А как живут все остальные?
Постепенно отступали все мысли. Он впал в состояние забытья. Кэт была рядом и тоже дремала. Стало прохладно, комната погрузилась в голубоватые сумерки. Кэт поднялась.
– Надо вставать. Патрик обещал принести кой-какие бумаги к семи часам.
– Патрик. Соль земли, как говорит мой отец.
– Да, да, он очень своеобразный человек.
На ночном столике лежал поэтический сборник. Фрэнсис перелистал страницы.
– Эмили Дикинсон. Ты любишь ее стихи?
– Да, последнее время я перечитываю ее. Одинокая женщина. Я подумала, что и мне не помешало бы у нее поучиться.
До боли сжалось сердце. Он с трудом произнес:
– Ты не можешь жить одна. Не ты ли не устаешь повторять, что расточительство – это грех.
Она улыбнулась, но не ответила. Он внимательно осмотрел комнату, стараясь сохранить в памяти все детали: рисунок обоев – арабески в квадратах; циновку у окна, наверное, для собаки; ее голубые шлепанцы, украшенные на мысках перьями.
– Посмотри, – сказала Кэт, – Бог Солнца! Жрецы инков посылали ему воздушные поцелуи на рассвете.
Они стояли на ступеньках обнявшись.
– Как я уйду от тебя?
– Ты не уходишь от меня. Ты никогда не уйдешь! Ему стало так больно, тоскливо! Они не слышали ни скрипа калитки, ни шагов приближающегося к ним Патрика.
– Извини, что так рано, – сказал Патрик, не глядя на них. Он вытащил пачку бумаг. – Возьми эти бумаги. Я тороплюсь.
Фрэнсис быстро сказал:
– Я тоже собирался уходить.
Двое мужчин медленно спускались по улице, удаляясь от дома. Оба молчали, наконец Фрэнсис заговорил:
– Ты все видел. Ты знаешь все.
– Я ничего не видел и ничего не знаю. Я способен забывать все, что мне не следует помнить и знать.
– Спасибо тебе.
Они шли по опустевшим улицам. Парад уже кончился. Фрэнсиса, как и утром, охватило чувство одиночества. Ему просто необходимо было говорить и слышать голос собеседника.
– Ты говоришь, что это не твое дело, но я хочу, чтоб ты знал. Сегодня мы встретились в первый раз. Это произошло впервые!
– Нет, не впервые, – мягко сказал Патрик. – Это длилось давно.
– Конечно, ты прав. Но я не знал или не хотел допускать и мысли об этом. Но дело сделано. Что дальше?
– Она – необыкновенный, прекрасный человек! – Фрэнсис понял, что имел в виду Патрик. – Будь добр к ней! Береги ее! Трудно представить более достойного для нее мужчину, чем ты, – добавил Патрик.
– Терпеть не могу, ненавижу обман! – Фрэнсис неожиданно вспомнил, как однажды видел своего отца в ресторане в обществе какой-то вульгарной девицы. Патрик молчал. – Я приехал сюда и был пленен этой землей, и нет для меня лучшего места, чем это! И теперь, – продолжал Фрэнсис, – у меня есть Кэт. И… не знаю, как это объяснить, Кэт и эта земля для меня – единое целое. Они неразрывны. Они – в моем сердце! Моя жена… – он замолчал.
Патрик положил руку ему на плечо:
– Сядь. Ты весь дрожишь.
Они сели на каменный парапет на другой стороне улицы.
– Странно, – задумчиво сказал Фрэнсис. – Никто не осудит интрижку, любовную связь с легкомысленной женщиной, а в данной ситуации забросают камнями. Ведь так?
– Тебя это волнует?
– Да нет, я волнуюсь не за себя, за Марджори. Ты не любишь ее.
– Да и она от меня не в восторге, – тихо ответил Патрик.
– Да, ты прав. Думаю, это не ее вина. Таковы ее нравственные устои, воспитание, сформированные взгляды – все заложено с детства.
– Но ты был воспитан по-другому?
– Мне трудно судить. Ведь ты – единственный представитель своей расы, кого я знаю так хорошо.
– По крайней мере, ты искренен.
– Стараюсь. Правда лучше, даже если она причиняет боль. Это моя точка зрения. Но я – трус: я содрогаюсь от ужаса, когда представляю страдания Марджори.
– Послушай, – мягко сказал Патрик. – Совсем не обязательно тебе сегодня строить планы на будущее.
Поезжай домой и постарайся выспаться. Утром поработай. Не спеша обдумай, и, в конце концов, все утрясется, и ты найдешь приемлемое решение.
Фрэнсис молчал, он лишь взглянул на Патрика.
– Ты думаешь, я говорю банальные вещи? Да, наверное. Прости меня. Я не знаю, что говорят в таких случаях. Лучшего я ничего не могу придумать.
Фрэнсис взял Патрика за руку:
– Хочешь верь – хочешь нет, но я рад, что ты все знаешь. Было бы ужасно хранить все это в себе. Никому я не доверяю так, как тебе, – Фрэнсис встал. – Теперь я еду домой.
Марджори сидела в спальне; у ног ее были разбросаны журналы. Она ревела: веки ее опухли от слез. Она была так некрасива в этот момент! Ему стало стыдно, что он в первую очередь обратил внимание на ее внешность, даже не подумав о ней самой.
– Где ты был весь день? – спросила она.
– Ты ведь знаешь, я был на параде.
– Весь день?
– Я встретил знакомых. Мы пообедали, выпили, – он заметил, что она так и не переоделась с утра и была все в том же платье. – А что делала ты?
– Сидела и думала, почему же ты не спросил меня, что было вчера в городе.
– Не понимаю.
– Ты знал, что я ездила к доктору.
– Ну и почему что-то должно произойти?
– Ох, – сказала она с напускным спокойствием, – смею сказать, что да, это произошло. Доктор сказал, что я беременна. Только и всего!
Фрэнсис похолодел:
– Ради всего святого, почему же ты не сказала мне об этом вчера?!
– А почему ты меня не спросил об этом? Ты все говорил и говорил о всякой всячине, о своих жеребцах и ни слова… – она всхлипнула.
– Ты уже знала об этом вчера вечером и утром…
– Да, и поэтому я была, как ты изволил выразиться, злой, раздраженной. Я не злилась. Я была обижена. О Боже, мы так долго ждали, а ты даже не поинтересовался, что сказал доктор!
Он опустился на колени подле стула, на котором она сидела, обнял ее:
– Марджори, Марджори, ты прекрасно знаешь, что мне не все равно! Но ты так часто бывала у доктора прежде, что я подумал, что это – обычный визит, откуда же мне знать! Прости меня!
А сам думал: Кэт!
– Я никак не могу поверить в это. Мне все кажется, что вот-вот я проснусь, и все это окажется сном! Я так боюсь этого! Так бывает со всеми, но со мной это впервые!
– Я верю, что так оно и есть. Прекрасно! Изумительно!
– Ты кого больше хочешь, мальчика или девочку? Он так давно мечтал о сыне! Но ответил достаточно лаконично:
– Мне все равно. Лишь бы все было хорошо!
– Конечно, тебе больше хочется сына. Это глупо, наверное, но мне почему-то кажется, что у нас будет мальчик, – она болтала, находясь в состоянии умиротворенности и крайнего возбуждения. – Как мы назовем его? Мне совсем не нравится имя Джуниор. Если девочка, лучше, думаю, назвать Мейган. Или Энн – в честь моей любимой бабушки…
Сердце его было полно сострадания не только к Марджори, но и этому маленькому существу в ее утробе. Он так хотел и так любил этого малыша, еще не появившегося на свет!
Ох, Кэт, что же мне делать?
Они спустились вниз и поужинали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Постепенно отступали все мысли. Он впал в состояние забытья. Кэт была рядом и тоже дремала. Стало прохладно, комната погрузилась в голубоватые сумерки. Кэт поднялась.
– Надо вставать. Патрик обещал принести кой-какие бумаги к семи часам.
– Патрик. Соль земли, как говорит мой отец.
– Да, да, он очень своеобразный человек.
На ночном столике лежал поэтический сборник. Фрэнсис перелистал страницы.
– Эмили Дикинсон. Ты любишь ее стихи?
– Да, последнее время я перечитываю ее. Одинокая женщина. Я подумала, что и мне не помешало бы у нее поучиться.
До боли сжалось сердце. Он с трудом произнес:
– Ты не можешь жить одна. Не ты ли не устаешь повторять, что расточительство – это грех.
Она улыбнулась, но не ответила. Он внимательно осмотрел комнату, стараясь сохранить в памяти все детали: рисунок обоев – арабески в квадратах; циновку у окна, наверное, для собаки; ее голубые шлепанцы, украшенные на мысках перьями.
– Посмотри, – сказала Кэт, – Бог Солнца! Жрецы инков посылали ему воздушные поцелуи на рассвете.
Они стояли на ступеньках обнявшись.
– Как я уйду от тебя?
– Ты не уходишь от меня. Ты никогда не уйдешь! Ему стало так больно, тоскливо! Они не слышали ни скрипа калитки, ни шагов приближающегося к ним Патрика.
– Извини, что так рано, – сказал Патрик, не глядя на них. Он вытащил пачку бумаг. – Возьми эти бумаги. Я тороплюсь.
Фрэнсис быстро сказал:
– Я тоже собирался уходить.
Двое мужчин медленно спускались по улице, удаляясь от дома. Оба молчали, наконец Фрэнсис заговорил:
– Ты все видел. Ты знаешь все.
– Я ничего не видел и ничего не знаю. Я способен забывать все, что мне не следует помнить и знать.
– Спасибо тебе.
Они шли по опустевшим улицам. Парад уже кончился. Фрэнсиса, как и утром, охватило чувство одиночества. Ему просто необходимо было говорить и слышать голос собеседника.
– Ты говоришь, что это не твое дело, но я хочу, чтоб ты знал. Сегодня мы встретились в первый раз. Это произошло впервые!
– Нет, не впервые, – мягко сказал Патрик. – Это длилось давно.
– Конечно, ты прав. Но я не знал или не хотел допускать и мысли об этом. Но дело сделано. Что дальше?
– Она – необыкновенный, прекрасный человек! – Фрэнсис понял, что имел в виду Патрик. – Будь добр к ней! Береги ее! Трудно представить более достойного для нее мужчину, чем ты, – добавил Патрик.
– Терпеть не могу, ненавижу обман! – Фрэнсис неожиданно вспомнил, как однажды видел своего отца в ресторане в обществе какой-то вульгарной девицы. Патрик молчал. – Я приехал сюда и был пленен этой землей, и нет для меня лучшего места, чем это! И теперь, – продолжал Фрэнсис, – у меня есть Кэт. И… не знаю, как это объяснить, Кэт и эта земля для меня – единое целое. Они неразрывны. Они – в моем сердце! Моя жена… – он замолчал.
Патрик положил руку ему на плечо:
– Сядь. Ты весь дрожишь.
Они сели на каменный парапет на другой стороне улицы.
– Странно, – задумчиво сказал Фрэнсис. – Никто не осудит интрижку, любовную связь с легкомысленной женщиной, а в данной ситуации забросают камнями. Ведь так?
– Тебя это волнует?
– Да нет, я волнуюсь не за себя, за Марджори. Ты не любишь ее.
– Да и она от меня не в восторге, – тихо ответил Патрик.
– Да, ты прав. Думаю, это не ее вина. Таковы ее нравственные устои, воспитание, сформированные взгляды – все заложено с детства.
– Но ты был воспитан по-другому?
– Мне трудно судить. Ведь ты – единственный представитель своей расы, кого я знаю так хорошо.
– По крайней мере, ты искренен.
– Стараюсь. Правда лучше, даже если она причиняет боль. Это моя точка зрения. Но я – трус: я содрогаюсь от ужаса, когда представляю страдания Марджори.
– Послушай, – мягко сказал Патрик. – Совсем не обязательно тебе сегодня строить планы на будущее.
Поезжай домой и постарайся выспаться. Утром поработай. Не спеша обдумай, и, в конце концов, все утрясется, и ты найдешь приемлемое решение.
Фрэнсис молчал, он лишь взглянул на Патрика.
– Ты думаешь, я говорю банальные вещи? Да, наверное. Прости меня. Я не знаю, что говорят в таких случаях. Лучшего я ничего не могу придумать.
Фрэнсис взял Патрика за руку:
– Хочешь верь – хочешь нет, но я рад, что ты все знаешь. Было бы ужасно хранить все это в себе. Никому я не доверяю так, как тебе, – Фрэнсис встал. – Теперь я еду домой.
Марджори сидела в спальне; у ног ее были разбросаны журналы. Она ревела: веки ее опухли от слез. Она была так некрасива в этот момент! Ему стало стыдно, что он в первую очередь обратил внимание на ее внешность, даже не подумав о ней самой.
– Где ты был весь день? – спросила она.
– Ты ведь знаешь, я был на параде.
– Весь день?
– Я встретил знакомых. Мы пообедали, выпили, – он заметил, что она так и не переоделась с утра и была все в том же платье. – А что делала ты?
– Сидела и думала, почему же ты не спросил меня, что было вчера в городе.
– Не понимаю.
– Ты знал, что я ездила к доктору.
– Ну и почему что-то должно произойти?
– Ох, – сказала она с напускным спокойствием, – смею сказать, что да, это произошло. Доктор сказал, что я беременна. Только и всего!
Фрэнсис похолодел:
– Ради всего святого, почему же ты не сказала мне об этом вчера?!
– А почему ты меня не спросил об этом? Ты все говорил и говорил о всякой всячине, о своих жеребцах и ни слова… – она всхлипнула.
– Ты уже знала об этом вчера вечером и утром…
– Да, и поэтому я была, как ты изволил выразиться, злой, раздраженной. Я не злилась. Я была обижена. О Боже, мы так долго ждали, а ты даже не поинтересовался, что сказал доктор!
Он опустился на колени подле стула, на котором она сидела, обнял ее:
– Марджори, Марджори, ты прекрасно знаешь, что мне не все равно! Но ты так часто бывала у доктора прежде, что я подумал, что это – обычный визит, откуда же мне знать! Прости меня!
А сам думал: Кэт!
– Я никак не могу поверить в это. Мне все кажется, что вот-вот я проснусь, и все это окажется сном! Я так боюсь этого! Так бывает со всеми, но со мной это впервые!
– Я верю, что так оно и есть. Прекрасно! Изумительно!
– Ты кого больше хочешь, мальчика или девочку? Он так давно мечтал о сыне! Но ответил достаточно лаконично:
– Мне все равно. Лишь бы все было хорошо!
– Конечно, тебе больше хочется сына. Это глупо, наверное, но мне почему-то кажется, что у нас будет мальчик, – она болтала, находясь в состоянии умиротворенности и крайнего возбуждения. – Как мы назовем его? Мне совсем не нравится имя Джуниор. Если девочка, лучше, думаю, назвать Мейган. Или Энн – в честь моей любимой бабушки…
Сердце его было полно сострадания не только к Марджори, но и этому маленькому существу в ее утробе. Он так хотел и так любил этого малыша, еще не появившегося на свет!
Ох, Кэт, что же мне делать?
Они спустились вниз и поужинали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117