то это ханжество!
– Сколько бы недостатков ты во мне не отыскала, я не думаю, что ханжество – один из них.
Она прикусила губу. На нижней губе у ней был кровоподтек.
– Марджори, уж если мы собрались сделать это, то не лучше ли вести себя прилично и спокойно?
– Прилично и спокойно! Полагаю, следующим определением будет «цивилизованно»… «Цивилизованный развод».
– Почему бы нет? Ты хочешь уехать. Почему же не уехать с миром?
– С миром! И с другой женщиной, стремящейся въехать сюда, пока еще не остыла моя постель.
Мейган смотрела на них широко раскрытыми глазами. И он спросил себя, могло ли что-нибудь из происходящего произвести впечатление на рассудок, скрытый за этими апатичными голубыми глазами. И он заговорил тихо и спокойно:
– Если у тебя есть какие-то… сомнения в отношении себя, то я хотел бы тебе кое-что сказать. Марджори, ты очень привлекательная и желанная женщина. Я не знаю никого, кто был бы более привлекателен. Ты очень красивая женщина. Люди оглядываются на тебя…
– Чертовски много от этого толку!
Она закрыла лицо руками. Потом прошла в дальний конец террасы и села спиной к нему. В своей горделивой сдержанности она молчаливо боролась с собой. Он знал эти моменты: достаточно часто видел их. Опечаленный, он отвернулся, рассматривая сверкающую утреннюю росу на кустах.
Немного погодя, услышав скрип кресла, он поднял голову.
– Ладно, Фрэнсис. Давай прекратим все это, – сказала она быстро. – Я поеду в Мексику или еще куда-нибудь, куда подскажут адвокаты и где это делается просто и быстро. Я не хочу каких-либо затруднений.
И с некоторой горечью добавила:
– Уверена, ты очень обрадовался, услышав это.
– Нет, Марджори, я вовсе не рад этому…
– Тебе придется побыть с Мейган, пока все не закончится.
Он кивнул: к горлу подступил такой большой комок, что он просто не мог говорить. Вместо этого он поднял Мейган на руки и стал тереться щекой о ее волосы.
– Папочка, – сказала она и попыталась освободиться от него.
Он опустил ее на землю.
– Извини меня, Фрэнсис, я наговорила всяких вещей, но я не хотела тебя обидеть. Ну, про щелочь. И о том, что ты подарил мне Мейган…
– Конечно, я знал, что ты говорила это без желания обидеть. Люди во зле говорят всякое. Я тоже.
– Нет, ты так не делаешь никогда. Я не припоминаю, чтобы ты когда-нибудь сказал мне что-то действительно скверное.
Впервые после того, как начался этот кризис, она посмотрела ему прямо в лицо. Он был тронут.
– Я рад, что ты запомнишь меня таким.
За оградой послышалось ржание лошадей, выведенных на луг. Чей-то ребенок, вероятно один из озборнских мальчишек, зашумел, встречая утро веселыми криками.
– Знаешь, Фрэнсис, я должна тебе сказать со всей откровенностью. Здесь было не так уж плохо.
Это была одна из характерных черт Марджори: несмотря на свою спесь, она обычно умела оставаться справедливой и по здравому размышлению могла смягчать и злость, и горделивость. Эту ее черту он про себя называл пробуждением после причуды. И еще, так как она была реалисткой, она знала, когда следует атаковать, а когда отступать. И теперь он сказал:
– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Марджори. Я на самом деле этого хочу.
Она сжала кулаки:
– Как же я ненавижу проигрывать! Я спрашиваю себя, могло ли все быть по-другому. Ты даже не можешь себе представить, как я ненавижу проигрывать! Ненавижу!
Ее горячность не удивила его:
– Я это знаю. Ты не терпишь, когда все идет не самым лучшим образом. Если бы ты могла терпеть, тебе было бы легче. Я лишь надеюсь, что ты найдешь…
Он говорил это тихо и мягко.
– Ты полагаешь, я найду кого-нибудь, кто меня полюбит? Так я тебе кое-что скажу. Я не думаю, что все женщины действительно хотят быть любимыми, во всяком случае, не в том смысле, какой имеешь в виду ты. Оставаясь одна, я никогда не бываю несчастной. О, ты думаешь о моих визитах, вечеринках и тому подобном, но это не то, о чем я говорю. Я говорю о своем внутреннем я. Вероятно, мне вообще никто не нужен. Вот почему я не смогла дать тебе то, что ты хотел.
Возможно, это была правда, но, может быть, всего лишь горечь обиды. Если то была горечь, а он надеялся на это, то ее разочарование должно было пройти.
Он положил руку ей на плечо:
– Я говорил тебе, что всегда буду заботиться о тебе. Об этом не нужно беспокоиться.
– Я никогда в этом и не сомневалась, Фрэнсис. Но вот что я считаю… Прошлой ночью я много думала… Может быть, мне зарыться бизнесом с антиквариатом или найти какую-то работу в этой области. И тогда я смогу делать то, что мне хочется, и жить там, где захочу.
– У тебя это хорошо получится.
– Да, подальше от сумасшедшей толпы. В окружении прекрасных вещей, собранных от самого потопа. Я, конечно, совсем не гожусь для политики или социального благоустройства, ты прекрасно это знаешь.
Она издала короткий смешок, и это выглядело так, будто она смеется над самой собой. А ребенок пытался есть траву.
– Нет, нет, не надо! – закричала Марджори, вырывая траву из рук девочки.
Девчушка заплакала в голос, и мать взяла ее на руки, стала утешать, сгибаясь под ее тяжестью.
И наблюдая эту картину, Фрэнсис понял, что он связан через ребенка с матерью и всегда будет с ней связан прочными узами, которые невозможно разорвать.
– Мы оба не хотели, чтобы все так обернулось, правда? И это не наша вина. Помни это, Марджори.
Она кивнула, соглашаясь.
– Я возьму Мейган на пляж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117